а  это  означало,  что  либо  ни  у кого не было по
отношению  ко  мне  серьезных  намерений, либо таковых было так
много, что  решили  не  рисковать  по пустякам. И то и другое
стоило размышлений, Я закрыл дверь, спрятал в карман массивный
ключ  от номера, вылил кофе в кухонную раковину, закрутил душ и
вышел на   балкон.   Балконные   двери   надо  было  оставить
открытыми, - и пришлось пододвинуть тяжелое кресло: по понятным
причинам, не так уж часто эти двери в отелях снабжены наружными
ручками.
      Осмотр  улицы  и окон  дома  напротив  ничего  не дал, и
достаточно  было перегнуться через перила и поглядеть направо и
налево,  чтобы убедиться,  что  в соседних номерах никого нет.
Тогда  я  вскарабкался на  парапет, дотянулся до декоративного
грифа, вырезанного  так  замысловато, что в опорах для рук тут
недостатка  не было,  потом, подтянувшись на бетонном карнизе,
выбрался  на  крышу.  Не  скажу,  что  все это было приятно, но
другого  пути  не  было.  Плоская,  поросшая  травой крыша была
пуста.  Я   встал  и  перешел на  другую  ее сторону,  минуя
телевизионные  антенны,  вентиляционные  отверстия, и осторожно
глянул вниз.  Там  была  очень  узкая и  очень темная улочка,
совершенно  пустая,  по  крайней  мери в этот миг. Несколькими
ярдами левее  я  обнаружил  пожарную  лестницу  и спустился на
второй этаж.  Дверь,  ведущая с лестницы, была заперта изнутри
на  двойной  замок,  который,  впрочем,  не мог противиться тем
изощренным скобяным изделиям, какие были у меня с собой.
      Коридор был   пуст.   Незаметно   выбраться  из  лифта,
распахивающегося  посредине  регистрационного  холла,  довольно
трудно,  поэтому я спустился главной лестницей. Напрасный труд!
Холл  был  буквально  забит  новой партией прибывших самолетами
гостей,  которые  плотно  осадили конторку. Я углубился в толпу
перед  конторкой,  вежливо  коснулся  нескольких плеч, просунул
между  ними  руку,  положил  на  барьер  ключ от моего номера и
неторопливо направился к бару, так же неторопливо пересек его и
боковым  ходом выбрался на улицу. После полудня прошел сильный
дождь  и  улицы  еще  не просохли, однако надевать плащ не было
нужды, я  перебросил  его  через  руку  и  двинулся  по улице,
праздно  глазея  по сторонам, приостанавливаясь, когда охота, и
надеялся,  что выгляжу совершенно как турист, впервые вышедший,
чтобы насладиться ночными видами и звуками Амстердама.
      И вот когда я шествовал по Херенграхт, подобающим образом
удивляясь  фасадам  купеческих домов  семнадцатого века, вдруг
почувствовал эти странные мурашки по шее. Никакая тренировка ни
за  что не выработает подобного чувства. Человек либо рождается
с  этим,  либо нет.  Я  с  этим  родился.  Кто-то шел за мной.
Жители Амстердама,  такие  гостеприимные  с любой другой точки
зрения,  удивительно  небрежны,  если  говорить  о  том,  чтобы
обеспечить  утомленным туристам а также и собственным уставшим
согражданам-скамейки вдоль каналов. Если кому-то охота спокойно
и мечтательно поглазеть на темные, чуть лоснящиеся ночной порой
воды  каналов, лучше всего опереться о дерево, так что я выбрал
какое- то подходящее дерево и закурил.
      Несколько минут, изображая погруженного в себя мечтателя,
я  простоял  там  совершенно  неподвижно, если не считать руки,
подносящей  сигарету  к  губам.  Никто не  стрелял  в меня из
пистолета  с  глушителем.  Никто  не  подошел с мешочком песка,
чтобы  с  почестями  опустить меня на дно канала. Я дал кому-то
все  шансы,  но  он  ими  не  воспользовался. Смуглый мужчина в
аэропорту  -  он ведь тоже держал меня на мушке, но не нажал на
спуск. Никто  не  собирался  меня  ликвидировать. Поправка: до
поры до времени. Это несколько утешало.
      Наконец я выпрямился, потянулся и зевнул, лениво озираясь
вокруг,  как  человек, нехотя пробуждающийся от романтических
грез.  Там  действительно  кто-то  стоял, отгородившись от меня
деревом,  на  которое  он  оперся  плечом,  но дерево оказалось
слишком  тонким,  так  что  мне  была  видна  в профиль вся его
фигура, рассеченная темной вертикальной полосой ствола.
      Я  двинулся  дальше,  свернул  направо  на Лейдерстраат и
поплелся, время от времени задерживаясь у витрин. Потом зашел в
прихожую  одного  из магазинов и стал разглядывать выставленные
там  фотографии столь художественно выразительной натуры, что в
Англии хозяин такого магазина  моментально  очутился  бы  за
решеткой.  Что еще  любопытно,  стекло  витрины  являло  почти
идеальное  зеркало.  Тот человек был теперь примерно в двадцати
шагах  и  сосредоточенно вглядывался в закрытую жалюзи витрину,
если  я не ошибаюсь, зеленной лавки. Серый свитер, серые брюки,
никаких  особых  примет,  только  это  и  можно  сказать: серая
безымянная личность.
      На  следующем углу я снова свернул вправо-мимо цветочного
рынка над   каналом Сингел.  Остановившись перед  лотком с
гвоздиками,  я выбрал и купил несколько штук. В тридцати ярдах
от  меня серый человек тоже разглядывал лоток, однако сказалась
либо  скупость,  либо  отсутствие  таких командировочных, как у
меня,  во  всяком  случае, он ничего не покупал, только стоял и
смотрел.  У  меня  было ярдов тридцать преимущества, и, еще раз
свернув  вправо - на Вийцельстраат, - я резко ускорил шаг, пока
не достиг какого-то индонезийского ресторанчика, вошел и закрыл
за  собой дверь. Портье, вероятно пенсионер, приветствовал меня
весьма любезно,  но не сделал никаких попыток приподняться из-
за своего столика.
      Несколькими  мгновеньями позже  мимо  застекленной двери
прошел серый  человек.  Он  прошел совсем близко, и можно было
разглядеть,   что  он  старше, чем  мне  поначалу  показалось,
пожалуй,  уже  за  шестьдесят, и  надо отдать ему должное: для
мужчины таких лет он демонстрировал необыкновенную прыть. Вид у
него был озабоченный.
      Я   натянул   плащ   и   пробормотал   портье   несколько
извиняющихся  слов. Он улыбнулся и произнес: "Доброй ночи!"-так
же приветливо, как только что "Добрый вечер". Видимо, заведение
было  битком набито. Выходя, я приостановился на пороге, извлек
из одного кармана свернутую фетровую шляпу, из другого-дымчатые
очки  в  тонкой  металлической оправе,  и  напялил их на себя.
Шерман преображенный - хотелось верить, что так.
      Он   был  теперь   примерно  тридцатью  ярдами  дальше и
действовал    с   удивительной  торопливостью,   то   и   дело
притормаживая, чтобы заглянуть в какие-нибудь ворота или двери.
Собравшись  с  силами, я припустил через дорогу и благополучно
добрался  до  тротуара,  хотя  любовь  шоферов ко  мне изрядно
поуменьшилась. Держась немного сзади, теперь уже я ровным шагом
прошел  за  серым  человеком  ярдов  сто,  когда  он  внезапно
остановился,   явно   борясь   с   сомнениями, а  потом  резко
повернулся  и  отправился  обратно  почти  бегом, но на сей раз
заглядывая в каждый встречный ресторан. Вошел он и в тот, что я
так  мимолетно посетил,  и  вышел  секунд  через десять. Затем
забежал  в  боковую  дверь отеля Карлтон и вынырнул в парадную,
что не добавило ему популярности в глазах персонала, потому что
отель Карлтон вовсе не тоскует по старым оборванцам в свитерах,
использующим его фойе, чтобы сократить себе дорогу. Войдя в еще
один  индонезийский  ресторан  на  поперечной  улице, он тут же
появился  оттуда  с унылым видом человека, которого выкинули за
дверь. Наконец,  отчаявшись, он забрался в телефонную будку, а
когда вышел из нее, выглядел окончательно присмиревшим. И занял
пост  на  трамвайной  остановке на Мунтплейн. Я присоединился к
очереди.  Первым подошел трехвагонный трамвай номер шестнадцать
с  табличкой  конечной остановки  Центральный стадион.  Серый
человек  сел в первый вагон. Я-во второй и сразу прошел вперед,
откуда мог держать его в поле зрения, одновременно устроившить
так,  чтобы  быть  как можно  незаметнее,  если  бы  он  вдруг
заинтересовался    попутчиками.    Однако   беспокойство   было
напрасным:  отсутствие интереса к другим пассажирам было у него
абсолютным.  Судя  по  переменам  в его лице, каждая из которых
выражала  новую  степень подавленности, а также по тому, что он
то  сплетал, то расплетал пальцы, передо мной явно был человек,
занятый  другими,  более  важными проблемами, и, не в последнюю
очередь  - той, сколько сочувствия и понимания может он ожидать
от своих хозяев.
      Человек  в  сером  вышел на  Дам.  Дам, главная площадь
Амстердама,   полна   исторических   памятников,   таких,   как
королевский  дворец  и Новый  Собор, который так стар, что его
надо  все  время  подпирать,  чтобы  не рухнул, но в этот вечер
серый человек не удостоил их даже взглядом.
      Он   свернул  в  сторону доков, вдоль  канала  Одезейдс
Ворбургваль,  затем  углубился в лабиринт улочек, которые, вели
все    дальше  в    квартал торговых   складов,   одну   из
достопримечательностей Амстердама, отсутствующих на туристских
схемах. Лучшего объекта слежки мне никогда не попадалось; он не
глядел ни  направо,  ни  налево,  ни тем более назад. Я мог бы
ехать на слоне в десяти шагах, а он бы даже не заметил этого.
      Приостановившись на  углу,  я смотрел, как он шел узкой,
плохо  освещенной  и особенно неказистой улицей, по обе стороны
которой тянулись магазины, высокие пятиэтажные дома, двускатные
крыши  которых едва  не  смыкались  с теми, что были напротив,
невольно  навевая  клаустрофобию,  мрачные  опасения и какие-то
зловещие   предчувствия,   которые  совсем  не доставляли  мне
удовольствия.
      Из того, что серый человек пустился теперь тяжелым бегом,
можно было понять, что он близок к цели своего путешествия. Так
и  оказалось.  Посреди улицы  он взбежал на забранное перилами
крыльцо,  достал  ключ,  отворил дверь и исчез внутри одного из
промтоварных  магазинов. Я пошел дальше неторопливо, но не осо-
бенно медленно и мельком глянул на вывеску над дверью магазина.
На  ней виднелась надпись: "Моргенштерн и Муггенталер". Никогда
не слышал об этой фирме, однако такие имена уже не забудешь. Не
замедляя  шага, я пошел дальше. Надо признать, этот номер отеля
не  был  необычайным,  впрочем,  и  сам  отель не  был  чем-то
выдающимся.  Его  маленький обшарпанный и облезлый фасад отнюдь
не привлекал взгляда и точно такой, же была комната. Неказистая
мебель  -   узкая  кровать  и раскладное  кресло  были  тяжко
обременены  годами,  судя  по  всему,  их  лучшие времена давно
миновали,  если  у  них вообще когда-нибудь были таковые. Ковер
потерт,  но  несравненно  меньше,  чем портьеры и покрывало на
кровати. Соседствующая с комнатой ванная - не больше телефонной
будки. Однако от полного краха спасали эту комнату два за все
вознаграждающие  элемента,  которые даже самой мрачной тюремной
камере придали бы некоторую привлекательность. Мэгги и Белинда,
сидящие   рядом   на  краю  кровати,  посмотрели  на  меня  без
энтузиазма, когда я уныло опустился в кресло.
      - Попугайчики-неразлучники,  -   произнес   я.  -  Одни в
развращенном Амстердаме. Все в порядке?
      - Нет, - в голосе Белинды слышалась нотка решимости.
      - Нет? - я изобразил удивление.
      - Ну,  посмотрите  сами  на  это,  -  она  обвела комнату
жестом. Я посмотрел.
      - И что же?
      - Вы бы могли тут жить?
      - Ну,   откровенно  говоря,  нет.  Однако  отели высшего
разряда,   -для   тех,  кто  занимает руководящее  положение,
например,  для меня. Для двух скромных машинисток эта квартирка
вполне подходяща.  А  двум  молодым  девушкам,  не  являющимся
машинистками,  за  которых  себя выдают, это обеспечивает такую
полную анонимность,  какую только можно пожелать...- Я прервал
тираду. - По крайней мере, есть у меня такая надежда. Допускаю,
что   пока  вас  никто не  подозревает.  Узнали  кого-нибудь в
самолете?
      - Нет,-ответили обе  одновременно,   одинаково покачав
головой.
      - А на Схипхоле?
      - Нет.
      - Кто-нибудь особенно интересовался вами в аэропорту?
      - Нет.
      - Эта комната прослушивается?
      - Нет.
      - Вы были в городе?
      - Да.
      - За вами следили?
      - Нет.
      - В ваше отсутствие номер не обыскивали?
      - Нет.
      - Ты  выглядишь веселой, Белинда. - Нельзя сказать, чтобы
она   смеялась,  но  испытывала  мелкие  трудности  с  лицевыми
мышцами. - Ну, говори. Я тоже хочу повеселиться.
      - Ну  что ж... - Внезапно она вроде передумала, возможно,
вспомнив, что очень мало меня знает.- Ничего, ничего. Извините.
      - За  что   ты  извиняешься,  Белинда?  - Мой отеческий и
благожелательный   тон  привел  к  тому,  что она  беспокойно
завертелась.
      - Ну,  все  эти  таинственные  меры  предосторожности для
двух таких девушек, как мы. Не вижу надобности...
      - Успокойся,  Белинда!  -  это сказала  Мэгги,  всегда
моментально  встающая  на защиту шефа, бог знает почему. У меня
были   свои   профессиональные успехи,  составляющие  довольно
внушительный  список,  но  список  этот  бледнел и терял всякое
значение  в сравнении с множеством промахов, так что лучше было
о нем не вспоминать. - Майор Шерман всегда знает, что делает, -
добавила Мэгги строго.
      - Майор  Шерман, -  произнес  я искренне, - отдал бы все
свои  коренные зубы,  чтобы  в  это  поверить,  -  я задумчиво
поглядел  на  обеих девушек. - Не собираюсь менять тему, но как
насчет капельки сочувствия к искалеченному хозяину и владыке?
      - Мы знаем свое место, - скромно откликнулась Мэгги. Она
встала, осмотрела мой лоб и снова села. - Знаете, это, пожалуй,
слишком   маленький   кусочек  пластыря  для  такого  обильного
кровотечения.
      - Правящие  классы  легко  истекают кровью. Это, говорят,
связано   с  тонкостью кожи.  Слышали,  что  случилось?  Мэгги
кивнула:
      - Это ужасное убийство... Мы слышали, что вы пытались...
      - Вмешаться.  Пытался,  как  ты  справедливо заметила.- Я
взглянул  на  Белинду. -  Это должно было произвести на тебя
сильное  впечатление.  Первый  выезд  с  новым шефом, и вот шеф
получает  по  голове,  едва ступив на землю в чужой стране. Она
невольно  взглянула  на Мэгги и покраснела - правда, платиновые
блондинки  краснеют  очень  легко,  и ответила как бы защищая и
оправдывая:
      - Ну что ж, он был слишком быстр для вас.
      - Действительно, -  произнес  я. - А  также и для Джимми
Дуклоса.
      - Джимми Дуклоса?-они едва не лишились дара речи.
      - Так  звали  убитого. Один из лучших наших агентов и мой
давний друг.  У  него была  срочная  и, полагаю, очень важная
информация,  которую он хотел передать мне в аэропорту. А я был
единственным  человеком  в  Англии,  который  знал, что он туда
придет. Но тут, в Амстердаме, кто-то об этом узнал. Моя встреча
с  Дуклосом  организовывалась  по  двум совершенно закрытым для
посторонних  каналам, но некто не только узнал, что я приезжаю,
он   точно   знал   и номер рейса, и  час,  а  потому  был
заблаговременно  на  месте,  чтобы добраться до Дуклоса прежде,
чем  он доберется до меня. Ты согласна, Белинда, что я вовсе не
сменил тему?  Теперь ты понимаешь, что коль скоро было столько
известно  обо  мне  и  одном  из  моих сотрудников, то этот же
некто  может  быть  ничуть  не хуже  осведомлен  и о некоторых
других.
      Мгновение мы глядели друг на друга, и Белинда спросила:
      - Дуклос был одним из нас?
      - Ты  плохо  слышишь? - откликнулся  я  раздраженно. - То
есть мы... это значит, Мэгги и я...
      - Именно.
      Они  сумели  принять  заключенную  в  этом  слове  угрозу
собственной  жизни  довольно  спокойно, но, впрочем, они и были
обучены  для  выполнения  некоего  задания  и  находились здесь
затем, чтобы его выполнить, а не падать в обморок.
      - Мне жаль вашего друга,-сказала Мэгги. Я кивнул.
      - А  я  сожалею,  что  глупо себя вела,- Белинда говорила
действительно  сокрушенно  и  искренно, но это не могло длиться
долго. Не  того  она  типа.  Она смотрела своими удивительными
зелеными глазами под темными бровями и медленно произнесла:
      - Они покушаются на вас, да?
      - Добрая  девочка,- ответил я удовлетворенно, - печалится
о  своем  шефе. Ну, если нет. то в таком случае добрая половина
персонала в Рембрандте не спускает глаз не с того, с кого надо.
Даже боковые   выходы   под  наблюдением: ангел-хранитель
сопровождал меня сегодня вечером.
      - Наверно,   ему  недолго  пришлось  идти  за  вами, -
безграничная вера Мэгги решительно начинала меня смущать.
      - Он  был  слишком  бездарен  и  бросался  в глаза. Как и
другие  в   этом   городе.   Люди,  действующие  на  периферии
государства  наркоманов,  нередко  такими  и  бывают.  С другой
стороны,  они могли умышленно стараться спровоцировать реакцию.
Если замысел таков, успех его несомненен.
      - Провокация?  - Голос  Мэгги  был  печален, Мэгги меня
знала.
      - Постоянная. Можно влезть, вбежать или наткнуться на что
угодно. С закрытыми глазами.
      - Мне  это  не  представляется  самым  мудрым или научным
методом ведения следствия, - промолвила Белинда с сомнением. Ее
раскаяние быстро рассеивалось.
      - Джимми  Дуклос был  умен. Самый умный, кто у нас был. И
действовал  по науке. Сейчас он  в  городском морге. Белинда
поглядела на меня удивленно:
      - И вы тоже хотите положить голову на топор?
      - Под топор,   моя  дорогая, - поправила   ее   Мэгги
рассудительно. - И не говори своему новому шефу, что он должен
делать,  а чего нет. Однако сердца в эти слова она не вложила -
в глазах стояла тревога.
      - Это самоубийство,-упиралась Белинда.
      - Да?  Переход на другую сторону улицы в Амстердаме тоже
самоубийство, во всяком случае, выглядит очень похоже. А делают
это  в день  десятки  тысяч  людей.  Я  не сказал им, что имею
основания  полагать,  что  моя безвременная гибель не первая в
списке у  этих  мерзавцев,  - не потому что хотел усилить свой
героический  образ,  просто  это  привело  бы лишь к дальнейшим
объяснениям, а пускаться в них уже не было никакой охоты.
      - Вы не привезли бы нас сюда без необходимости, - сказала
Мэгги.
      - Так оно и есть. Но пока  что за мной ходят по пятам. Вы
не  показывайтесь.  Сегодня  вы свободны. Завтра тоже, я только
хочу,  чобы  Белинда  выбралась со мной вечерком на прогулку. А
потом, если обе будете хорошо себя вести, возьму вас с собой в
неприличный ночной ресторан.
      - Приехать  из  Парижа, чтобы отправиться в неприличный
ночной кабак? - Белинда снова развеселилась. - Зачем?
      - Я скажу  вам. Скажу вам такие вещи о ночных ресторанах,
каких  вы  не  знаете. Скажу, зачем  мы  здесь. В сущности, -
добавил   я  откровенно,  -  скажу  вам  все.  -  Под  "всем" я
подразумевал  то, что, по-моему, им следовало знать, а вовсе не
все,  что  можно  было бы  рассказать;  разница  тут  довольно
существенная.  Белинда смотрела  на меня с надеждой, а Мэгги с
чуть усталым, ласковым скепсисом. Но Мэгги меня знала.
      - Прежде всего дайте мне виски.
      - У  нас нет виски, майор, - в  Мэгги иногда проглядывало
что-то очень пуританское.
      - Ты  не  имеешь  понятия  даже об  основных  принципах
разведки.  Придется почитать соответствующие книжки, - я кивнул
Белинде.  -  Телефон.  Закажи. Ведь даже правящие классы иногда
нуждаются в разрядке.
      Белинда встала, пригладила свое темное платье, глянула на
меня с каким-то странным холодком и сказала медленно:
      - Когда   вы   говорили   о   своем   друге  в  морге,  я
приглядывалась, и по вас ничего не было заметно. Он по-прежнему
там,  а  вы  сейчас  - как  это  говорится?  -  беззаботны. Вы
говорите, разрядиться. Как вам это удается?
      - Практика. Да, и сифон содовой...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      Это   был   вечер   классической  музыки   перед  отелем
"Рембрандт".   Пятая  Бетховена  лилась  из  шарманки  в  таком
исполнении,  что  старый  композитор  пал бы на колени, вознося
небу   благодарность  за  свою почти  полную  глухоту.  Даже с
расстояния в пятьдесят ярдов, откуд