безумие! Чистое безумие! Поглядите на себя, на свое
лицо.  Вы  недостаточно  хорошо  себя  чувствуете  для подобных
упражнений!
      - Я чувствую себя прекрасно.
      - Тогда я иду с вами, - решительно заявил де Граф.
      - Нет.
      - У меня есть молодые, ловкие сотрудники...
      - Вы  не  имеете морального права требовать этого от кого
бы  то ни  было  из своих людей, а молодость и ловкость тут ни
причем.  И  не настаивайте - бессмысленно. Кроме того, ситуация
не  годится  для прямой атаки. Это надо сделать тихо, украдкой,
либо-вообще не делать.
      - Он   вас  увидит,  -  де  Граф, сознательно или нет, но
принял мою точку зрения.
      - Вовсе нет. С той высоты, где он сейчас, все внизу тонет
в темноте.
      - Мы  можем  подождать, -  настаивал он. - Ведь до утра
понедельника ему придется спуститься.
      - Ван  Гельдер  не  наслаждается зрелищем смерти. Это нам
известно.  Но  смерть  ему совершенно безразлична. Это нам тоже
известно.  Жизнь  -  жизнь  других  людей  - ничего для него не
значит.
      - Ну и что?
      - Его нет тут, внизу. Белинды тоже. Стало быть, она с ним
там, наверху. А когда он будет спускаться, возьмет ее с собой -
в виде живого щита. И ей не уцелеть...
      Де  Граф больше не пытался меня удерживать. Я оставил его
у дверей церкви, направился на стройплощадку, подошел к крану и
начал  взбираться  по  нескончаемым ступенькам, косо помещенным
внутри его  каркаса.  Это  было  долгое восхождение, и в своей
нынешней  форме  я  охотно  бы от  него отказался - при других
обстоятельствах,   хотя   ничего   особенно  утомительного  или
опасного  в  нем  не было. Одолев примерно три четверти пути, я
остановился перевести дух и глянул вниз.
      Никакого  такого   головокружения   от высоты  я   не
почувствовал.  Все  тонуло во тьме, слабые уличные фонари вдоль
канала виднелись точками света, а сам канал - слабо светящейся
ленточкой, такой далекой, почти нематериальной. Невозможно было
разобрать  очертаний ни одного из домов, разве что - петушка на
кончике  церковного  шпиля,  но и он находился в ста футах подо
мной.
      Перевел  взгляд  вверх  -  до кабины крана оставалось еще
футов  пятьдесят:  темное  четырехугольное  пятно на фоне почти
такого же темного неба. Я продолжал взбираться.
      Всего  десять футов отделяли меня от входного люка в полу
кабины,  когда между туч образовался просвет и выглянула луна,
правда,  только  что  народившаяся,  но  и  этот свет показался
ослепительно  ярким,  залил  выкрашенный  желтой  краской кран,
обнаружил  каждую горизонтальную и вертикальную черточку его
конструкции.  Он  осветил  и  меня, вследствие чего я узнал то
особенное  чувство,  какое  бывает  у  пилота, пойманного в луч
прожектора:  что  я пригвожден к стене. Теперь стала видна чуть
ли не каждая царапина на люке, и мне пришло в голову, что, коль
скоро я так хорошо вижу все над собой, то кто-то в кабине может
так же хорошо видеть то, что под ним, и чем дольше я остаюсь на
месте, тем  больше  шансов  меня обнаружить. Вынув пистолет из
кобуры,  я бесшумно преодолел несколько оставшихся ступенек, но
тут   люк   легко  приподнялся и  в  щель  выглянул  длинный и
отвратительный на вид ствол оружия.
      Вероятно,     мне    следовало почувствовать  горечь
разочарования,  которая   считается   обязательной   спутницей
сознания  окончательного  поражения,  но в тот день на мою долю
выпало слишком  много испытаний, все естественные чувства были
уже  израсходованы, и я принял неизбежное с фатализмом, который
удивил  даже меня   самого. Это  не  назовешь  добровольной
капитуляцией.  Если бы у меня была хоть тень шанса, я затеял бы
стрельбу. Но шансов не было, и я примирился с этим.
      - Это  полицейский  автомат, заряженный картечью. - Голос
ван Гельдера имел металлический, глухой, я бы сказал, могильный
оттенок,  который  вовсе  не  показался  мне утешительным. - Вы
знаете, что это значит.
      - Знаю.
      - Отдайте  мне  оружие. Рукояткой вперед. Я с готовностью
сделал это,  благо  опыта вручения своего оружия кому попало у
меня накопилось предостаточно.
      - А теперь - револьверчик из вашего  носка.  Отдал  ему и
револьверчик.  Люк распахнулся, и я увидел ван Гельдера в лучах
луны, падающих  сквозь   окна   кабины.  - Входите, - пригласил
он. - Места хватит.
      Места  и впрямь было вполне достаточно, при надобности в
кабине поместилось  бы с дюжину людей. Ван Гельдер, как всегда
спокойный  и  невозмутимый,  повесил автомат на плечо. Белинда,
бледная  и обессилевшая, сидела и уголке на полу, а рядом с ней
лежала большая кукла с Хейлера. Белинда попробовала улыбнуться
мне,  но это у нее не очень получилось. Было в ней что-то такое
беззащитное  и угнетенное,  что  я  едва  не  бросился,  чтобы
вцепиться  ван Гельдеру  в  горло,  не обращая внимания на его
оружие, но здравый смысл и мгновенная оценка расстояния привели
лишь  к  тому, что  я осторожно опустил люк, так же осторожно
выпрямился и кивнул на автомат:
      - Догадываюсь,  что  вы взяли эту штуку из полицейского
пикапа, а?
      - Верно догадываетесь.
      - Должен был проверить.
      - Должны  были, -  вздохнул  ван Гельдер. - Я знал, что
придете, но вы напрасно беспокоились. Отвернитесь.
      Я отвернулся. В ударе по затылку не было ни удовольствия,
ни  гордости  от  собственной  ловкости,  какие  прежде выказал
Марсель,  но  его  как раз  хватило  на то, чтобы на мгновенье
оглушить  меня и  свалить  на колени. Я смутно чувствовал, как
что-то холодное и металлическое охватывает мне левое запястье,
а когда снова начал активно интересоваться происходящим вокруг,
убедился  что  сижу  плечом  к плечу  с  Белиндой, прикованный
наручниками  к ее  правой  руке,  а  цепочка  пропущена  через
кольцо,   приваренное  к  крышке  люка.  Я  осторожно  потрогал
затылок:  благодаря  объединенным  усилиям  Марселя, Гудбоди, а
теперь и  ван Гельдера,  голова  отвратительно болела во всех
местах, в каких только может болеть.
      - Жаль  мне   вашей  головы, - сказал ван Гельдер, - но с
таким  же  успехом  я  мог бы надевать наручники тигру в полном
сознании. Ну вот, месяц уже почти скрылся. Еще минута - и пойду
себе.  А  еще  минуты  через три буду за пределами оцепления. Я
посмотрел на него недоверчиво:
      - Вы спускаетесь?
      - А  что мне  остается делать? Но не так, как вы это себе
представляете.  Полковник  неплохо  расставил кордон.  Только
почему-то  никто  не обратил внимания, что конец стрелы тянется
за  канал  по  меньшей мере на шестьдесят футов за оцепление. Я
уже опустил крюк до самой земли.
      Голова  у  меня  слишком болела,  чтобы найти  какой-то
подходящий ответ, да, скорей всего, в таких обстоятельствах еще
вообще не  было.  Ван Гельдер  проверил,  хорошо  ли держится
автомат на плече, а к другому приторочил шнуром куклу. Потом он
тихо произнес:
      - Ну, месяца уже нет.
      Так  и  было.  Только  смутной  тенью маячил ван Гельдер,
когда  подходил  к  двери в передней части кабины, возле пульта
управления, открыл ее и высунулся наружу.
      -  До  свиданья, ван Гельдер, - сказал я. Он не ответил.
Дверь закрылась, и мы остались одни.
      Белинда схватила меня за скованную руку:
      - Я   знала,  что  ты  придешь, - шепнула она. А потом, с
проблеском  прежней  Белинды,  добавила:  -  Но  ты  не слишком
спешил, а?
      - Я  ведь  уже  говорил тебе,  что  у начальства всегда
находится множество неотложных дел...
      - А  ты обязательно  должен  был  говорить  "до свиданья"
такому человеку?
      - Думаю,  что  да...   Никогда  больше  его  не увижу. По
крайней мере живым, - я пошарил в правом кармане пиджака. - Кто
бы мог подумать? Ван Гельдер сам себя погубил.
      - О чем ты?
      - Это   была  его идея дать мне полицейское такси - чтобы
легче  распознавать  и следить, куда я направлюсь. У меня были
наручники.  Воспользовался ими, чтобы заковать Гудбоди. И ключи
от них. Вот эти.
      Разомкнув  наручники,  я встал и прошел в переднюю часть
кабины.  Месяц действительно  скрылся за тучей, но ван Гельдер
переоценил  ее густоту,  правда  на  небе  был  только бледный
отсвет,   но   его   хватало, чтобы  заметить  ван  Гельдера,
находящегося  примерно сорока футами ниже, с развевающимися на
резком ветру  полами  пиджака, а также юбочной куклы, он полз,
как гигантский краб по решетке стрелы.
      Мой карандаш фонарик был одной из немногих вещей, которые
не  отобрали  у  меня  в  тот  день. Я воспользовался им, чтобы
отыскать  размещенный  верху  рубильник,  и  опустил  ручку. На
пульте управления затеплились лампочки, я быстро его осмотрел.
      Белинда  уже  стояла  рядом  со  мной. Что ты собираешься
делать? - она по-прежнему говорила шепотом.
      - Объяснить?
      - Нет! Нет! Не делай этого!
      Не  думаю,  чтобы  она  точно  знала,  что  я намереваюсь
предпринять,  но,  видимо,  услышав  нечто  неумолимое в  моем
голосе,   догадалась, что   результат   этих действий  будет
однозначным.  Я снова посмотрел на ван Гельдера, который одолел
уже  три  четверти пути по стреле, потом повернулся к Белинде и
положил ей руку на плечо.
      - Послушай!  Разве ты не знаешь, что мы никогда ничего не
сможем доказать  насчет  ван Гельдера? Разве не знаешь, что он
уничтожил  тысячи людей? И что у него с собой довольно героина,
чтобы уничтожить еще многих и многих?
      - Ты  можешь  перевести стрелу.  Так, чтобы он оказался
внутри полицейского кордона!
      - Его   ни  за  что  не возьмут живым. Я это знаю, ты это
знаешь,  мы все это знаем. И у него автомат. Сколько порядочных
людей ты хотела бы отправить на тот свет, Белинда?
      Она  ничего  не ответила и отвернулась. Я снова выглянул.
Ван   Гельдер  добрался  до  коица  стрелы  и  не  стал  терять
времени - тут же свесился,  оплел  руками и ногами трос и начал
сползать  по  нему  с  необычайной  поспешностью,  которая была
вполне оправданна:  полоса  туч  быстро редела и сила света на
небе росла с каждым мгновением.
      Я  посмотрел  вниз и впервые увидел Амстердам, но это уже
не  был  Амстердам, только город-игрушка, с маленькими улицами,
каналами  и  домишками,  очень похожими  на те модели железных
дорог, что  выставляют  перед Рождеством  в  витринах больших
магазинов.
      Белинда  сидела  на  полу, спрятав лицо в ладонях, словно
хотела двойной  уверенности,  что  не увидит происходящего. Я
снова  взглянул  на  трос  и  на  сей  раз без труда увидел ван
Гельдера,  потому  что месяц  как раз вынырнул из-за тучи. Ван
Гельдер  спустился уже почти до половины, и сильный ветер начал
раскачивать   его  из  стороны в  сторону,  с каждой минутой
увеличивая дугу этого живого маятника. Я потянулся к штурвалу и
повернул его влево.
      Кабель  пополз  вверх, и ван Гельдер вместе с ним. На миг
ошеломление буквально приварило его к кабелю. Потом он, видимо,
понял, что  происходит,  и  заскользил  вниз с резко возросшей
скоростью,  примерно  втрое большей, чем та, с какой поднимался
кабель.
      Теперь  я заметил огромный крюк - футах в сорока ниже ван
Гельдера.  Резко  вернул  штурвал  в  среднее  положение, и ван
Гельдер  снова прилип к кабелю. Я знал, что обязан сделать то,
что  делаю,  но  хотел покончить с этим так быстро, как только
возможно.  Повернул  штурвал  вправо  - трос начал опускаться с
предельной   скоростью,   -   и  снова резко  его  застопорил,
почувствовав  сильный  толчок, когда трос резко остановился. Он
вырвался  из  рук  ван Гельдера,  и тут я на миг закрыл глаза.
Потом открыл их, ожидая увидеть пустой трос, но ван Гельдер был
там,  только  не держался уже за кабель, а свисал вниз головой,
насаженный  на огромный  крюк,  раскачиваясь  туда  и обратно
тяжелым полукругом, в пятидесяти футах над домами Амстердама. Я
отвернулся и подошел к Белинде, опустился рядом с ней на колени
и  отнял  ее  ладони  от глаз. Она посмотрела на меня: я ожидал
увидеть  на  ее  лице  отвращение,  но нет  - только печаль,
усталость  и  опять  то  странное  выражение,  как у маленькой,
растерянной девочки:
      - Уже все? - шепнула она.
      - Все.
      - А  Мэгги умерла. - Я ничего не ответил. - Почему умерла
она, а не я?
      - Не знаю, Белинда.
      - Мэгги хорошо работала, правда?
      - Хорошо.
      - А  я? - Пауза. - Ты не должен мне говорить, - сказала
она глухо. - Я должна была столкнуть ван Гельдера со ступенек в
магазине,  или рвануть  руль  его  машины,  когда  ехали вдоль
канала,  или  сбросить его  со  ступенек  этого  крана, или...
или... - она запнулась и добавила. - Ведь он ни разу не держал
меня под дулом.
      - В этом не было нужды, Белинда.
      - Ты знал?
      - Да.
      - Оперативный работник первой категории, - произнесла она
с горечью. - Первое задание по наркотикам.
      - Последнее задание по наркотикам.
      - Знаю, - она бледно улыбнулась. - Я уволена.
      - Очень воспитанная девочка! - одобрительно откликнулся я
и поднял ее на ноги. - Во всяком случае, ты знаешь правила, ну,
хотя  бы одно, которое касается именно тебя. - Долгое мгновенье
она  вглядывалась  в  меня,  а потом, впервые  за  эту  ночь,
настоящая  ее  улыбка  появилась  на лице. - Именно об этом я и
говорю,  -  подтвердил я.  -  Замужним женщинам не разрешается
оставаться на службе. - Она уткнулась лицом мне в плечо, что по
крайней мере избавило ее от печальной необходимости смотреть на
мое изувеченное лицо.
      Я  поглядел  поверх  золотоволосой  головы  перед собой и
вниз.  Огромный  крюк  со  своим страшным грузом качался теперь
размашисто,  автомат  и  кукла сползли  с  плеч ван Гельдера и
полетели  вниз.  Они упали на камни по другую сторону канала, а
над  этим  автоматом и прекрасной куклой с Хейлера тень крюка и
его   груза,   словно гигантский  маятник  гигантских  часов,
описывала   все   более  широкие  дуги на  фоне  ночного  неба
Амстердама.