, пурпурные  одеяния,
волоча их по рыночной площади, и щеголял своей расточительностью; он вырезы-
вал части палубы на триерах, чтобы спать было мягче, т. е. чтобы постель его
висела на ремнях, а не лежала на палубных досках; на его  позолоченном  щите
не было никаких родовых эмблем, а только Эрот с молнией в руке.
     Глядя на все это, почтенные люди испытывали  отвращение  и  негодовали,
боясь его своеволия и неуважения к законам,  казавшимся  чуждыми  и  как  бы
тираническими; чувства к нему народа хорошо  выразил  Аристофан,  сказавший,
что город Алкивиада

                   Жалеет, ненавидит, хочет все ж иметь.

     Еще лучше выразил он ту же мысль аллегорически.

                   К чему было в Афинах льва воспитывать?
                   А вырос он - так угождать по норову.

     Но его  пожертвования,  хорегии,  непревзойденные  дары  городу,  слава
предков, мощь красноречия, телесная красота  и  сила,  военная  опытность  и
храбрость - вое это заставляло афинян прощать ему все прочее и относиться  к
нему  снисходительно,  постоянно  давая  его  преступлениям  самые  невинные
названия, называя их честолюбивыми выходками, шутками. Так было с Агатархом,
художником, которого он запер, а после  того,  как  тот  расписал  его  дом,
отпустил, богато  одарив;  Таврею,  своему  сопернику  по  хорегии,  он  дал
пощечину, когда последний стал оспаривать у него победу. Он выбрал себе одну
мелиянку из числа пленных, сделал ее своей любовницей, прижил с ней  сына  и
воспитал его. И  это  называли  человеколюбивым  поступком,  хотя  Алкивиада
считали главным виновником убийства всех взрослых жителей Мелоса, так как он
поддержал такое решение  Народного  собрания.  Аристофонт  нарисовал  Немею,
державшую на руках Алкивиада; все в восторге сбегались смотреть на  картину,
но старики и этим были недовольны как чем-то тираническим и противозаконным.
Считали очень меткими слова Архестрата, что Греция не смогла бы вынести двух
Алкивиадов.  Однажды  Тимон,  встретив  торжествующего  Алкивиада,  которого
провожали из Народного собрания, не уклонился от встречи, как обычно делал в
отношении других, но, подойдя к нему и взяв его за руку, сказал: "Ты  хорошо
делаешь, что преуспеваешь, сын мой, ибо в тебе растет большое зло  для  всех
этих людей". Некоторые рассмеялись, другие выругали его, но  кое-кто  весьма
призадумался над этими словами. Так неопределенно было мнение  об  Алкивиаде
из-за неровности его характера.
     XVII. ЕЩЕ когда был жив Перикл, афиняне стремились в  Сицилию  и  после
его  смерти  взялись  за   дело,   собирая   так   называемые   "союзные   и
вспомогательные отряды" и посылая их каждый раз тем,  с  которыми  сиракузцы
поступали несправедливо, подготовляя почву для более крупной экспедиции.  Но
Алкивиад был тем человеком, который воспламенил в них  настоящую  страсть  к
этому и убедил  их  приступить  к  покорению  острова  не  по  частям  и  не
понемногу, а отплыв с сильным флотом; о" убедил народ в возможности  больших
успехов, стремясь сам к еще большим.  Он  надеялся,  что  Сицилия  будет  не
концом, как думали остальные, а только началом того, что он  задумал.  Никий
удерживал народ, считая  покорение  Сиракуз  делом  нелегким.  Алкивиад  же,
мечтая о Карфагене и Ливии, а вслед за  этим  и  о  присоединении  Италии  и
Пелопоннеса, рассматривал Сицилию только как базу для войны.  Он  тотчас  же
преисполнил надеждами молодежь, которая и от стариков наслушалась  о  многих
чудесных вещах, связанных  с  этим  походом,  и  множество  людей  сидели  в
палестрах и на полукруглых скамьях, рисуя карту Сицилии и расположение Ливии
и Карфагена. Однако философ Сократ и астролог Метон никогда, как говорят, не
надеялись на какую-либо пользу для Афин от этого похода.  Первый,  вероятно,
был посещен и предупрежден, как обычно, своим гением-покровителем. Метон же,
либо опасаясь будущего вследствие разумной предусмотрительности, либо  узнав
о будущем при помощи какого-то гадания и основываясь  на  этом,  притворился
безумным и, взяв зажженный факел, хотел поджечь свой дом. Некоторые, однако,
говорят, что Метон не выдавал себя за безумного, а сжег ночью  свой  дом  и,
явившись на другое утро в Народное собрание, стал умолять  народ  по  случаю
такого страшного несчастья освободить его сына от похода. Обманув сограждан,
он достиг просимого.
     XVIII. НИКИЙ был избран стратегом против своей воли, стремясь избегнуть
власти,  главным  образом  из-за  нежелания  иметь  такого  сотоварища.  Ибо
афинянам казалось, что лучше можно будет вести войну, разведя  крепкое  вино
водой, т. е.  послав  не  одного  Алкивиада,  а  присоединив  к  его  отваге
рассудительность Никия. К тому же третий стратег, Ламах,  несмотря  на  свой
зрелый возраст, отличался не меньшей горячностью и любовью к риску во  время
сражений, чем Алкивиад. Когда уже обсуждался вопрос о численности экспедиции
и ее подготовке, Никий попытался еще раз  приостановить  поход  и  задержать
выступление. Однако Алкивиад выступил против этого и поставил на своем; один
из   ораторов,   Демострат,   внес   предложение,   чтобы   стратеги   имели
неограниченные полномочия и в приготовлениях к войне и в ее  ведении.  Народ
утвердил решение, и все было готово к отплытию  флота,  но  не  предвиделось
ничего хорошего еще и из-за праздника Адониса, пришедшегося как раз  на  эти
дни, когда женщины  выставляют  множество  изображений,  напоминающих  вынос
покойников, как бы  устраивают  их  похороны,  бьют  себя  в  грудь  и  поют
похоронные  песни,  подражая  погребальным  обычаям.  Изуродование  герм  (у
большей части их в одну и ту же ночь были отбиты выдающиеся части)  испугало
многих, даже из числа тех, которые обычно пренебрегают подобными  приметами.
Говорили, что коринфяне, колонистами которых были сиракузяне, совершили  это
для того, чтобы из-за предзнаменования произошла приостановка  или  перемена
решения относительно войны. Но народ не верил ни этим речам, ни тем, которые
полагали, что здесь  нет  никакой  дурной  приметы,  а  считали  виновниками
происшедшего необузданных молодых людей, переходящих,  как  это  обыкновенно
бывает под влиянием чистого, не смешанного с водой вина от шуток к  буйству.
Гнев  и  страх  заставили   их   воспринимать   случившееся   как   поступок
заговорщиков, решившихся на серьезное дело: совет и народ, собираясь часто в
течение  нескольких  дней  для  рассмотрения  этого  дела,   начали   сурово
расследовать все, что внушало подозрение.
     XIX. В ЭТО ВРЕМЯ демагог Андрокл представил нескольких рабов и метэков,
которые донесли, что Алкивиад и его друзья еще и в другом случае изуродовали
статуи богов, а  кроме  того,  в  пьяном  виде  пародировали  мистерии.  Они
говорили, что некто Теодор изображал вестника, Политион - жреца-факелоносца,
а Алкивиад - иерофанта; остальные друзья также присутствовали; их  посвящали
в мистерии и называли мистами. Все это было включено в жалобу Фессала,  сына
Кимона, обвинявшего Алкивиада в поругании Деметры и Коры. АндроГАЙ МАРЦИЙ КОРИОЛАН

     I. РИМСКИЙ патрицианский дом Марциев  насчитывает  среди  своих  членов
многих  знаменитых  людей,  между   прочим,   Анка   Марция,   внука   Нумы,
наследовавшего престол после Тулла  Гостилия.  К  роду  Марциев  принадлежат
также  Публий  и  Квинт,  которым  Рим   обязан   устройством   водопровода,
снабжавшего  его  в  изобилии  прекрасною  водою,  далее,  Цензорин,  дважды
избранный  римским  народом  в  цензоры  и  затем  убедивший   принять   его
предложенный им закон1, запрещавший кому-либо дважды носить это звание.
     Гай Марций, жизнеописание которого  мы  предлагаем,  был  после  смерти
своего отца воспитан вдовою-матерью, причем доказал, что сиротство, несмотря
на множество соединенных с ним неприятностей, не  мешает  сделаться  честным
человеком и лишь дурные люди бранят его и жалуются  на  отсутствие  за  ними
надзора как на причину своей нравственной испорченности. С  другой  стороны,
он же дал возможность убедиться в справедливости мнения тех, кто думает, что
задатки благородного и доброго при отсутствии воспитания  вместе  с  хорошим
дают много дурного, как и плодородная почва, лишенная обработки. Его во всех
отношениях сильный, могучий ум внушал ему  горячее  и  пылкое  стремление  к
прекрасному; но его страшная вспыльчивость и  не  знавшая  меры  гневливость
делали его человеком, с которым другим было трудно жить в мире. С удивлением
смотрели на его равнодушие к чувственным  наслаждениям  и  деньгам,  на  его
любовь к труду, его, как выражались, умеренность, справедливость и  мужество
и не любили его вмешательства в государственные дела из-за неприятного нрава
его и олигархических замашек. Действительно, высшее благо,  которое  человек
получает от Муз, состоит в том, что образование и воспитание  облагораживают
его характер; благодаря им его ум приучается к умеренности  и  освобождается
от излишеств.
     В общем, в тогдашнем Риме из подвигов всего выше  ценились  подвиги  на
войне, в походе. Это видно из того, что понятия "добродетель" и  "храбрость"
выражаются по-латыни одним и  тем  же  словом  и  что  отдельное  слово  для
обозначения понятия о  храбрости  сделалось  общим  именем  для  обозначения
добродетели.
     II. МАРЦИЙ более всего любил военное дело и уже в  ранней  юности  стал
учиться владеть оружием. Считая благоприобретенное  оружие  бесполезным  для
тех, кто не  старается  научиться  владеть  природным,  умело  обращаться  с
естественным, он готовил свое тело ко всякого рода борьбе,  вследствие  чего
превосходно бегал, в схватках же и сражениях на войне  обнаруживал  силу,  с
которой было нельзя справиться. Кто спорил с ним  относительно  твердости  и
мужества и признавал себя побежденным,  -  объяснял  причину  своей  неудачи
непреодолимой силой его тела, способного переносить любые тяготы.
     III. ЕЩЕ мальчиком, он в первый раз  принял  участие  в  походе,  когда
лишенный престола прежний римский  царь,  Тарквиний,  после  многих  битв  и
поражений решился в последний раз испытать счастье.  К  нему  присоединилась
большая часть латинцев; под его знамена стеклось много и  других  италийских
народов, которые двинулись на Рим не столько из желания  оказать  любезность
царю, сколько из страха и зависти к возраставшему могуществу  Рима  с  целью
уничтожить его. В этом сражении, в то  время  когда  участь  его  оставалась
нерешенной, Марций, геройски сражавшийся на глазах диктатора,  заметил,  что
один из римлян упал. Он не оставил его без помощи,  но  стал  перед  ним  и,
прикрывая его, убил нападавшего неприятельского солдата. Когда одержана была
победа, Марций одним из первых  получил  в  награду  от  полководца  дубовый
венок: по закону,  этот  венок  давали  тем,  кто  спасал  на  войне  своего
согражданина. Быть  может,  дубу  оказывается  предпочтение  из  уважения  к
аркадцам, названным оракулом "поедающими желуди", или  потому,  что  солдаты
могут везде найти дуб скоро и легко,  или  же  потому,  что  дубовый  венок,
посвященный Юпитеру - покровителю городов, считается достойною  наградой  за
спасение гражданина. Далее, из  всех  диких  деревьев  дуб  приносит  лучшие
плоды, из садовых - самое крепкое. Из его желудей не только пекли  хлеб,  но
он давал также мед для  питья;  наконец,  он  давал  возможность  есть  мясо
животных и птиц, доставляя птичий клей, одно из орудий охоты.
     По преданию, в том сражении явились и Диоскуры. Тотчас после битвы  они
на взмыленных конях показались на форуме и  объявили  о  победе,  -  на  том
месте, где в настоящее время им выстроен у источника храм. На этом основании
и день победы, июльские иды, посвящен Диоскурам.
     IV. НАГРАДЫ и отличия, полученные молодыми людьми, производят, кажется,
различное действие. Если они  получены  слишком  рано,  они  гасят  в  душах
поверхностно-честолюбивых всякую жажду славы, скоро удовлетворяют эту  жажду
и производят в них пресыщение; но на души стойкие,  мужественные  -  награды
действуют ободряющим образом; они отличают их перед другими  и,  как  ветер,
несут к тому, что считается прекрасным. Они думают, что получили не награду,
но сами дали залог, и стыдятся изменить своей славе и не заявить о себе  еще
более подобного же рода подвигами.
     Так было с Марцием. Он видел себе соперника в храбрости в самом себе и,
желая всегда превосходить себя самого в подвигах, к славным  делам  прибавил
новые дела, к прежней добыче на войне -  новую  добычу,  вследствие  чего  о
наградах ему прежние его начальники всегда  спорили  с  новыми  и  старались
превзойти в отношении наград ему один другого. В то время римляне вели много
войн, сражения происходили очень часто;  но  Марций  не  возвращался  ни  из
одного из них без венка или какой-либо другой награды. Другие  молодые  люди
старались показать себя храбрыми из желания прославиться; он  жаждал  славы,
чтобы порадовать мать; чтобы она слышала, как его хвалили, видела  с  венком
на голове и, обнимая его, плакала от радости, - вот что было  в  его  глазах
высшею славой и величайшим блаженством! Такими же  чувствами  был,  говорят,
одушевлен и Эпаминонд: он считал высшим счастием для себя, что отцу и матери
его удалось еще при  жизни  видеть  его  полководцем  и  слышать  о  победе,
одержанной им при Левктрах. Но ему выпала завидная доля видеть, что и  отец,
и мать его делят его радость, его успехи, тогда как у Марция  была  в  живых
одна мать. Он считал долгом оказывать ей и то уважение, которое  обязан  был
оказывать отцу. Вот почему он не уставал радовать и чтить свою Волумнию.  Он
даже женилсл по ее желанию и выбору и, когда уже  сделался  отцом,  все-таки
жил вместе с матерью. V. ОН УСПЕЛ  приобрести  себе  большую  известность  и
влияние своими подвигами на войне, когда сенат,  защищая  богатых,  вооружил
против себя народ, который считал себя  страшно  угнетенным  многочисленными
притеснениями со стороны ростовщиков. У кого было  состояние  средней  руки,
лишались всего, закладывая его, или посредством аукциона; у кого же не  было
ничего, тех тащили в тюрьмы, несмотря на их многочисленные раны  и  лишения,
которым они подвергались в походах за отечество, в особенности в последнем -
против сабинцев. В то  время  богатые  объявили,  что  требования  их  будут
умереннее, и по решению сената консул Маний Валерий должен был поручиться  в
этом. Народ дрался геройски и разбил неприятеля; но ростовщики нисколько  не
стали снисходительнее, сенат же делал вид, что забыл данное им  обещание,  и
равнодушно смотрел, как они тащили должников в тюрьму или  брали  в  кабалу.
Столица  волновалась;  в  ней  собирались  опасные  сборища.  В  это   время
неприятели, заметившие несогласия среди народа, вторглись в римские владения
и опустошали их огнем и мечом. Консулы призывали под знамена всех  способных
носить оружие; но никто не откликнулся на их зов. Тогда  мнения  магистратов
разделились. Некоторые советовали уступить бедным и применять законы  к  ним
не во всей строгости, другие не соглашались с ними. В числе последних был  и
Марций. По его мнению, главною причиной волнений были не денежные  дела,  но
дерзость и наглость черни; поэтому он советовал сенаторам, если у  них  есть
ум, прекратить, уничтожить попытки нарушить законы в их самом начале.
     VI. ОТНОСИТЕЛЬНО этого сенат в короткое время имел несколько заседаний,
но не принял окончательного  решения.  Тогда  бедняки  неожиданно  собрались
вместе и, советуя один другому не падать духом, вышли из  города,  и,  заняв
нынешнюю Священную гору, расположились стоянкой на берегу реки  Аниена.  Они
не производили никаких насилий и не поднимали знамени бунта, -  они  кричали
только, что, собственно, богачи давно выгнали их из города; что Италия везде
даст им воздух, воду и место для могилы и что, живя в Риме, они ничего иного
и не получали в награду за то, что сражались  за  богачей.  Испуганный  этим
сенат отправил к ним в качестве послов старших и самых мягких по характеру и
расположенных к народу своих членов. Первым стал говорить  Менений  Агриппа.
Он обращался к народу с горячими просьбами, много и смело говорил  в  защиту
сената и кончил свою речь известною басней. Однажды, сказал  он,  все  члены
человеческого тела восстали против желудка. Они обвиняли его в том, что один
он из всего тела ничего не делает, сидит в нем без всякой пользы, между  тем
как другие, для угождения его прихотям,  страшно  трудятся  и  работают.  Но
желудок смеялся над их глупостью: они не понимали того, что, если в  него  и
идет вся пища, все же он отдает ее назад и делит между  остальными  членами.
"Так поступает, граждане, по отношению к вам и сенат, - закончил Агриппа,  -
в нем имеют начало планы и решения,  которые  он  приводит  в  исполнение  с
надлежащею заботливостью и которые приносят доброе  и  полезное  каждому  из
вас".
     VII. ЕГО речь расположила народ к  миру.  Народ  потребовал  от  сената
право выбирать пятерых лиц для защиты беспомощных граждан, нынешних народных
трибунов, и добился этого права. Первыми трибунами избраны были предводители
недовольных, - Юний Брут и Сициний Беллут.  Когда  в  городе  восстановилось
спокойствие, народ немедленно взялся за оружие и охотно отправился  в  поход
вместе со своими начальниками. Лично Марций был недоволен победою  народа  и
уступками знати и видел, кроме того,  что  его  мнение  разделяют  и  многие
другие патриции, тем не менее советовал им не уступать  народу  в  войне  за
отечество и отличаться перед народом более своею доблестью, нежели влиянием.
VIII. В ЭТО ВРЕМЯ римляне вели войну с вольсками. Из их  городов  большею  в
сравнении с другими известностью пользовались Кориолы. Когда войска  консула
Коминия окружили его, остальные вольски в страхе отовсюду пошли  к  нему  на
выручку, чтобы дать под стенами города сражение и напасть на римлян  с  двух
сторон. Коминий  разделил  свое  войско  -  сам  двинулся  против  вольсков,
желавших заставить его снять осаду, вести же последнюю  поручил  храбрейшему
из римлян, Титу Ларцию.  Кориоланцы,  относясь  с  презрением  к  оставшимся
неприятельским войскам,  сделали  вылазку.  В  сражении  им  сперва  удалось
разбить римлян и заставить их укрыться в лагере; но Марций выбежал оттуда  с
кучкой солдат, убил первых попавшихся ему неприятелей, остановил наступление
других и стал громким  голосом  звать  римлян  вторично  принять  участие  в
сражении, В нем было все, что требует от солдата Катон, -  не  только  рука,
наносившая тяжелые удары, но и громкий голос и взгляд,  наводившие  ужас  на
неприятеля, обращавшие его в бегство.  Когда  вокруг  него  стали  сбираться
солдаты и их набралось много, враги,  в  страхе,  начали  отступать.  Марцию
этого было мало - он стал преследовать их и  гнал  их,  уже  обратившихся  в
дикое бегство, до самых городских ворот.  Заметив,  что  римляне  прекратили
преследование, - стрелы градом сыпались на них  со  стен,  смелая  же  мысль
ворваться вместе с беглецами в город, наполненный неприятельскими  войсками,
не могла прийти в голову никому, -  Марций  сам  остановился  и  стал  звать
римлян, ободрял их и кричал, что, по счастливой случайности,  ворота  города
открыты скорей для преследователей, чем для беглецов. Идти за  ним  решились
только немногие. Он пробился сквозь толпы неприятелей, бросился к воротам  и
ворвался  в  город  вместе  с  беглецами.  Вначале  он  нигде  не   встретил
сопротивления: никто не посмел выступить  ему  навстречу;  но,  когда  затем
враги заметили, что римлян в городе очень немного, они сбежались и  вступили
в сражение. И римляне, и  неприятели  смешались.  Тогда-то  Марций  выказал,
говорят, в сражении в самом городе чудеса храбрости - в этом бою узнали  его
сильную руку, быстроту ног и смелую душу:  он  побеждал  всех,  на  кого  ни
нападал. Одних противников он  прогнал  в  самые  отдаленные  части  города,
других заставил сдаться, сложить оружие и т