до  канала, "Мерседес" с
Гудбоди  и  смуглым  мужчиной  был  уже в ста ярдах от крыльца.
Держась  на безопасном расстоянии, я направился следом за ними.
Дождь  усилился.    Черный   "Мерседес"   пересекал город в
юго-западном  направлении. Был еще день, но небо так затянулось
тучами, как если бы уже пали сумерки, до которых оставалось еще
несколько  часов.  Это меня  не  огорчало,  потому  что  очень
облегчало слежку. В Голландии дорожные правила требуют во время
густого  дождя зажигать  фары - и тогда любая машина выглядит
темной, бесформенной массой.
      Мы  миновали  предместья.  И  по-прежнему в нашей езде не
было  никакого элемента  погони.  Гудбоди,  хотя  и вел мощную
машину,   ехал с  весьма  умеренной  скоростью,  что  впрочем,
неудивительно, если  принять  во  внимание груз в багажнике. Я
внимательно  следил  за  дорожными  указателями и вскоре уже не
имел сомнений относительно того, куда мы направляемся. Впрочем,
их у меня не было и с самого начала.
      Поразмыслив, я пришел к выводу, что имеет смысл прибыть к
нашему общему месту  назначения раньше Гудбоди и его смуглого
спутника, прибавил газу и оказался в неполных двадцати ярдах от
"Мерседеса". Можно было не опасаться, что Гудбоди узнает меня в
зеркале  заднего  обзора:  сквозь густую завесу водяной пыли он
мог видеть за собой разве что две забрызганные фары. Дождавшись
прямого   отрезка   дороги,   я  обошел  "Мерседес".  Когда  мы
поравнялись,  Гудбоди  мимолетно  и без любопытства взглянул на
обгонявшую  его  машину  и так же безразлично отвел взгляд. Его
лицо выглядело смазанным светлым пятном. И точно так же дождь и
брызги,  избиваемые  обоими автомобилями, мешали ему распознать
меня.  Я  продвинулся вперед и, не снижая скорости, вернулся на
правую сторону шоссе.
      Тремя  километрами  дальше  вправо  от шоссе вела частная
дорога с  указателем  "Кастель  Линден  - 1 км". По ней минуту
спустя я проехал внушительные полукруглые ворота, над которыми
золотыми  буквами было выведено "Кастель Линден", а ярдов через
двести свернул  и  остановил  "Опель" в плотных зарослях. Мне
снова предстояло   вымокнуть  до   нитки,   но  выбирать  не
приходилось.  Выбравшись  из  машины,  я бегом пересек открытое
место, направляясь  к тесному ряду сосен, который, по-видимому
служил  чем-то   вроде   заслона   от  ветра,   и,  осторожно
протиснувшись  между ними, увидел то, что они заслоняли - замок
Кастель  Линден.  Не обращая внимания на дождь, барабанивший по
моей  открытой спине, я  улегся,  укрывшись в высокой траве и
кустах, и пригляделся.
      Прямо  передо  мной  описывала  полукруг покрытая гравием
дорога,  ведущая  вправо,  к  тем  полукруглым воротам. За ней
возвышался  Кастель  Линден  - четырехугольное  четырехэтажное
строение,  с окнами на двух первых этажах, бойницами - повыше и
с   башенками на   самом  верху,  в  соответствии  с лучшими
средневековыми образцами. Со всех сторон замок был окружен рвом
пятнадцати футов ширины и, судя но путеводителю, почти такой же
глубины.  Недоставало  только  подъемного  моста, тем более что
слева виднелись   блоки   от  одной из  цепей,  по-прежнему
вмурованные  в толстые  стены,  но вместо моста через ров была
переброшена  лестница  в два десятка широких каменных ступеней,
ведущая  к  массивным  запертым  воротам,  сделанным, на первый
взгляд,  из  дуба.  Поодаль,  в  каких-нибудь тридцати ярдах от
замка  стоял  одноэтажный  бетонный  дом,  видимо,  возведенный
сравнительно недавно.
      Черный  "Мерседес" показался в воротах, с хрустом проехал
по  гравию и остановился прямо перед лестницей. Гудбоди остался
в  машине,  в  то  время как его смуглый спутник вылез и обошел
замок вокруг: Гудбоди никогда не производил на меня впечатление
человека,   любящего   рисковать.   Потом   они  вдвоем  внесли
содержимое  багажника  в замок. Двери были заперты, но Гудбоди,
видимо,  имел  подходящий  к  ним  ключ,  во  всяком  случае-не
отмычку. Когда последний ящик исчез внутри, двери захлопнулись.
      Пригибаясь за кустами, я добрался почти до самого здания.
Так  же  осторожно приблизился к "Мерседесу" и заглянул в него,
однако не  обнаружил  ничего  достойного  внимания,  во всяком
случае-моего   внимания.  Затем  еще  осторожней,  на  цыпочках
подошел  к  боковому окну и стал наблюдать за происходящим. Это
было,  по-видимому,  нечто  вроде  мастерской,   склада и
выставочного  зала  одновременно.  Стены  были сплошь завешаны
старинными часами с маятниками - либо их копиями всех возможных
видов, конструкций  и размеров. Некоторые часы, а также детали
ним  лежали  на  четырех больших верстаках, будучи, вероятно, в
стадии, изготовления, сборки или ремонта. В глубине зала стояло
несколько  деревянных ящиков, похожих на те, которые только что
принес Гудбоди  со  своим  товарищем. Ящики эти были постланы
соломой.  Над  ними  - на  полках - также находились часы, при
каждых из которых лежали маятник, цепь и гирьки.
      Гудбоди  и  смуглый  мужчина, что-то делали у этих полок.
Потом  полезли в  один  из  открытых ящиков и начали доставать
оттуда гирьки для  часов.  Но  вскоре Гудбоди прервал работу,
вынул  из  кармана  какую-то бумагу и погрузился в ее изучение.
Наконец  показал  -  какую-то  запись  и что-то сказал смуглому
мужчине,  который  кивнул  и  вернулся к  прежнему  занятию. А
Гудбоди,  держа  листок  в  руке,  направился к боковой двери и
пропал с  глаз.  Тем  временем  его  напарник взял другой лист
бумаги и,  заглядывая в  него,  начал  укладывать  в ряд пары
одинаковых  гирек.  Я  как  раз  задумался,  куда это подевался
Гудбоди,  когда  он  объявился.  Его  голос, послышался за моей
спиной:
      - Я рад, что вы не обманули моих ожиданий, майор Шерман.
      Медленно обернувшись, я увидел, что и он не обманул моих
-  он  улыбался  самой благочестивой из своих улыбок и держал в
руке большой пистолет.
      - Конечно,  никто  не  бессмертен, - сиял он, - но должен
признать,  что вы обладаете запасом живучести. Вообще-то трудно
недооценить полицейского, но в вашем случае я, видимо, оказался
несколько   легкомысленным.  С прошлой  ночи  мне  уже  дважды
представлялось,  что я избавился от вашего присутствия, которое
откровенно  говоря,  начинает  меня  немного  тяготить. Однако,
надеюсь,  третья  попытка будет для меня более удачной. Знаете,
между нами говоря, вы должны были убить Марселя.
      - Неужели не убил?
      - Ну-ну,  пора   бы  уже,  при  вашем-то опыте, научиться
скрывать  свои чувства  и не показывать разочарования. Марсель
пришел в  себя,  правда,  совсем  ненадолго,  но  все же успел
обратить  на себя внимание тех достойных женщин на лугу. Боюсь,
у него проломлен череп и кровоизлияние в мозг. Вряд ли выживет.
-  Он  поглядел  на  меня  задумчиво.  -  Однако,  у меня такое
впечатление, что он неплохо себя зарекомендовал.
      - Борьба  не  на жизнь, а на смерть, - признал я. - А нам
обязательно стоять тут, под дождем?
      - Конечно, нет, - он под пистолетом ввел меня в помещение.
      Смуглый  мужчина обернулся к нам без особого удивления. Я
задумался,  сколько  же  времени  прошло  с  тех  пор, как они
получили предостережение с Хейлера?
      -  Познакомься,  Жак,  - представил  меня Гудбоди. - Это
господин  Шермаи.  Майор Шерман. Похоже, он связан с Интерполом
или с какой-то другой такой же ублюдочной организацией.
      - Мы уже встречались, - осклабился Жак.
      - Ах  да! Как же я мог забыть? - Гудбоди направил на меня
пистолет, а Жак отобрал у меня мой.
      - У него только один, - удостоверил он. И провел по моей
щеке  мушкой  оружия,  частично отдирая пластырь. - Держу пари,
больно, а? - Он снова оскалился.
      - Посдержанней,  Жак, посдержанней, - осадил его Гудбоди.
Было  все  же  в  его натуре некоторое добросердечие. Например,
если бы он был людоедом, верно, оглушал бы человека, прежде чем
приготовить  его  на  обед.  - Держи его на мушке, хорошо? - Он
сунул  пистолет  в карман. - Признаться, никогда не жаловал это
оружие.  Примитивное,  шумное, лишенное  какой  бы  то ни было
изысканности...
      - Такой,    как   насаживание  девушки   на крюк? -
поинтересовался я. - Или закапывание вилами?
      - Ну-ну,  не  стоит нервничать,  - он вздохнул. - Знаете,
даже  лучшие  из вас неуклюжи, так бросаются в глаза... Сказать
по  правде,  ожидал  от вас большего.. Мой дорогой майор, у вас
репутация,   которую   вы   совершенно не  оправдываете  и  не
заслуживаете.  Слишком много ошибок, слишком много беспокойства
людям, самодовольной уверенности, что вызываете их на ответные
действия. Появляетесь буквально везде, где появляться не стоит.
Дважды заходите  в  жилище мисс Лимэй, не принимая никаких мер
предосторожности.   Вытаскиваете   из чужих  карманов  клочки
бумаги,  помещенные  там как раз для того, чтобы вы их нашли, а
кроме  того,  -  добавил  он  с укором, - не было никакой нужды
убивать  этого парня. Средь  бела  дня гуляете по Хейлеру, не
ведая  по  простоте  душевной, что все население Хейлера - моя
паства.  Мало  этого,  позавчера вы даже оставили свою визитную
карточку в подвале моей церкви - кровь. Ну, правда, за это я на
вас  не в обиде, - в сущности, я и сам подумывал уже избавиться
от  Генри,  он стал  для  меня обузой, а вы освободили меня от
необходимости  этим заниматься. - Он сменил тему. - Ну а что вы
думаете  об  этой  нашей уникальной коллекции? Это все копии на
продажу...
      - Боже  мой, - я покачал головой. - Ничего удивительного,
что церкви пусты.
      - Нет-нет,  вы неправы, надо уметь ценить такие ситуации.
Вот, скажем,    гирьки.    Измеряем  их,   взвешиваем   и в
соответствующий момент заменяем другими, теми, которые привезли
сегодня.  И все. Разве что у наших гирек есть - кое-что внутри.
Потом укладываем все это в ящики и сдаем на таможенный досмотр,
запечатываем   и   с  официального  согласия  властей  высылаем
неким...  друзьям  за  границу. Всегда говорил, что это-одна из
лучших моих идей...
      Жак почтительно кашлянул:
      - Вы говорили, что надо спешить.
      - Ты  прагматик,  Жак. Но,  разумеется,  прав.  Сперва
займемся  нашим...  э-э...  асом  сыска,  а  потом  за работу.
Проверь, тихо ли вокруг.
      Гудбоди  с явным неудовольствием снова достал пистолет, а
Жак  бесшумно  выскользнул  за дверь. Очень скоро он вернулся и
кивнул. Они приказали мне идти вперед. Мы поднялись по лестнице
и, пройдя длинный коридор, остановились у каких-то дверей.
      Это  была  огромная  комната,  почти полностью завешенная
сотнями  часов.  Никогда  не  видел  столько  часов  разом, тем
более  -  такую  ценную  коллекцию.  Все  без исключения были с
маятниками, очень старые, а некоторые-просто огромные. Заведены
были  далеко  не  все, но и так едва не сливающееся судорожное
тиканье  производило  оглушительный  эффект.  Работать в такой
комнате я не смог бы и десять минут.
      - Одна  из  прекраснейших  коллекций  в  мире, - произнес
Гудбоди с такой  гордостью, словно она принадлежала ему, - если
не самая прекрасная.  И сами  видите,  вернее  слышите, что все
отлично действуют.
      Слух  машинально зафиксировал  эти слова, но до сознания
они  не  дошли.  Я  всматривался  в лежащего на полу человека с
длинными  черными волосами, падающими на шею, в острые лопатки,
торчащие  под  потертой  курткой.  Рядом  с  ним валялись куски
кабеля в  резиновой  оплетке, а  около  головы  -  наушники с
резиновыми   предохранителями.  Не   требовалось  медицинского
образования, чтобы понять, что Георг Лимэй мертв.
      - Вы убили его, - сказал я.
      - Формально, в некотором смысле, да.
      - Зачем?
      - Дело,   видите   ли,  в  том,  что  его  напичканная
благородными  принципами сестра, которая несколько лет ошибочно
полагала,  что у  нас есть  доказательства участия ее брата в
убийстве,  в  конце  концов  убедила  его  явиться  в полицию с
повинной.  Так что  мы  были  вынуждены  временно убрать их из
Амстердама,  но,  конечно, деликатно, чтобы не потревожить вас.
Боюсь, майор, вы  должны  взять  на себя часть вины за смерть
этого  бедного паренька.  И  его сестры. И этой вашей красивой
помощницы,  ее,  кажется,  знали Мэгги, - он поспешно отступил,
одновременно  вытянув  руку  с пистолетом.  - Не надо на меня
бросаться,  ведь  вы  безоружны.  Но  мне  сдается,  что вам не
понравилась  утренняя забава? Наверно, Мэгги тоже. И, опасаюсь,
не  придется  по вкусу и другой нашей доброй знакомой, Белинде,
которая  должна  умереть  нынче  вечером.  Ах, и вижу, вас это
глубоко ранит. Вы бы очень хотели меня убить, господин майор.
      Он  по-прежнему  улыбался,  но  как-то  мутно, - а взгляд
застыл и глаза стали совершенно безумными.
      - Мы  послали  ей маленькую записку, - Гудбоди был ужасно
доволен. - Если я не ошибаюсь, пароль "Бирмингем"... Она должна
встретиться  с вами  у  наших дорогих  друзей, Моргенштерна и
Муггенталера,  которые-теперь  уже  навсегда  будут  вне всяких
подозрений.  Посудите  сами:  кто, кроме сумасшедшего, допустит
мысль  о совершении двух таких мерзких преступлений в помещении
собственной  фирмы?.. Еще одна кукла на цепи, как тысячи других
кукол  во  всем  мире. Насаженная  на крюк и пляшущая под нашу
дудку.
      - Вы сумасшедший и, конечно, знаете это? - спросил я.
      - Свяжи его, - резко бросил Гудбоди Жаку. Его любезность,
наконец, испарилась. Видимо, таково было действие правды.
      Жак связал мои запястья толстым резиновым кабелем. Так же
обошелся  с  моими щиколотками. Потом подтолкнул меня к стене и
третьим куском кабеля прикрутил руки к вмурованному кольцу.
      - Пусти часы!  -  приказал  Гудбоди. Жак послушно пошел
вдоль  стен,  запуская маятники больших часов, с меньшими он не
стал возиться.
      - Все  ходят,   все  куранты отзванивают, некоторые очень
громко, - сообщил Гудбоди с видимым удовольствием. Он уже обрел
равновесие  и  стал  добродушен  и  любезен,  как всегда. - Эти
наушники усиливают звук примерно в десять раз. Да-да, вон там -
усилитель,  а  также  микрофон,  до которых вам, как видите, не
дотянуться.  Наушники, разумеется, небьющиеся. Через пятнадцать
минут  вы  помешаетесь,  через тридцать  - потеряете сознание.
Подобное  бессознательное  состояние длится от восьми до десяти
часов. Очнулись  бы  вы  по-прежнему  в  безумии. Только вы не
очнетесь. Они уже начинают тикать и звенеть совсем громко, а?
      - Именно   так,  конечно,  умер Георг, - сказал я. - А вы
будете за  всем  этим наблюдать. Надо думать, через эту щель в
дверях. Оттуда, где не так слышен грохот.
      - Несомненно, но  только  не  за всем. У нас с Жаком есть
кое-какие  дела.  Но  мы  вернемся  в  самый интересный момент,
правда, Жак?
      - Да, - бросил Жак, продолжавший торопливо запускать часы.
      - Если я исчезну...
      - О  нет,  не  исчезнете. Мне  хотелось, чтобы вы исчезли
вчера  в порту, но готов признать, что этому элементарному, так
сказать,   первому   желанию  недоставало  бы  отпечатка  моего
профессионализма. Теперь мне пришла в голову куда лучшая мысль,
правда, Жак?
      - Истинная   правда, - чтобы быть услышанным, Жаку теперь
приходились почти кричать.
      - Дело  в  том, что вы вовсе не исчезнете, мой дорогой. С
какой стати! Вас найдут всего через несколько минут после того,
как вы утонете.
      - Утону?
      - Вот  именно.  Ну  да, вы, конечно, думаете, что тогда
власти сразу начнут подозревать какое-то преступление. Сделают
вскрытие.   Но еще  раньше  увидят  знаете  что?  Предплечья с
бесчисленными  следами уколов.  У  меня  есть некая  система,
благодаря  которой  уколы  через  два  часа могут выглядеть как
сделанные  два месяца назад. Ну  а  вскрытие покажет, что вы
буквально  начинены  наркотиками  - и так, в сущности, будет на
самом  деле.  Мы  их  вам, поверьте, майор, введем, не скупясь,
когда  будете  без  сознания, за какие-нибудь два часа до того,
как  столкнуть вас вместе с машиной в канал, а потом сообщим в
полицию.  Этому  не  поверят:  возможно ли? Шерман, бесстрашный
охотник  за  наркотиками  из Интерпола? Тогда обыщут ваш багаж.
Шприцы,  иглы, героин,  в  карманах-следы гашиша. Грустно это.
Очень грустно. Кто бы мог подумать? Еще один из тех, кто связан
с гончими, а убегает с зайцем.
      - Одно  должен   признать,  -  кивнул  я.  - Вы смышленый
сумасшедший...
      Он  усмехнулся, из чего можно было заключить, что он меня
расслышал сквозь нарастающий грохот часов. Потом насадил мне на
голову наушники  и закрепил их буквально целыми ярдами клейкой
ленты. На  миг  в  комнате стало почти тихо: наушники временно
действовали  как  изоляторы. Гудбоди подошел к усилителю, снова
улыбнулся мне и повернул выключатель.
      Я  почувствовал  себя  так,  словно  получил  резкий удар
током. Тело мое выгнулось и начало конвульсивно корчиться, и я
знал,  что часть лица, видимая из-под пластыря и клейкой ленты,
должна  была выражать  страдание,  которое  я  действительно
испытывал,  - в десять раз пронзительней и нестерпимей, чем те,
которые  причиняли  мне  наилучшие  -  или  наихудшие - подвиги
Марселя.  Уши  и  всю  голову  переполняла  эта сводящая с ума,
рычащая,  чудовищная  какофония.  Она  прошивала  череп  добела
раскаленными остриями и, казалось, раздирала мозг. Удивительно,
как  не  лопаются  сразу  перепонки.  Ведь я не раз слышал и не
сомневался, что достаточно громкий звуковой взрыв, произошедший
близко от  ушей,  способен немедленно оглушить человека на всю
жизнь. Но в моем случае этого не было. Как, видимо, и в случае
с Георгом.
      И   где-то   на  задворках  отуманенного болью  сознания
мелькнуло,  что  Гудбоди  приписал  смерть  Георга  его  слабым
физическим данным.
      Я  перекатывался с боку на бок в инстинктивной, звериной
реакции бежать от того, что причиняет боль, но не мог укатиться
далеко,  потому что Жак привязал меня к кольцу в стене довольно
коротким  куском кабеля, позволяющим мне передвигаться в ту или
иную  сторону всего лишь на несколько футов. В один из моментов
я сумел сконцентрировать взгляд настолько, что увидел Гудбоди и
Жака,  которые,  выйдя из комнаты, с любопытством наблюдали за
мной через застекленное окошко в двери. Несколько секунд спустя
Жак  поднял  левую  руку  и  постучал пальцем по часам. Гудбоди
неохотно   кивнул,  и  оба  быстро  ушли.  Ослепленный болью я
подумал,  что  если  они  хотят созерцать великий финал, должны
поспешить.
      Через  пятнадцать  минут я сойду с ума, сказал Гудбоди. Я
не  верил  ему: никто не мог бы этого вынести дольше, чем минут
пять-шесть,  и не  сломаться - и умственно, и физически. Резко
дергаясь с боку на бок, я силился разбить об пол наушники, либо
содрать их с головы. Но Гудбоди не обманул: наушники не бились.
А  попытки  стащить  с головы плотно и  тщательно наложенную
клейкую ленту только пробудили боль в израненном лице.
      Маятники качались, часы тикали, куранты вызванивали почти
непрерывно.  Никакого  облегчения, никакой поблажки, ни хотя бы
минутной  передышки  от  этого убийственного натиска на нервную
систему,  полностью  парализующего волю, от этих эпилептических
конвульсии.  Это  был  неутихающий  шок почти смертельной силы.
Теперь у меня не было сомнений в правдивости слышанных когда-то
рассказов  о том, что у пациентов, скончавшихся на операционном
столе  от электрошока, руки и ноги были сломаны в результате не
зависящих  от  воли  сокращений  мышц. Я чувствовал, что теряю
сознание. И какое-то время силился помочь этому. Беспамятство -
все  за беспамятство! Крах, крах по всем статьям, вес, к чему я
прикасался,  стремительно  шло к  исчезновению и смерти, Мэггн
умерла.  Дуклос  умер. Астрид и ее брат Георг умерли. Осталась
только Белинда,  но  и  она должна умереть в эту ночь. Большой
шлем...
      А  потом я  уже точно  понял  одну  вещь. Понял, что не
позволю Белинде умереть. И эти меня спасло. Уже были не важны и
гордость,  и  мое  поражение,  и  полная  поб