Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
ведешь, всю горницу обведешь, али пока слюна не высохнет, тогда опять палец
послюнишь и опять ведешь.
Ну что еще? На корточки сядешь, локти в коленки упрешь, подбородок
кулаками подопрешь и качаешься: взад-вперед. Взад-вперед.
А то нижнюю губу выпятишь и пальцем по ней дрынькаешь, а она вроде как
хлопает: звук такой смешной, шлеп-шлеп.
Или сидишь себе на тубарете, али на лавке, качаешься, язык высунешь,
один глаз зажмуришь, другой вбок скосишь и язык рассматриваешь. Кусок носа
виден, да языка кончик. Но мутно.
А то еще: пальцами глаза оттянуть вбок и смотреть, что получается; а то
и получается, что все, что видишь, эдак перекашивается.
Можно голову между коленок свесить, чтоб до пола, и ждать, пока кровь
прильет. Зашумит в голове, затуманится; в ушах гул и стукота.
Можно еще что делать: пальцы переплетать. С одной руки палец, да с
другой руки палец, потом опять с первой, потом опять со второй; а как все
пальцы выйдут, дак руки-то и вывернуть. Или просто: пальцы расставишь и
пошевеливаешь туда-сюда. Это на руках. А если на ногах попробовать - так
плохо выйдет: судорога ступню сводит. Вот так попробуешь и дивишься, отчего
бы это: на руках так, а на ногах эдак? А знать, оттого, что руки - это руки,
а ноги - это уж ноги. Должно быть, так. Не иначе.
Или просто ногти рассматриваешь.
А видений никаких не видишь; как-то они ушли, виденья-то. А жалко. Вот
прежде Оленька виделась: бусы там, ямочки, ленточка. А теперь - что ж?
Теперь вон она, Оленька. Тут, под боком. Ямочки - дак у нее по всему тулову
ямочки. Такие ямочки, - палец сунь, дак пол-пальца провалится. Пожалуйста.
Суй. Не возбраняется. Даже, сказать, - приветствуется:
- Шалун!.. Что за нетерпеж...
А только раньше вроде как бы мерцание от нее было. Вроде бы тайна
какая. А теперь вот она сидит на тубарете, личико густо сметаной обмазала, -
чтоб белее было; а только вид страшенный от этой сметаны. Волоса чешет:
- Ну-к, глянь, Бенедикт. Чего это у меня тут? Никак, колтун?
Раньше ни про какие колтуны речи не было: коса до пят, и все дела. Но
теперь ей косу не полагается, Оленьке: как есть она замужняя голубушка, у
ней на голове должен быть прибор бабский. А уж возня с этим прибором, - не
приведи Господь. Вот она волоса на пряди разделит, водой намочит, али
ржавью, и давай на деревянные колобашки накручивать. Всю голову обкрутит,
ходит, колышется, и колобашки эти целый день друг об дружку постукивают.
Кудри ей, вишь, надо. И лицо обмазано: ну чистая гарпия.
- Ты зачем это на себя навертела-то?
- А как же? Для красоты. Для тебя же стараюсь.
Бухнется на лежанку:
- Поди сюды, Бенедикт, любиться будем!
- Да хватит уже, сколько можно.
- Поди, поди, не разговаривай.
- Да я ослаб что-то. Переел малость.
- Не выдумывай, ты с утра еще не емши.
- Да ты царапаться будешь.
- Какой царапаться!.. Не выдумывай.
- Да у тебя морда в сметане.
- Вот у тебя вечно предлоги! Несчастная моя жи-и-ись!
И завоет. Но потом перестанет.
- Бенедикт! Поди сюды. Чего это у меня вон тут чешется? Да во-он, вон
тут. Вскочило чего?..
- Ничего не вскочило.
- Нет, ты плохо смотришь. Лучше смотри! Свербит чего-то.
- Да нету ничего.
- А чего же свербит-то? Не чирей ли?
- Нет.
- Волдырь может? Не припухло?
- Нет.
- Может, покраснело?
- Нет, нет!
- А чего же тогда? Вот чешется-чешется, а потом как дернет!.. А вот
тут? Бенедикт! Не отвлекайся! Вон тут, - нет, дальше! Между лопатками!
- Ничего нету!
- Чешуя, может?
- Нет!
- Перхоть, что ли, нападала? - саднит. Обтряхни с меня.
- Чисто все! Не выдумывай!
- Веснушками, может, обсыпало?
- Нет!!!
- Дак может прыщ какой али бородавка! Вот так выскочит, - да и помрешь!
- Чистая, говорю, спина! Все мерещится!
- Конечно, раз я страдаю, а не ты, так тебе и все равно! А у меня вот
тут подмышкой ломит, Бенедикт!
- Поломит и перестанет.
- Вот другой бы пожалел!.. Вот если я так руку подниму и вот так
поверну, сразу ломит! А если я вот так нагнусь, а ногу-то вот так поставлю,
у меня немедля в боку колотье, ну-к, погляди, чего у меня в боку-то, мне не
видать!..
Вот однажды и стукнуло: книжку бы. Завалиться бы сейчас на лежанку с
книжкой! На дворе снег бесшумно падает, в печи дровешки потрескивают, -
самое оно: с книжкой на лежанку. Рядом на тубарете миску с огнецами
поставить, али еще чего вкусного, чтоб за щеку сунуть, и - туда... В
книжку... Вот у нас скажем, зима, а там - лето. У нас день, а там - вечер. И
распишут тебе, и разукрасят, что за лето, да что за вечер, да кто куда
пошел, да чего на нем надето-накручено, да на какой, может, скамейке над
рекой кто присемши, да кого ждет, - а мил-дружка, не иначе, - да какие птицы
сверху поют, да как солнце садится, да мошки толкутся... И чего из-за реки
слыхать, какую песню. И все напишут: как в кустах шуркнет, - мил-дружок на
свиданье пришел, - да чего промеж ними сказано, да о чем сговорено... Али
кто ладью большую построил и на море-окиян ее спустил, и сколько народу в ту
ладью набилося, да куда плыть хотят, и какое у той ладьи устройство, - все
распишут. И как они плывут, да меж собой перелаялись, и у кого на сердце
против других накипело, как он чернее тучи стал, да думу думает... А другие
дозналися да говорят: ай, что ж он на нас смотрит, как все равно пес, будет
нам от него вред, а ссадим его на остров...
Вот читаешь, губами шевелишь, слова разбираешь, и вроде ты сразу в двух
местах обретаешься: сам сидишь, али лежишь, ноги подогнувши, рукой в миске
шаришь, а сам другие миры видишь, далекие, али вовсе небывшие, а все равно
как живые. Бежишь, али плывешь, али в санях скачешь: спасаешься от кого, али
сам напасть задумал, - сердце колотится, жизнь летит, и ведь чудеса: сколько
книжек, столько и жизней разных проживешь! Как все равно оборотень какой: то
ты мужик, а то вдруг раз! - и баба, а то старик, а то дитя малое, а то целый
отряд, что в дозоре сидит, а то просто не знам что. А если правда это, что
не сам Федор Кузьмич, слава ему, все эти книги сочинил, так и что с того?
Знать, другие Федоры Кузьмичи, древние люди, сидели, писали, виденья видели,
оно и пусть.
А сейчас, небось, в Рабочей Избе свечки зажжены, свитки развернуты,
Шакал Демьяныч зорко по сторонам посматривает. Константин Леонтьич
быстро-быстро строчит, переписывает, да время от времени письменную палочку
бросит, да руками-то всплеснет! да вскрикнет! - очень он всегда волнуется,
что там в книгах-то понаписано. А потом опять письменную палочку хвать, да
давай дальше строчить... А Варвара Лукинишна голову склонила, гребешками
трясет, про себя что-то думает... Что у ней за книга-то дома припрятана? Там
про свечу что-то было, про обманы... А ни Бенедикта, ни Оленьки в Избе уж
нету... Оленька на лежанке лежит, нудит, сметаной обмазанная, а Бенедикт на
тубарете раскачивается. Сейчас бы мышей наловить, пойти на торжище и на
книгу сменять. А только мышей в нашем доме нету.
А вот что за книгу тесть выносил, Бенедикту совал? А вот пойти да
спросить? Раз уж тесть не заболел, тьфу, тьфу, тьфу, так это уж точно: можно
в руки брать.
ТВЕРДО
Вот тесть опять поближе подсел, рот открыл и спрашивает:
- Не пришли ли мысли какие неподходящие?..
А Бенедикт осмелел и сказал:
- Ага. Пришли.
Тесть обрадовался!
- Ну-ка, ну-ка, послушаем!
- А вот что вы за книгу-то мне совали давеча? Когда я свататься-то
приходил?
- А ты почем знаешь, что это книга?
- Да уж знаю.
- А откуда? Показывал кто?
- Может, и показывал.
- А кто?
- А что за книга-то?
- Нет, а кто показывал?
Бенедикт думал сказать, но не решился: мало ли...
- А вы не спрашивайте, а почитать дайте.
- А ты скажи, кто показывал.
- А у нас дома была, - сказал Бенедикт, и даже не соврал.
- А где ж она?
- Сожгли. Тятя сжег.
- А зачем?
- А чтоб Болезни не было, тьфу, тьфу, тьфу.
Тесть подумал, глазами посветил, ногами поскреб.
- Вот то-то народ вы отсталый. Отсталый народ...
- Почему это мы отсталый?.. Указы выполняем. Научные достижения все
перенимаем: коромысло, часы солнечные. Гвозди.
- А потому отсталый, что дальше своего носа ничего не видите, -
объяснил тесть, - и государственного подхода к обчественным процессам не
проницаете.
Бенедикт немного приуныл: это верно, государственный подход ему плохо
давался. Пока не пришлют в Указе разъяснения, он государственного подхода к
делам не проницал, понимал по-простому. Когда растолкуют, - тогда да, тогда
проницал. А государственный подход, - он всегда с вывертом: ты думаешь, надо
так толковать, - ан нет, толковать надо не так, а эдак. Сам нипочем не
догадаешься.
- Вот и на Болезнь, - продолжал тесть, - у вас взгляд неправильный.
- Я слыхал, - осторожно сказал Бенедикт, - что это традиция.
- Какая традиция?
- А лечить. Что раньше от книг радиация была, вот и лечили, у кого
книга. А теперь двести лет прошло, так это уж все равно. Такая традиция. Я
слыхал.
Тесть сильно свет глазами пустил. Скребанул по полу, чуть половицу не
выворотил.
- Бенеди-и-икт! Иди сюда, любиться будем! - позвала Оленька из соседней
горницы.
- Лежи, жди! - прикрикнул тесть. - У нас разговор служебный!
Мировоззренческий!.. Стало быть, так... Не в книгах Болезнь, мил человек, а
в головах.
- Вроде насморка?
- Хуже. Вот ты говоришь: гвозди. Хорошо. Раньше гвоздей не знали, так?
- Так.
- Что ж, без гвоздей лучше было, что ли?
Бенедикт подумал.
- Хуже было.
- Верно. Стало быть, раньше было хуже. А теперь лучше. Улавливаешь?
- Вроде улавливаю.
- А еще раньше - еще хуже. А допрежь всего - вообще Взрыв. Это что же,
хорошее дело, как по-твоему?
- Не приведи Господь!
- Ну вот. Стало быть, двигаться нам надо куда? - вперед. Ты когда по
улице идешь, разве пятиться станешь? Нет, ты вперед глядеть будешь. Для чего
и глаза на лбу, а не на заду, верно? Природа нам указание делает.
- Верно, - признал Бенедикт.
- Только вперед, и никак иначе. А я вот, к примеру, как я есть Главный
Санитар, буду путь освещать. - И пустил луч, как все равно луна взошла. -
Теперь прояснение наступило?
- Нет, - сказал Бенедикт.
- Опять нет. Ну что ты будешь делать... Ну хорошо. Отсталость, -
объяснил тесть, - в обчестве большая. А человек человеку - брат. Ну-к, может
брат брату не подмочь? Кто он после этого будет? Плохой человек, михрютка!
Подмочь, подправить - это первое дело. А то некоторые как рассуждают: моя
хата с краю. Хорошо это?
- Вроде нехорошо. Это мараль.
- Верно. А как подмочь?
- Не знаю.
- А ты подумай.
- Ну, не знаю... Накормить?
- Хэ! Рассудил! Да ведь если кормить да кормить, да кормить да кормить,
так людишки и работать бросят. Один ты работать и будешь, на них стараться.
А ну как у тебя еда вся выйдет? Где новую взять? Откуда ж еда, если никто не
работает? Нет! Думай еще.
Бенедикт стал думать: как подмочь брату. Правда, у него брата не было,
и думать было несподручно. Представлялся кто-то докучный, долговязый: сидит
будто на тубарете и нудит: "Бра-а-ат... Помога-а-ай... Помога-а-ай,
бра-а-ат..." И не захочешь, а по шее дашь.
- Может, постеречь чего? Пока он там ходит?
- Ага. Вот и стой столбом до вечера. А он тем временем - по бабам.
Бенедикт рассердился на брата: вот ведь стервец! Что же ему надо-то?
- Сдаешься, - покачал головкой Тесть. - Ну ладно. Вот давай мы с тобой
так рассудим. Ты репу садил?
- Садил.
- Садил. Хорошо. Стало быть, технику знаешь: посадишь репу и ждешь.
Ждешь ты, скажем, репу, - а не знам чего вырастет. Половина - репа, половина
- сорная трава. Ты траву полол?
- Полол.
- Ладно. Значит, знаешь. Что ж тебе и объяснять. Ежели репу вовремя не
прополешь - все поле сорняком зарастет. А репа-то сквозь сорняк и не
пробьется. А? И кормить нечем, и сторожить нечего. Так-то!
- Верно, - признал Бенедикт.
- А еще бы не верно. Теперь следи. "Репку" читал? Переписывал?
- Сказку? Читал: посадил дед репку, выросла репка большая-пребольшая.
- Но. Только это не сказка. А притча.
- Что значит притча?
- Притча есть руководящее указание в облегченной для народа форме.
- И чего ж тут указано? - удивился Бенедикт.
- А вот плохо ты читал! Тянет дед репку, а вытянуть не может. Позвал
бабку. Тянут-потянут, вытянуть не могут. Еще других позвали. Без толку.
Позвали мышку, - и вытянули репку. Как сие понимать? А так и понимать, что
без мыши - никуда. Мышь - наша опора!
А ведь верно! Вот как Тесть объяснил, - так все сразу понятно стало,
все и сошлось. Большого ума человек.
- Так что в обчем и целом, - заключил Тесть, - картина у нас выходит
такая: коллектив опирается на мышь, как есть она краеугольный камень нашего
счастливого бытия. Это я тебе излагаю обчественную науку, не верти головой.
И опершись таким манером, тянет что может. Репу - хорошо, а нет репы, - так
хвощ, али ржавь на худой конец.
- Это точно. Верно говорите. У меня о прошлом годе всю ржавь из чулана
стянули! Я пришел, - двери настежь, все вынесли!
- Хорошо, вот ты уже думать начал. Ну а как ты понимаешь свою задачу?
- Какую?
- Какую! Да полоть!
Бенедикт крепко подумал.
- Полоть?.. Хм. А надо полоть?.. А! Воров ловить?
- Каких воров!.. Соображай! Кто это - воры?
- Воры? Это которые крадут.
- Ну? А кто крадет?
- Кто крадет... кто крадет... да все крадут.
- То-то! - засмеялся Тесть. - Все крадут! Кого же ты ловить собрался?
Себя самого, что ли? Экой ты забавник.
Тесть открыл рот и посмеялся как следует. Бенедикт отворотил голову: уж
очень дух у него изо рта нехороший.
- Ну дак как ты свою задачу понимаешь?.. Сдаешься?.. Да лечить! Лечить
надо людей, золотой ты мой!
Бенедикт похолодел.
- Кто - я?
- Ну а кто же? Конечно, ты! Вот отъешься маленько, - малый крюк тебе
дам, а попривыкнешь, руку набьешь, - и большой выслужишь.
- Я не могу, нет, нет, нет, я не могу, как же... я не могу крюком, нет,
нет, нет... тьфу, тьфу, тьфу, не могу, нет, нет, нет...
- Ну вот, пожалте! Объяснял я тебе, объяснял, вроде так ты хорошо
слушал, и нате: не могу! А ты через не могу! Есть у тебя долг перед
обчеством али нет? К светлой жизни народ должен прийти али нет? Брату
подмочь надо? Надо! Не спорь. Задача у нас, мил человек, благороднейшая, а
народ отсталый, недопонимает. Страхи глупые, сплетни распускает. Дикость!
Бенедикт затосковал. Только что все понимал, и вот тесть как-то
вывернул - и опять ничего не понятно, а только тоска.
- Так что: книги читать нельзя, что ли?
- Почему нельзя? - удивился тесть. - Читай на здоровьичко, у меня
цельная библиотека старопечатных, есть и с картинками. Я тебе доступ сделаю.
- Так а зачем лечить?
- Опять двадцать пять! Потому что Болезнь!
- Я ничего не понимаю...
- Не все сразу. Поймешь.
- Ну а вот... вот вы сказали, что мышь - наша опора. А отчего у нас в
доме мышей нету?
- Оттого у нас мышей нету, что у нас жизнь духовная. Нам мышь без
надобности.
УК
Старопечатных книг у тестя - целый склад. Когда Бенедикт доступ к
книгам-то получил - и-и-и-и-и-и! - глаза-то у него так и разбежались, ноги
подкосились, руки затряслись, а в голове паморок сделался. Горница такая
просторная, на самом верхнем этаже, и с окнами, а вдоль стен все полки,
полки, полки, а на полках-то все книги, книги, книги! И большие, и
маленькие, всякие. Которые совсем с ладошку, - а буквы в них большие. А
которые большие - а буквы в них малые. Есть книги, - а в них картинки, да не
простые, а цветные! Право слово, цветные! Цельная книга цветных картинок, а
на них бабы голые, розовые, - и на траве сидят, и на тубарете, и в
раскорячку, и по-всякому! Которые тощие, как метла, а другие ничего,
полненькие. Одна вон на лежанку лезет и одеялку откинула, - ничего бабец.
Ничего.
Полистал дальше, - мужики какие-то идут себе куда-то, идут, идут, с
граблями, - должно, репу сажать.
Потом море, а на нем ладья, а над ней на палках простыни. Видать,
постирушку затеяли и сушат. Но дак оно и удобно: вон в море воды сколько.
Опять отлистал назад, где баба на лежанку лезет. Хорошая баба. Вроде
Оленьки, только личико без сметаны.
Потом еще много голубчиков на зверях сидят, - звери эти вроде козляка,
но без бороды. Тесть сказал: это конь. Конь. Ага. Это, значит, вот он какой,
конь. Страшный какой. Но а эти-то сели на него и не боятся.
Потом цветы цветные. Горшок, а из него цветы торчат. Это скучно. Потом
вообще все закалякано, не разбери поймешь чего. Тоже скучно. Потом еще
полистал, а там картинка такая: ничего на картинке нет, один лист белый, а
посередь черная дыра квадратная. Больше ничего. Вроде как конец всему.
Смотрел на дыру, смотрел, - вдруг так что-то страшно стало, как во сне.
Захлопнул быстро книгу и бросил.
В других книгах тоже картинок без числа. Бенедикт три дня на полу
сидел, листал. Чего только не нарисовано, и-и-и, Боже ты мой, Господи!
Девушки такие приятные с дитем сидят, смеются, а вдали белые дороги, зеленые
холмы, а на холмах города горкой, светлые такие, голубые али розовые, как
заря. Мужики сурьезные, важные, на голове шапка блином, на грудях цепь
желтая, рукава пышные, как у бабы. А то целая толпа голубчиков, и ребятенки
малые с ними, а только все голые, только тряпки цветные на них накручены, и
будто летят куда вверх, а цветов да венков набрали, - ужасти. А должно, на
прополку всем семейством ходили, а лихие люди их ограбимши, зипуны-то
посрывамши.
Раз знакомое что-то на глаза попалось - никак, "Демон". Точно. Это что
Федор Кузьмич в дар преподнес. Бенедикт долго сидел - аж ноги затекли,
смотрел на "Демона", думал. Вот одно дело других слушать, а совсем другое -
самому видеть: точно это, не наврали, не Федор Кузьмич книги пишет, а другие
голубчики. Вот приглянулся, видать, Федору Кузьмичу, слава ему, этот демон,
он хвать - и выдрал картинку-то из книги-то. Вот ведь какой, - маленький, да
удаленький. А как-то горько: обманул Бенедикта, обставил, за дурака
посчитал.
После этих книжек сны снились цветные, с сердцебиением. Все больше
холмы зеленые, муравой укрытые, да дорога, а будто бежит Бенедикт по той
дороге легкими ногами, и сам дивится: до чего бежать-то легко стало! А на
холмах деревья, а тень от них резная да бегучая: солнце сквозь листья
играет, на мураве пляшет. А он бежит себе да смеется: вот до чего же легко,
рассказать бы кому! А никого и нетути, все будто попрятамшись. А тоже
ничего: когда надо, выйдут, вместе с Бенедиктом смеяться будут! А куда он
бежит, он не знает, а только ждет его кто-то и радуется, похвалить хочет:
хороший Бенедикт, хороший!..
А то будто он вроде как летать умеет. Невысоко, правда, и недолго, но
все-таки. Это тоже на дороге, но вроде темно. И тепло. Лето, стало быть. Вот
будто на Бенедикте штаны белые, и рубаха белая тож. И вот будто он понял:
ежели ногой от земли оттолкнуться, а потом спину-то эдак прогнуть, а руками
в стороны разводить по-лягушачьи, то прямо по воздуху плыть можно, аршин
десять можно пропл