етствует,  а
противоположное  понятие  неудовлетворительно,  так  как  это  представление
нельзя объяснить из него; с другой стороны, она  не  исследовала  при  этом,
какое понятие истинно само по себе - механической  причины  или  цели.  Если
само это установлено, то пусть объективный мир  являет  нам  механические  и
конечные причины;
   их существование не есть масштаб истины, а скорее  истина  есть  критерий
того, какое из этих существовании есть истинное существование мира.  Подобно
тому как субъективный рассудок обнаруживает в самом себе и заблуждения,  так
и объективный мир показывает и те стороны и ступени истины, которые,  взятые
сами по себе, лишь односторонни, неполны и суть  только  отношения  в  сфере
явлений. Если механизм и целесообразность противостоят друг другу, то именно
поэтому их нельзя брать как равнодушные друг  к  другу,  каждое  из  которых
отдельно как будто есть правильное понятие и так же ценно, как и другое, так
что весь вопрос только в том, где можно применять  то  или  другое.  Эта  их
равноценность основана только на том, что и то и другое есть,  а  именно  на
том, что мы имеем их оба. Но так  как  они  противоположны,  то  необходимый
первый вопрос -какое из них есть истинное понятие, а более важный  подлинный
вопрос _ это вопрос о том, не есть ли нечто третье их истина или не есть  ли
одно из них истина другого. - Но отношение цели оказалось истиной механизма.
-  То,  что  представилось  как  химизм,  связано  с  механизмом  постольку,
поскольку цель есть понятие в своем  свободном  существовании  и  ей  вообще
противостоит  несвобода  понятия,  его  погруженность  во  внешность,  таким
образом, и то и другое - и механизм, и химизм  -  одинаково  рассматриваются
как необходимость природы, так что  в  механизме  понятие  не  существует  в
объекте,   потому   что   объект   этот   как   механический   не   содержит
самоопределения, а в химизме понятие или обладает напряженным, односторонним
существованием, или (поскольку  оно  выступает  как  единство,  создающее  в
нейтральном объекте напряженность и  расщепляющее  его  на  крайние  члены),
снимая эту раздельность, внешне самому себе.
   Чем  больше  телеологический  принцип  связывался  с   понятием   некоего
внемирового рассудка и потому находился  под  покровительством  благочестия,
тем в большей мере он, казалось, удалялся от истинного исследования природы,
которое  стремится  познать  свойства  природы  не  как  чужеродные,  а  как
имманентные определенности и признает  лишь  такое  познание  постижением  в
понятиях. Так как цель есть само понятие в  своем  существовании,  то  может
показаться странным, что познание  объектов  из  их  понятия  представляется
скорее неправомерным переходом в некоторую чужеродную  стихию,  а  механизм,
для которого определенность объекта дана как  определенность,  положенная  в
нем извне  и  чем-то  иным,  считается  более  имманентным  воззрением,  чем
телеология. Механизм, по крайней мере  обычный,  несвободный,  равно  как  и
химизм,  действительно  должен  рассматриваться  как   имманентный   принцип
постольку, поскольку определяющее внешнее само  в  свою  очередь  есть  лишь
такого рода  объект,  нечто  внешне  определенное  и  безразличное  к  такой
определяемое(tm)  (Bestinuntwerden),  или,  если  иметь  в   виду,   химизм,
поскольку другой объект есть равным образом химически определенный и  вообще
поскольку тот или иной существенный момент тотальности  всегда  находится  в
чем-то внешнем. Эти принципы остаются поэтому в  пределах  одной  и  той  же
природной формы конечности; но  хотя  они  не  желают  выходить  за  пределы
конечного и для [объяснения ] явлений приводят  лишь  к  конечным  причинам,
которые сами требуют идти все дальше и дальше, они, однако, в  то  же  время
расширяются, с одной стороны, до формальной  тотальности  в  понятиях  силы,
причины и тому подобных рефлективных определениях, которые  должны  выражать
собой первоначальность, с другой стороны, через абстрактную всеобщность - до
некоторой совокупности сил (All der Krafte), до некоторого  целого  взаимных
причин. Механизм проявляет себя как стремление к  тотальности  тем,  что  он
старается понять природу самое по себе как нечто  целое,  не  требующее  для
своего понятия ничего иного, - тотальность, которой нет в цели и в связанном
с ней внемировом рассудке.
   Целесообразность проявляется прежде всего как нечто  высшее  вообще,  как
рассудок, внешним образом определяющий многообразие объектов через некоторое
в себе и для  себя  сущее  единство,  так  что  безразличные  определенности
объектов становятся благодаря этому отношению существенными. В механизме они
становятся таковыми благодаря одной  лишь  форме  необходимости,  причем  их
содержание  безразлично,  ибо  они  должны  оставаться  внешними,  и  только
рассудок, как таковой, должен чувствовать удовлетворение, познавая  присущую
ему  связь-абстрактное  тождество.   Напротив,   в   телеологии   содержание
становится важным, так как она предполагает некоторое понятие, нечто в  себе
и для себя определенное и, стало быть, самоопределяющее,  следовательно,  от
соотношения различий и их взаимной определенности (Bestimmtsein),  от  формы
она отличила рефлектированное в себя единство,  нечто  в  себе  и  для  себя
определенное, стало быть, некоторое содержание. Но если содержание к тому же
конечно и ничтожно, то оно противоречит тому чем оно должно быть, ведь  цель
по своей форме есть бесконечная внутри себя тотальность, в особенности  если
признают что целенаправленная деятельность есть абсолютная воля и абсолютный
рассудок.  Телеология  потому   навлекла   на   себя   столько   упреков   в
несообразности, что цели, которые она указывала, то  более  значительны,  то
более ничтожны - как попадется и касающееся целей отношение между  объектами
потому столь'часто должно было казаться пустой забавой,  что  это  отношение
являет себя столь внешним и потому случайным. Напротив,  механизм  оставляет
за определенностями объектов  по  их  содержанию  свойственное  им  значение
случайных определенностеи, к которым объект безразличен и которые не  должны
быть более значимы ни для  объектов,  ни  для  субъективного  рассудка,  вот
почему этот принцип, связывая собой  внешнюю  необходимость,  дает  сознание
бесконечной  свободы  по   сравнению   с   телеологией,   выставляющей   вне
незначительное и даже презренное в своем содержании как нечто абсолютное,  в
котором более общая мысль может чувствовать себя лишь бесконечно  стесненной
и даже
   испытывать отвращение.
   Формальная  невыгодность  позиции,  которую  занимает   эта   телеология,
заключается  прежде  всего  в  том,  что  она  доходит   лишь   до   внешней
целесообразности. Так как понятие тем самым положено как  нечто  формальное,
то содержание есть для телеологии и  нечто  данное  ему  внешним  образом  в
многообразии  объективного  мира,  -данное  именно  в  тех  определенностях,
которые  составляют  также  содержание  механизма,  но  как  нечто  внешнее,
случайное.  Ввиду  этой  общности  [содержания!   единственно   лишь   форма
целесообразности,  взятая   сама   по   себе   и   составляет   суть   всего
телеологического. В этом отношении и не принимая во внимание различия  между
внешней и внутренне" целесообразностью, отношение цели  вообще  оказалось  в
себе для себя истиной механизма. - Телеология вообще  обладает  лее  высоким
принципом - понятием в своем существовании, каковое понятие  в  себе  и  для
себя есть бесконечное и абсолютное, - принцип свободы,  который,  совершенно
уверенный  в  своем  самоопределении,  абсолютно  лишен  присущей  механизму
внешней определяемости.
   Одна из великих заслуг Канта перед философией  состоит  в  различении  им
относительной, или внешней, и внутренней целесообразности;  в  последней  он
раскрыл понятие жизни, идею и  этим  сделал  положительно  то,  что  критика
разума делает лишь несовершенно, весьма превратно и лишь отрицательно,  -  а
именно возвысил философию над рефлективными определениями и релятивным миром
метафизики.  -  Раньше  уже  было  указано,  что   противоположность   между
телеологией и механизмом - это прежде всего  более  общая  противоположность
между  свободой  и  необходимостью.  В  такой  форме  Кант  представил   эту
противоположность  как  одну  из  антиномий  разума,  а  именно  как  третье
противоречие трансцендентальных идей. - Я изложу его взгляд, которого я  уже
касался выше, совершенно кратко, так как существенное в  нем  столь  просто,
что не нуждается в пространном разъяснении, а характер кантовских  антиномий
мы уже осветили более подробно в другом месте58.
   Тезис антиномии, подлежащей здесь рассмотрению, гласит:
   "Причинность по законам природы  есть  не  единственная  причинность,  из
которой можно вывести все явления в мире. Для объяснения явлений  необходимо
еще допустить свободную причинность (Kausalitat durch Freiheit)".
   Антитезис: "Нет никакой свободы, все совершается в мире только по законам
природы".
   Доказательство,  как  и  в   прочих   антиномиях,   ведется,   во-первых,
апагогически:  допускается  противное  каждому  тезису;   во-вторых,   чтобы
показать противоречивость  этого  допущения,  принимается  и  предполагается
правильным противоположное этому  допущению,  т.  е.  положение,  подлежащее
доказательству. Можно было поэтому обойтись без всего этого  окольного  пути
доказывания; доказательство состоит не в чем другом, как  в  ассерторическом
утверждении обоих противостоящих друг другу положений.
   А именно, для  доказательства  тезиса  нам  предлагают  сперва  допустить
следующее: нет никакой другой  причинности,  кроме  причинности  по  законам
природы, т. е. по механической необходимости вообще, включая сюда и  химизм.
Это положение противоречит себе потому, что закон природы состоит  именно  в
том, что ничто не происходит без достаточно определенной а priori причины, в
которой, стало быть, содержится абсолютная  спонтанность;  другими  словами,
допущение,   противоположное   тезису,   противоречиво   потому,   что   оно
противоречит тезису.
   Для доказательства антитезиса предлагается сделать  следующее  допущение:
существует свобода как особый вид причинности - свобода безусловно  начинать
некоторое состояние, а стало быть, и ряд следствий его.  Но  так  как  такое
начало  предполагает  состояние,  не  имеющее  никакой  причинной  связи   с
предшествующим состоянием той же самой причины, то оно  противоречит  закону
причинности, только согласно которому и возможно  единство  опыта  и  вообще
опыт;  другими  словами,  допущение  свободы,   противоречащее   антитезису,
невозможно потому, что оно противоречит антитезису.
   По  существу  та  же  самая  антиномия  встречается  снова   в   "Критике
телеологической   способности   суждения"   как   противоположность   [между
утверждением], что "всякое возникновение материальных вещей возможно  только
по механическим законам",  и  утверждением,  что  "некоторые  порождения  их
невозможны по таким законам". - Кантово разрешение этой антиномии таково  же
как общее разрешение  [им]  прочих  антиномий;  а  именно,  разум  не  может
доказать ни того, ни  другого  положения,  так  как  у  нас  не  может  быть
априорного определяющего принципа относительно возможности вещей  только  по
эмпирическим  законам  природы;  далее,  оба   положения   следует   поэтому
рассматривать не как объективные положения, а как субъективные максимы: я, с
одной стороны, должен всегда размышлять о  всех  событиях  природы  согласно
принципу одного лишь механизма природы, но это не мешает  мне  в  подходящих
случаях исследовать некоторые формы природы по другой максиме, а  именно  по
принципу конечных причин, - как будто эти  две  максимы  (они,  впрочем,  по
мнению Канта, необходимы  только  для  человеческого  разума)  не  столь  же
противоположны друг другу, как указанные выше  положения.  -  Как  уже  было
отмечено, [Кант], придерживаясь полностью этой точки  зрения,  не  исследует
того, чего единственно и требует философский интерес, а именно какой из этих
двух принципов истинен сам по  себе.  Для  этой  точки  зрения  нет  никакой
разницы, рассматриваются ли принципы  как  объективные  (это  значит  здесь:
внешне  существующие   определения   природы)   или   только   как   максимы
субъективного  познания.  Скорее  это  -  субъективное,  т.  е.   случайное,
познание, применяющее ту или другую максиму в  подходящих  случаях,  т.е.  в
зависимости от  того,  какую  из  них  оно  находит  подобающей  для  данных
объектов, вообще же оно не спрашивает об истинности самих этих определений -
суть ли они оба определения объектов или определения познания.
   Поэтому,   как   бы   неудовлетворителен   ни   был   кантовский   анализ
телеологического принципа с точки зрения существа  дела,  во  всяком  случае
достойно внимания то, какое место Кант отводит  этому  принципу.  Приписывая
его рефлектирующей силе суждения Кант  делает  его  связующим  звеном  между
всеобщностью разума  и  единичностью  созерцания.  Далее  он  различает  эту
рефлектирующую  силу  суждения  от  определяющей,  которая   лишь   подводит
особенное под  всеобщее.  Такое  всеобщее,  под  которое  только  подводится
[единичность], есть нечто абстрактное, становящееся конкретным лишь в чем-то
ином, в особенном. Напротив, цель есть конкретное всеобщее, имеющее в  самом
себе момент особенности и внешности; оно поэтому деятельно и есть побуждение
отталкивать себя от самого себя. Понятие как цель есть, конечно, объективное
суждение, в котором одним определением служит субъект, а  именно  конкретное
понятие, как определенное само через себя, а другим определением - не только
предикат, но  и  внешняя  объективность.  Однако  отсюда  не  вытекает,  что
отношение цели есть рефлектирующий акт суждения (reflektierendes  Urteilen),
который рассматривает внешние объекты лишь  с  точки  зрения  единства,  как
будто  какой-то  рассудок  дал  это  отношение  для   нашей   познавательной
способности; нет, это отношение есть в  себе  и  для  себя  сущее  истинное,
которое судит  объективно  и  абсолютно  определяет  внешнюю  объективность.
Отношение  цели  есть  в  силу  этого  нечто  большее,  чем  суждение,   оно
умозаключение самостоятельного,  свободного  понятия,  связывающего  себя  с
самим собой через объективность.
   Цель оказалась третьим по отношению к механизму и химизму; она их истина.
Находясь еще внутри сферы объективности  или  непосредственности  тотального
понятия, она  еще  испытывает  воздействие  внешнего,  как  такового,  и  ей
противостоит объективный мир, с которым она соотносится. С этой стороны  при
отношении  цели  (которое  есть  внешнее  отношение)   все   еще   выступает
механическая причинность, к которой в общем следует причислить и химизм,  но
выступает как подчиненная этому отношению, как  сама  по  себе  снятая.  При
ближайшем  рассмотрении  этого  отношения  оказывается,  что   механическому
объекту как непосредственной тотальности безразлично, быть определяемым  или
чем-то  определяющим.  Эта  внешняя  определенность  теперь   развилась   до
самоопределения и тем самым положено понятие, в объекте лишь внутреннее или,
что то же самое, лишь внешнее; цель и есть  прежде  всего  именно  само  это
внешнее для механического объекта понятие. Таким же образом  и  для  химизма
цель есть то самоопределяющее, которое возвращает к единству понятия внешнюю
определяемость, обусловливающую химизм. - Отсюда  явствует,  какова  природа
подчинения обеих предыдущих форм объективного процесса; то иное, что  в  них
выступало в виде прогресса в бесконечность, есть понятие, положенное вначале
как внешнее для них; оно и есть цель; не только понятие есть их  субстанция,
но  и  внешность  есть  существенный  для  них   момент,   составляющий   их
определенность. Таким образом, механическая или химическая  техника,  будучи
по своему характеру определенной извне, сама собой предлагает себя отношению
цели, которое мы теперь и должны рассмотреть подробнее.

   А. СУБЪЕКТИВНАЯ ЦЕЛЬ (DER SUBJEKTIVE ZWECK)
   В  центричности   объективной   сферы,   которая   есть   безразличие   к
определенности, субъективным понятием вновь обретена и положена прежде всего
отрицательная объединяющая точка в химизме же  -  объективность  определений
понятия, только благодаря которой оно и положено как конкретное  объективное
понятие. Его определенность или его простое  различие  имеет  теперь  в  нем
самом  определенность  внешности,  и  его  простое  единство  есть   поэтому
единство, которое отталкивается от самого себя и тем самым сохраняется. Цель
есть поэтому субъективное понятие как существенное стремление и побуждение к
внешнему самополаганию. Она при этом избавлена от перехода [в иное]. Она  не
сила, которая проявляет себя, и не субстанция и причина, обнаруживающая себя
в акциденциях и действиях. Сила - это лишь абстрактно внутреннее,  пока  она
себя не проявила иначе говоря, она обладает наличным бытием  лишь  в  своем'
проявлении, к которому она должны быть побуждена. Точно  так  же  причина  и
субстанция: так как они  имеют  действительность  лишь  в  акциденциях  и  в
действии, то их  деятельность  есть  переход  (Der  Obergang),  перед  лицом
которого они не сохраняют  своей  свободы.  Правда,  цель  тоже  может  быть
определена как сила и причина, однако эти  выражения  отражают  ее  значение
лишь неполно. Если применять их для обозначения цели согласно ее истине,  то
они могут это выполнять лишь способом,  снимающим  их  понятие:  цель  будет
тогда силой, которая сама себя побуждает к самопроявлению,  будет  причиной,
которая есть причина самой себя или действие  которой  есть  непосредственно
причина.
   Если целесообразное приписывается, как указывалось выше,
   некоторому рассудку, то при этом внимание  обращается  на  определенность
содержания. Но это содержание следует брать  вообще  как  разумное  в  своем
существовании.  Оно  потому  обнаруживает  разумность,  что  оно  конкретное
понятие, сохраняющее объективное различие в своем абсолютном  единстве.  Вот
почему оно по существу своему умозаключение в самом себе.  Оно  равное  себе
всеобщее,  а   именно   (как   содержащее   отталкивающую   себя   от   себя
отрицательность)  прежде  всего  всеобщая  и   потому   еще   неопределенная
деятельность; но так как эта деятельность есть отрицательное  соотношение  с
самой собой, то она непосредственно определяет себя и сообщает  себе  момент
особенности, которая как равным образом рефлектированная в себя  тотальность
формы есть содержание в противоположность положенным различиям формы.  Столь
же непосредственно эта отрицательность есть благодаря своему  соотношению  с
самой собой абсолютная  рефлексия  формы  в  себя  и  единичность.  С  одной
стороны, эта рефлексия есть внутренняя всеобщность субъекта, но, с другой  -
она рефлексия вовне, и постольку цель  еще  субъективна  и  ее  деятельность
направлена на внешнюю объективность.
   А  именно,  цель  есть  понятие,   к   самому   себе   возвратившееся   в
объективности; определенность, которую цель сообщила себе  в  объективности,
есть определенность объективного  безразличия  и  внешности  для  того,  что
определено  (Bestinuntseins),  поэтому  ее  отталкивающая   себя   от   себя
отрицательность такова, что моменты ее,  будучи  лишь  определениями  самого
понятия, имеют также форму объективного безразличия друг к другу.  -  Уже  в
формальном суждении субъект и предикат  определены  как  самостоятельные  по
отношению друг к другу;  но  их  самостоятельность  еще  только  абстрактная
всеобщность; теперь же она достигла определения объективности; но как момент
понятия эта  доведенная  до  конца  разность  включена  в  простое  единство
понятия. А поскольку цель есть эта тотальная рефлексия объективности в себя,
и притом неп