в тыл и,
если удастся, выстрелить мне в спину. Мне подумалось, что у них
довольно    оригинальное    представление   о джентельменском
спортивном   поединке,  но   их  профессионализм  не  подлежал
сомнению.  Было совершенно ясно, что если до меня доберутся - а
шансов на это у них было предостаточно, - то сделают это именно
так,  обходя с флангов и окружая, так что единственный для меня
выход  -  постараться  как можно скорее лишить их охоты к этому
маневру.  Поэтому  временно  можно  было  оставить без внимания
двоих  на  главном  пирсе - им предстояло ждать, пока обходящие
застигнут  меня  врасплох.  Следовало  срочно заняться тем, что
происходило слева.
      Они  появились  через  несколько секунд -  не бежали, а
осторожно   и  с  виду неторопливо  шли,  заглядывая  в  тень,
отброшенную  рубками  и  палубными  надстройками барж. Это было
легкомысленно, если  не  сказать - глупо, потому что я стоял в
глубочайшей  тени,  какую  только  мог найти, в то время как их
довольно  резко  освещал снова выплывший месяц, и это позволило
мне заметить их задолго до того, как они увидели меня. Впрочем,
сомневаюсь,  что  они вообще меня видели. Один из них наверняка
не  видел, он наверняка умер еще прежде, чем рухнул на помост и
без  особого  шума,  с тихим  плеском сполз в воду. Следующий
выстрел не состоялся, потому что второй среагировал мгновенно и
бросился назад, оказавшись вне досягаемости взгляда раньше, чем
я  успел  нажать  на  спуск.  Мне почему-то подумалось, что моя
спортивная  форма  хуже,  чем  у  них, однако в ту ночь умение
пользоваться  обстоятельствами до некоторой степени уравнивало
шансы.
      Пора   было  возвращаться  к  покинутой  мною  паре.  Как
выяснилось,  эти  двое так  и не двинулись с места. Возможно,
просто  не  знали,  что  произошло.  Для  прицельного ночного
выстрела из пистолета они были далековато, но я целился долго и
тщательно и несмотря ни на что попробовал. Все же цель и впрямь
была  слишком далека. Правда, один из них вскрикнул и схватился
за  ногу, но, судя по проворству, с каким он припустил за своим
товарищем и соскочил с пирса, прячась на одной из барж, рана не
могла быть   серьезной.   Месяц,  снова  спрятался  за  тучу,
маленькую,  но единственную   на   ближайшие  несколько  минут,
а  они  теперь точно  знали, где я. Так что пришлось взбираться
на главный пирс и сломя  голову  мчаться  вперед. Но не удалось
преодолеть и двадцати  ярдов,  как  этот  проклятый месяц опять
появился. Я бросился  плашмя  на  доски, лицом  к берегу. Левый
причал был пуст,чему не приходилось удивляться, потому что тот,
кто  лишь  случайно  остался  в живых, на какое-то время теряет
уверенность  в  себе.  А двое  на правом были значительно ближе,
чем те, которые  только что расторопно очистили главный пирс, и,
судя по тому, как  уверенно  и  решительно продолжали путь, они
еще  не  знали,  что   один  из  их группы-уже на дне. Однако и
они  мигом  поняли  преимущества  быстроты - и тут же пропали с
помоста, едва  я  дал по ним два беглых выстрела оба явно мимо.
Преследователи,  укрывшиеся    на   барже,   теперь   осторожно
пытались  вернуться  на  центральный   пирс,  но  были  слишком
далеко, чтобы  побеспокоить  меня,  а  я - их.  Минут  пять еще
длилась    эта   смертельная    игра  в   прятки  -  перебежка,
укрытие,  выстрел, снова  перебежка  - и  все  это   время  они
неумолимо  приближались   ко   мне.   Теперь  они   были  очень
осмотрительны,   допуская   минимум  риска  и  умело  пользуясь
своим  численным  превосходством:  один  или двое отвлекали мое
внимание, а остальные тем временем крадучись, с баржи на баржу,
продвигались  вперед. Я был спокойно и твердо уверен, что, если
не   предприму  какого-то  решительного  шага,  резко изменив
ситуацию,  игра  эта может иметь только один конец и конец этот
наступит скоро.
      Трудно было выбрать менее подходящий момент, и все-таки в
несколько  коротких  минут,  прячась  за  каютами  и рубками, я
успел  подумать  о  Белинде  и Мэгги. Почему они вели себя так
странно  во  время  нашей  последней  встречи? Догадывались или
женская   интуиция   предсказывала  им,  что  произойдет  нечто
подобное, и боялись сказать мне об этом? Я порадовался, что они
меня  сейчас  не  видят. Потому что не только убедились бы, что
были  правы, но и оказалась бы прискорбно подорванной их вера в
непогрешимость шефа.  Я  был  в отчаянии и, вероятно, выглядел
соотвстственно:   ведь  ожидал   наткнуться   на  затаившегося
человека ловко обращающегося с револьвером или - еще ловчее - с
ножом, и,  наверно, сумел бы справиться с ним, а при некотором
везении  -  и  с  двумя,  -  но  такого  предвидеть не мог. Все
профессиональные  премудрости, которыми я не без самодовольства
одаривал  недавно  своих  помощниц, оказались сейчас ни к чему.
Бежать,  было  некуда  -  до конца главного пирса оставалось не
больше двадцати  шагов.  Омерзительно было  чувствовать  себя
загнанным  насмерть  диким  зверем или бешеным псом, в то время
как  сотни  людей  спокойно  спали  в ста ярдах от меня и чтобы
спастись,  довольно  было отвернуть глушитель и выстрелить пару
раз  в воздух - весь порт тут же бросился бы мне на помощь. Но
пойти на это я не мог: то, что было задумано, надлежало сделать
в  эту ночь.  Я  знал,  что  представившийся шанс - последний.
Завтра  моя  жизнь  в Амстердаме  не будет  стоить  ломаного
шиллинга.  Я  не  мог  на  это пойти, пока имел хотя бы шанс.
Собственно,  шанса  уже не было, во всяком случае такого, какой
принял бы  во внимание  человек  в здравом уме. Впрочем, ни о
каком здравом уме уже не могло быть и речи...
      Часы  показывали без  шести  два. Стало быть, и с другой
точки  зрения времени у меня почти не оставалось. Я поглядел на
небо, словно теперь все  зависело  только  от  него,  да, в
сущности,  так оно  и было. Маленькая тучка подползала к луне.
Именно этот момент преследователи выберут для следующей и почти
наверняка  последней  атаки.  И  только  этим  моментом  я могу
воспользоваться  для моей следующей и почти наверняка последней
попытки  бегства.  Приютившая  меня  напоследок  баржа -  была
гружена   металлоломом.  Я  выбрал  железку  и снова  проверил
направление спасительной тучки, которая вроде стала еще меньше.
Потом быстро  засунул   пистолет   в  непромокаемый футляр,
задернул  молнию  и на всякий случай сунул его не в кобуру, а в
застегивающийся  на молнию карман штормовки, пробежал несколько
шагов  по  палубе и прыгнул на главный пирс. Едва не сорвался в
воду  -  и  в этот момент заметил, что проклятая туча вообще не
двигалась.
      Внезапно  я  почувствовал  себя совершенно  спокойным -
выхода уже  не  было. Ничего другого  не оставалось - только
бежать,  петляя,  как  безумный,  чтобы затруднить прицел своим
убийцам.  Они были уже совсем близко: за неполные три секунды я
услышал  с полдюжины приглушенных ударов и дважды почувствовал,
как невидимые руки упорно хватают меня за одежду. У самого края
помоста я резко откинул голову назад, высоко выбросил обе руки,
швырнул в воду кусок металла и - еще прежде чем услышал плеск -
тяжело свалился  на  доски.  Потом,  как  пьяный, вскинулся на
ноги,  схватился руками за горло и навзничь упал в воду. Набрал
в  грудь  побольше  воздуха  и задержал дыхание перед ударом о
воду.
      Вода  была  холодной,  но не ледяной, мутной и не слишком
глубокой.  Коснувшись ногами дна и оставаясь в таком положении,
я  начал  очень  осторожно,  очень  медленно  выдыхать воздух,
по-хозяйски  расходуя  его  запас,  который,  вероятно,  был не
слишком  велик - ведь мне нечасто доводилось исполнять подобные
трюки. Если  я  не  переоценил  запала моих преследователей, а
переоценить его было невозможно, то двое на главном пирсе и эти
мгновения должны были с надеждой вглядываться в то место, где я
пропал с  их  глаз.  И  оставалось верить, что они сделают все
необходимые    ошибочные    выводы   из   медленного   струения
всплывающих  пузырьков,  а  заодно  уповать, что выводы эти они
сделают  быстро, потому что времени, как и воздуха, у меня было
в обрез.
      Через  минуту, которая длилась, как мне показалось, минут
пять, а вернее всего была не дольше тридцати секунд, я перестал
выдыхать  воздух и высылать ею пузырьки на поверхность - по той
простой  причине, что в моих легких его уже не осталось. Легкие
начинали  болеть,  и я почти слышал - и несомненно чувствовал -
сердце,  бьющееся  у меня в пустой груди, к тому же разболелись
уши. Оттолкнувшись от дна, я поплыл вправо, уповая на бога, что
двигаюсь в правильном направлении. По счастью, так и было. Рука
- моя наткнулась на киль баржи, пользуясь этим упором, я пролез
под килем и вынырнул на поверхность.
      Пожалуй, мне  не  хватило  всего несколько секунд, чтобы
захлебнуться. Когда же   вынырнул,  понадобилось  все  мое
самообладание, чтобы  не  набрать  воздуха  глубоко в легкие с
хрипом,  который  был  бы  слышен чуть ли не на весь порт, но в
некоторых  обстоятельствах,  например, когда  от этого зависит
жизнь, человек  обнаруживает поистине неисчерпаемую силу воли.
Так  что я удовольствовался несколькими большими, но бесшумными
глотками воздуха.
      Поначалу ничего не  было  видно  -  из-за  разлитого на
поверхности  воды слоя масла, которое на миг залепило мне веки.
Я  стер  его,  но  по-прежнему немногое мог разглядеть: темный
корпус баржи, за которой укрылся, кусок главного пирса да еще
другую баржу, стоящую параллельно в каких-нибудь десяти футах.
Потом  послышались  голоса,  вернее  приглушенный шепот. Я тихо
доплыл до  кормы, ухватился за руль и осторожно выглянул. Двое
мужчин,  один  из  них с  фонарем,  стояли  на  краю  помоста,
вглядываясь   в   то   место, где   я   недавно   исчез,  и с
удовлетворением убеждались, что вода там темна и неподвижна.
      Наконец, они  выпрямились.  Один  из них пожал плечами и
сделал выразительный  жест  поднятыми руками, другой кивнул и
осторожно  растер ногу. Тогда первый вскинул руки над головой и
дважды скрестил  их - сначала влево, потом вправо. И в этот же
самый  миг  послышалось  рваное  пыхтение и кашель где-то очень
близко заводимого  дизеля.  Видимо, эти новые звуки не вызвали
радости, потому что тот, кто дал сигнал, тут же схватил другого
за руку и повел его, тяжело ковыляющего, так быстро, как только
мог.
      Кажется, чего  уж  сложного  в  том, чтобы взобраться на
баржу, но  когда край борта высится в четырех футах над водой,
это  простое  дело может оказаться почти нереальным и оказалось
бы  таким  для меня,  но выручил кормовой линь - с его помощью
удалось   перевалиться через  фальшборт.  На  большее сил  не
осталось.
      И  с  полминуты я пролежал, дыша, как вытащенный на берег
кит,  пока  новый  прилив  энергии,  вызванный тем,  что  надо
торопиться,  не поднял меня на ноги и не направил к носу баржи,
то бишь - к главному пирсу.
      Двое,  которые  так  недавно  силились меня уничтожить, а
сейчас несомненно наслаждались той оправданной радостью, какую
приносит  хорошо выполненное важное задание, были теперь только
туманными   тенями,  исчезающими  в  еще  более  глубокой  тени
береговых  строений.  Взобравшись  на помост, я приостановился,
чтобы  определить,  откуда  доносится рокот дизеля, после чего,
пригибаясь, бросился к месту, где та баржа была пришвартована к
боковому  причалу. А там сперва опустился на четвереньки, потом
пополз - и выглянул на край помоста.
      Баржа  выглядела ординарно  и  была  примерно семидесяти
футов  длины  и  соответствующей ширины. Три четверти ее палубы
целиком  предназначались  под  груз,  а дальше высилась рулевая
рубка, к  которой,  со стороны кормы, прилегала надстройка для
команды,  окна которой светились желтыми огнями. Выглядывавший
из  окна  рубки  массивный  мужчина  в фуражке  давал указания
матросу,  который  как раз  взбирался на боковой причал, чтобы
отшвартоваться.
      Корма баржи почти прижималась к главному пирсу - там, где
я  лежал.  И  дождавшись,  пока  матрос  взберется  на помост и
отойдет,  чтобы отдать конец на носу, я бесшумно соскользнул на
корму  и скорчился за надстройкой, слушая шуршание брошенных на
борт  линей  и глухой удар  по  доскам, когда матрос спрыгнул
обратно  на  палубу. Потом я тихонько двинулся к носу, добрался
до  железной  лесенки, приваренной  к передней части кубрика,
взобрался  по ней и растянулся на крыше рубки. Едва я успел это
сделать,  как зажглись навигационные огни, но теперь они уже не
могли  мне  помешать,  даже  более  того  - закрепленные по обе
стороны рубки, они создавали еще более глубокую тень там, где я
расположился.
      Рокот   двигателя   усилился,  и причал начал  медленно
отдаляться от кормы. И мне мрачно подумалось, не угодил ли я из
огня да в полымя.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      У  меня почти не было сомнений, что этой ночью я все-таки
выйду  в  море.  Принимая  но внимание условия, при которых это
могло  произойти  и которые нетрудно было предвидеть, не стоило
забывать  о  возможности  промокнуть перед этим до нитки. Любой
нормальный человек, не чуждый предусмотрительности, выбрался бы
на  подобную прогулку в непромокаемом гидрокостюме, но мысль об
этом  так  и  нс пришла мне в голову. И теперь выбора не было -
оставалось  лежать  там,  где  лежал,  и расплачииаться за свое
легкомыслие.
      Самочувствие  подсказывало,  что мне предстоит замерзнуть
насмерть  и ждать этого, недолго. Ночной ветер с Зейдер-Зее был
достаточно  пронзительным,  чтобы пробрать до костей даже тепло
одетого  человека,  если  тот вынужден лежать без движения, а я
был  одет  отнюдь  не  тепло. После купания в морской воде этот
морозный  ветер,  казалось,  превратил меня в глыбу льда, с той
лишь  разницей,  что  глыба  неподвижна,  а  я трясся, словно в
приступе   малярии.   Несколько  утешало  разве  лишь  то,  что
совершенно безразлично-пойдет дождь или нет, промокнуть сильнее
я все равно уже не мог.
      Одеревеневшими пальцами я с нескольких попыток расстегнул
молнии обоих  карманов штормовки, вытащил пистолет и, запасной
магазин  из  водонепроницаемых футляров, зарядил оружие и сунул
его  за  пазуху. Мелькнула беспомощная мысль, что палец может и
не  послушаться,  когда придется нажимать на спуск, и я спрятал
было  руку  под  промокший  брезент куртки, но там ей стало еще
холоднее,  и  пришлось отказаться  от безнадежной  попытки ее
согреть.
      Мы  уже  вошли  в  воды  Зейдер-Зее,  и  огни  Амстердама
остались  далеко позади. Я обратил внимание, что баржа движется
по  тому  же самому широкому полукругу, что и "Марианна", когда
входила  в  порт  вчерашним полднем. Мы прошли совсем близко от
двух  буев, и когда я глянул вперед, показалось, что баржа явно
намеревается  столкнуться с третьим буем, находившимся примерно
в  четырехстах ярдах прямо перед нами. Однако шкипер, конечно,
знал, что делает, и сомневаться в этом не приходилось.
      Обороты  двигателя  уменьшились, ворчание его притихло, и
из  кабины  на палубу вышли двое - первые члены команды, какие
показались  с  тех  пор,  как  мы  покинули  порт.  Я попытался
буквально  втиснуться  в  крышу  рубки,  но они спокойно прошли
мимо  -  на  корму. Я повернулся головой к корме, чтобы удобнее
было наблюдать за ними.
      Один  из них нес металлический брус с веревками-линьками
на  концах.  Оба,  встав по углам кормы, потихоньку стравливали
эти  линьки, так что брус должен был опуститься совсем близко к
уровню воды. Я посмотрел в сторону носа. Баржа двигалась теперь
очень медленно и находилась ярдах в двадцати от блестящего буя,
продолжая  идти  по  курсу,  который  должен был провести ее на
расстояние  двадцати  футов  от  него. -  Из рубки послышались
резкие слова  команды,  и  мужчины  на корме начали пропускать
линьки между пальцев, причем один из них что-то отсчитывал. На
линьках  очевидно  были  равномерно  завязанные  узелки,  чтобы
матросы  могли удерживать  брус  перпендикулярно  курсу баржи.
Когда  тот  оказался  точно на уровне буя, один из двоих что-то
сказал,  и они начали медленно и равномерно втягивать линьки на
палубу.  Я  уже  знал, что сейчас произойдет, однако продолжал
смотреть,  не  отрываясь.  В  то  время как оба тянули и тянули
линьки,  из воды выскочил цилиндрический буй длиною в два фута.
Потом  показался  небольшой  якорь  с  четырьмя лапами, одна из
которых  была зацеплена за металлический брус. От этого якорька
тянулась  вниз веревка.  Буй, якорек и брус втащили на борт,
затем оба матроса начали выбирать якорную веревку, пока наконец
из   воды  не  вынырнул  какой-то  предмет,  который  они  тоже
положили  на  палубу.  Это  была  серая,  обитая металлическими
полосами  железная  коробка  длиною около восемнадцати дюймов и
высотою  примерно  в  двенадцать.  Ее немедленно унесли, но еще
прежде,  чем  это сделали, баржа снова двинулась на всех парах,
буй   начал  стремительно  уходить  назад.  Вся  операция  была
выполнена  с  легкостью  и точностью, которые свидетельствовали
о длительном знакомстве с использованной только что техникой.
      Время шло, и это было время пронизывающего холода, дрожи,
и  мучений.  Мне думалось, что холоднее уже быть не может, но я
заблуждался,  потому  что  около  четырех утра небо потемнело и
хлынул дождь. Никогда еще дождь не казался мне таким холодным.
Капля  тепла,  еще  остававшаяся в моем теле, успела в какой-то
степени  высушить  нательную  одежду,  но  только до пояса, под
защитой  штормовки.  Оставалось  только  надеяться,  что, когда
придет пора  двинуться  с  места  и  снова прыгнуть в воду, не
обнаружится,  что  паралич  достиг  той  стадии, на которой мои
способности  сводятся  единственно  к  тому,  чтобы утонуть как
можно быстрей и безболезненней.
      Наконец  на  небе  показался  первый  отблеск призрачного
рассвета  и  стали  более или менее различимы смазанные контуры
берега на юге и востоке. Потом снова сделалось темно и какое-то
время  ничего не было видно, пока не начал бледно разливаться с
востока  настоящий  свет,  и  я  снова увидел берег и пришел к
выводу,  что мы довольно близко от северной оконечности острова
Хейлер и  начинаем  поворачивать на юго-восток, а затем на юг,
направляясь  к маленькому  порту.  Никогда  до  сих  пор  я не
представлял   себе,   что  эти проклятые  баржи  движутся  так
медленно.  При взгляде на берега Хейлера возникало впечатление,
что  баржа стоит на месте. Из всех моих желаний самым последним
было  подплыть к  острову  Хейлер в ясном дневиом свете и дать
неизбежным  портовым  зевакам  богатую пищу для комментариев на
тему,  что  одни  из  членов  команды  столь  эксцентричен, что
предпочитает  ледяную  крышу рубки ее теплому утру. Я подумал о
тепле, но поспешно отогнал эту мысль.
      Над  далеким  побережьем Зейдер-Зее показалось солнце, но
мне  оно  мало помогло.  Было это одно из тех особенных солнц,
которые   не   осушают одежд. А  через  мгновенье  я не  без
удовлетворения заметил,  что  это  также одно из раннеутренних
голиц, которые, как говорится, только отмечаются на службе: его
тут  же  заслонил  покров темных туч, после, чего ледяной дождь
снова бодро взялся  за   дело,   парализуя   тот остаток
кровообращения,  что  у  меня  еще  сохранился. Но меня все это
радовало:  благодаря  тучам снова потемнело, а дождь вполне мог
склонить портовых зевак остаться дома.
      Мы  приближались к  концу  путешествия. Дождь разошелся
вовсю, он  больно  барабанил по моему открытому лицу и рукам и
вспенивал  море.  Видимость  ограничилась  несколькими сотнями
ярдов, была видна лишь полоска навигационных знаков, к которым
свернула  баржа,  но  порт скрывался за плотной завесой. Вложив
пистолет  в  футляр,  я  сунул его в кобуру. Вероятно, надежней
было  бы  поместить  его  в  карман  штормовки,  как при первом
купании, но я не собирался брать ее с собой. Во всяком случае -
на  берег:  так  ослаб от  переживаний  этой  долгой ночи