не могли
примириться  с тем, что Женька своим легкомысленным поступком поставил  всех
нас  под  удар,  и  в  результате  Женьке  дома сильно всыпали  и  перестали
выпускать во двор, а Витя сказал, что, если Женька  все-таки порвет оковы  и
явится к нам, то мы его под конвоем доставим в место заключения.
     После  этого Витя Сердюк  выдвинул новый проект, который получил у  нас
название "операция Радуга". На эту идею натолкнул нас кот, по имени Чудо. Он
и в самом деле представлял собой чудо природы.
     В  нашем  дворе есть  шотландская  овчарка Леда.  Хозяева этой  овчарки
трясутся над  ней,  никого к  ней не подпускают, готовят  для нее  морковные
кисели  и  выходят  из  себя,  если кто-либо  пытается ее  погладить. И  вот
недавно,  когда  Леду  спустили с  поводка,  она  вдруг  помчалась к ящикам,
которые всегда стоят у заднего  входа в гастроном - он выходит в наш двор. А
из-за  ящиков  медленно и спокойно вышел большой белый кот.  Мы  думали, что
Леда сейчас разорвет кота  на клочки, но это  был какой-то особенный кот. Он
даже не выгнул спину и не распушил хвост. Он просто  легким, мне показалось,
даже  ленивым  взмахом  лапы  провел   когтями  по  Лединому  носу.  Овчарка
взвизгнула и, упираясь всеми четырьмя лапами,  присела. Кот негромко фыркнул
и снова поднял  лапу. Тут Леда с визгом бросилась  наутек, прибежала к своей
хозяйке и зарылась, повизгивая, носом к ней в юбку, а хозяйка стала кричать,
что это безобразие,  что  во дворе нет  прохода от детей и  котов, что негде
погулять собаке.
     Мы все были очень благодарны этому коту: приятно, когда на твоих глазах
наказывают нахала.  Витя подозвал кота, и тот все так же неторопливо подошел
к нему и стал тереться о его ногу.
     - Послушайте, - вдруг обрадовался Витя, - этот кот слепой!
     - Скажи еще, что он черный  и с шестью ногами,  как  таракан,  - сказал
Сережа.
     И  я тоже сказала,  что это  чепуха,  потому что  слепой кот не  мог бы
попасть так точно Леде по носу и не подошел бы к Вите, когда тот его позвал.
     Витя взял кота на руки и потребовал:
     - Посмотрите на его глаза.
     Глаза  у кота,  как мне  показалось, были самые обыкновенные, такие же,
как у всех котов.
     -  Они  голубые, -  сказал Витя,  как  человек, который  сделал  важное
открытие. - А кот - белый.
     И Витя рассказал,  что читал в какой-то научной книге, что белые коты с
голубыми глазами обязательно бывают слепыми.
     - Я не знаю, что написано в твоей  книге, - сказал Сережа, - но так как
этот кот действительно белый и  у  него действительно  голубоватые глаза, то
книга твоя ничего не стоит. Этот кот - зрячий.
     В  ответ  на  это  Витя  сказал,  что  заберет  кота  к  себе и  что мы
экспериментальным путем  установим - слепой это кот или нет, так как ударить
Леду по носу и подойти,  когда его  зовут, кот мог,  используя  свой  слух и
обоняние.
     Я никогда не представляла себе, что это такое сложное дело - проверить,
видит  животное или  оно  слепо.  Мне  было  поручено  вести  протокол наших
экспериментов. Задачей  первого опыта было проверить, изменится ли поведение
кота, если ему завязать глаза.
     Мы   завязали  коту   глаза  платком,  и  его  поведение  действительно
изменилось. Он стал кататься по полу и сдирать  повязку. Сережа  сказал, что
уже один  этот факт  показывает, что кот зрячий, что  повязка ему мешает, но
Витя возразил и, по-моему, правильно,  что  даже слепой кот точно  так же не
стал бы мириться с повязкой на морде.
     Таким же бесполезным оказался опыт с блюдечком молока. Мы ставили его в
разных  углах комнаты, и кот каждый раз к нему подходил. Но он  теоретически
мог найти это блюдце по запаху молока.
     С  другой стороны, когда  мы  привязали за нитку  кусочек ваты  и стали
дергать эту вату то вверх, то вниз, кот не обращал на нее никакого внимания.
Сережа сказал, что это не является доказательством слепоты, так как с ваткой
играют и обращают на нее внимание только  котята, а старому  коту такая игра
совершенно  неинтересна.  Сережин  дедушка, например, всегда садится  читать
газету, когда  по телевизору  передают футбол, а  Сережа и  Сережин папа  не
могут оторвать глаза от экрана.
     Так  мы  в  этот день  и  не  выяснили, слепой это кот или зрячий. А на
следующий день Витя  сказал,  что он целую ночь думал,  как это проверить, и
что  он придумал  способ  и  уже  совершенно  точно установил, что  кот этот
является чудом природы, потому что, несмотря на белый  цвет и голубые глаза,
все видит. Витя повел нас к себе и показал,  как он это  установил. Он зажег
настольную лампу,  принес мамину пудреницу, раскрыл ее, взял кота и направил
ему в глаза зайчика. Мы увидели, что зрачок у кота сузился.
     - А  раз  под  действием  света  у него  сужается  зрачок,  значит,  он
воспринимает свет,  -  сказал Витя. - А раз он воспринимает свет, значит, он
видит.
     Но Вите  не хотелось  примириться с  тем,  что кот противоречит выводам
науки. И он решил перекрасить кота.
     Я в жизни не видела такого исцарапанного человека, как Витя. И в  жизни
не видела такое странное животное, как крашеный кот. У Вити по носу, губам и
подбородку  проходили  красные  полосы,  как  меридианы  на  глобусе. А  кот
выглядел еще  более  странно: Витя успел только  сделать  черную с разводами
полосу у него на спине  и покрасить хвост. Витя уверял, что довел бы дело до
конца, если бы не вмешалась бабушка.
     Но крашеным котом неожиданно  заинтересовался  один  из жителей  нашего
дома. Он долго расспрашивал Витю о том, какую краску он применял, стойкая ли
это  краска, а  уходя, сказал со вздохом,  что  в области крашения химия еще
отстает от жизни. Может  быть, я ошибаюсь,  я никому  не сказала об этом, но
мне показалось, что у этого человека волосы неестественно черного цвета.
     И вот  тут-то Витя  выдвинул свой план "операция  Радуга". Он предложил
устроить красильню. В  нашем доме по проекту должна быть дворовая прачечная.
В подвале. Но  не  хватило какой-то арматуры, и  прачечную пока  не открыли.
Витя предложил использовать это помещение.
     - Вначале мы будем красить бесплатно, - сказал Витя, - для  того, чтобы
о  нас   узнало   побольше  людей   и  чтобы  заказчики  убедились  в  нашей
добросовестности и высоком качестве окраски. А потом, когда о нас узнают, мы
начнем брать деньги.
     Но  даже и бесплатно никто и ничего не хотел красить, хотя мы ходили из
квартиры в квартиру и всюду предлагали свои услуги.
     -  Ничего,  -   говорил   Витя,  -   для   взрослых   характерна  такая
недоверчивость. Важно их переубедить, а потом к нам будут стоять в очереди.
     Нам все-таки удалось  уговорить старушку из восемнадцатой квартиры дать
нам в  окраску скатерть, которую ее первоклассник-внучек, как  и полагается,
залил чернилами в первый же день учебного года.
     - В какой  же  цвет вам  ее покрасить?  -  спросил Витя.  Скатерть была
голубая, а большое чернильное пятно - фиолетовое.
     - В синий, -  сказала старушка. - В темно-синий. Чтоб пятно было не так
заметно.
     - Ну зачем же в  синий, - стал  разубеждать ее Витя. - Лучше  мы вам ее
сделаем цвета бордо.
     - А какой это "бордо"?
     - Темно-красный... Ну, как борщ.
     - А, бурдовый, - сказала бабушка. - Хорошо.
     Мы обесцветили скатерть, выварив ее в растворе хлорной извести, так что
она стала совсем белой, а затем долго варили ее в краске.
     - Главное,  чтобы скатерть равномерно окрасилась, чтобы не было пятен и
всяких там разводов, - говорил Витя.
     Скатерть  очень  хорошо окрасилась.  Мы  просто любовались, какого  она
стала густого вишневого  цвета,  о  котором  Витя  сказал, что  это  и  есть
настоящий бордо - цвет знаменитого французского вина. Еще влажной мы отнесли
ее нашей заказчице. Бабушка была очень довольна нашей  работой и хотела дать
нам денег на конфеты, но Витя отказался и сказал:
     - Нам не нужны конфеты. Но расскажите, пожалуйста,  своим знакомым, что
мы хорошо  и добросовестно  покрасили вашу скатерть. Это  нам  очень  нужно,
потому что мы собираемся расширять производство.
     Бабушка  пообещала  рассказать  всем  своим соседям, какие  мы  хорошие
красильщики, и пожалела, что ей больше нечего дать нам в окраску.
     Мы вернулись в  нашу красильню, чтобы покрасить Витину белую рубашку  в
черный цвет - Витя говорил, что черные рубашки модны и не так пачкаются, как
светлые.
     Мы  развели  черную  краску,  но в  это время снова пришла  старушка со
скатертью.  У нее тряслись щеки от негодования. Она сказала, что никому  нас
не   посоветует.  Только  она  прогладила  утюгом  скатерть,  чтобы  быстрее
подсушить ее и накрыть стол, как скатерть прямо под руками стала распадаться
на хлопья. И она вытащила из  кошелки и бросила на пол эту  распадающуюся на
хлопья скатерть. И ушла.
     Я  взяла  в  руки кусочек скатерти. Она была очень красивого  цвета. Не
такого,  правда,  как  когда она  была  еще  влажной,  но  все  равно  очень
красивого. Мне  было  жалко  старушку  и стыдно перед  ней, потому  что Витя
объяснил, что это наша вина: мы, по-видимому, передержали скатерть в хлорной
извести.
     Так  провалилась наша "операция Радуга". И  вот  тогда я решила продать
свой  фотоаппарат.  Я взяла  его  с собой  в  школу,  на всех  переменках  я
фотографировала  кого  придется,  а   после  уроков  мы  с  Витей  пошли   в
комиссионный магазин.
     В магазине пахло нафталином и еще тем кисловатым особым запахом,  какой
издают старые рояли.  В этом магазине продавались  странные  вещи. Например,
столовый сервиз  за  две тысячи  рублей.  Как автомашина. Ничего особенного,
тарелки с картинками:  французские крестьянки и крестьяне играют на дудочках
и  пасут  овечек. Кому может понадобиться сервиз  за  две тысячи рублей? Или
бронзовый бульдог с  раскрытой пастью - двести восемьдесят рублей. Бронзовый
памятник с собачьей могилы. Интересно, сколько он весит? И кто его купит?
     А мой  аппарат  принять отказались.  Сказали,  что,  во-первых, у детей
магазин  вообще ничего не принимает на  комиссию, а  во-вторых, не принимают
таких аппаратов.
     По правде  говоря, мне было очень приятно, что ребята смотрели на меня,
как на героиню,  когда я сказала, что  продам свой фотоаппарат. Но  сейчас я
почувствовала большое облегчение и тихо радовалась про  себя, что продавщица
не приняла мой фотоаппарат и что нам не удалось его продать.
     Как только мы вышли из магазина, нас подозвал невысокий, худой старик с
желтыми зубами и седой неровной  щетиной на подбородке, одетый в застегнутый
доверху кремовый плащ.
     - Как фамилия? - спросил он у меня неожиданно.
     - Алексеева, - ответила я.
     - Где живешь?
     Я назвала свой адрес.
     - А для чего вам это знать? - спросил Витя.
     - А для  того,  - сказал старик, - что  аппарат этот краденый... И  для
того, что вы хотели  похищенный  предмет сдать  в комиссионный  магазин, что
предусмотрено  статьей  сто семьдесят девятой, пункт "А"  Уголовного кодекса
сроком до семи лет.
     - Это наш аппарат, - сказал Витя. - Как вам не стыдно! Пойдем, Оля.
     -  Э, нет,  - сказал старик  и крепко  взял  меня за руку своей грязной
рукой с обкусанными ногтями. - Сначала пройдем в милицию.
     На нас оглядывались прохожие, две женщины остановились  возле  нас, и я
впервые в жизни поняла, как себя  чувствует человек, уличенный в  воровстве.
Это  был мой  аппарат, но  все  равно я себя чувствовала  так, словно  я его
украла.
     Старик тащил меня по улице, а Витя шел рядом и твердил:
     - Отпустите ее... Сейчас же отпустите. Вы не имеете права...
     -  А вот сейчас  придем в милицию, составим  там протокол по статье сто
семьдесят девятой Уголовного кодекса и тогда  посмотрим, есть у  меня  право
или нет, - злорадно бормотал старик и вел меня за руку по улице.
     А в  другой руке я  держала свой  фотоаппарат, и  он жег  мне руку, как
краденый. Вдруг старик замедлил шаги  перед остановкой троллейбуса и  быстро
сказал:
     - Ну, так и быть... На первый раз прощаю. Я сам куплю этот аппарат...
     Он  сунул  мне  в  руку  бумажный   рубль,  в  который  была  завернута
трехкопеечная монета, взял у меня фотоаппарат и сел в троллейбус.
     - Зачем  ты ему дала аппарат? - удивился Витя. - Подождите!  - закричал
он вслед старику.
     Но троллейбус уже уехал. Мне хотелось плакать, но,  честное же слово, я
почувствовала облегчение, когда уехал  этот отвратительный  старик  и забрал
этот проклятый аппарат.
     - Нужно было задержать  его,  - сказал Витя. - Он,  наверное,  пьяница.
Такой, как  когда-то  в книгах писали. Что  все  с  себя  пропивают.  Ты  не
заметила? Ведь у него под плащом не было даже рубашки.
     - Нет, - сказала я. - Я ничего не заметила.
     Когда я  вернулась домой,  я написала стихи. Я всегда пишу стихи,  если
переволнуюсь или  если  со мной что-нибудь случится.  Но я  никогда не  пишу
стихов о  том, что произошло. Они вроде бы совсем не связаны с  тем, что  со
мной случилось, совсем о другом, но я-то знаю, что они очень связаны, только
я не умею объяснить, чем именно.
     В этот раз я написала стихи про Буратино. Начинались они так:

     Бедняга Буратино!
     Наверно, неспроста
     Тебя швырнули в тину,
     В глубокий пруд с моста...

     Какое отношение имеет Буратино к денежным затруднениям нашей  компании?
Или к тому, что пропал мой фотоаппарат и этот  странный  старик  в  кремовом
плаще так  напугал меня?.. И все-таки имеет  какое-то отношение.  Потому я и
написала стихи  об этом остроносом  добром деревянном человечке. И, когда  я
написала эти стихи, мне стало легче.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     Рано  утром папа  трижды  ударил согнутым пальцем  по дверце  платяного
шкафа  и закричал: "Эй вы, сонные тетери,  открывайте брату двери!" Он часто
будил меня этими словами, и я теперь понимаю, как это хорошо - · просыпаться
с улыбкой. Но  на этот раз  я не улыбнулась и ничего не  ответила.  Тогда он
сказал:
     - Можно к тебе?
     Я ответила:
     - Да, пожалуйста.
     Он вошел, присел с краешка на мою кровать и улыбнулся, как улыбается он
всегда, когда думает о чем-нибудь серьезном. Я люблю в такие минуты смотреть
на  его  лицо. У  него  тогда  бывает  особенно  хорошее  лицо  -  чуть-чуть
беззащитное и одновременно решительное.
     - Я очень виноват перед тобой, - сказал папа. - Не знаю, извинишь ли ты
меня, но больше это не повторится со мной никогда в жизни.
     Я молчала.
     - Это  все,  что  я хотел  сказать, -  сказал папа. -  Я очень бы хотел
вернуть твое уважение. Если сможешь - прости меня.
     - Хорошо, - сказала я, стараясь не заплакать.
     Он вышел, а я постелила кровать и пошла в ванную.  Ванная у нас рядом с
кухней, и окошко  ванной  выходит в кухню. Мама готовила завтрак  и говорила
нарочно громко, так, чтоб шум воды из крана не заглушал ее голоса:
     -  Если  бы  мне  было куда уйти,  я  бы и  минуты не осталась  в  этом
сумасшедшем доме. Я  слышала, как  ты  вымаливал прощение, вместо того чтобы
взять ремень и всыпать ей как следует. Если бы у нее был родной отец...
     Я  посильнее  открутила кран  в  ванной  и  закрыла  уши  руками.  Мама
постоянно упрекает папу в том, что он мне не родной отец.
     Родного отца  я  почти не помню. Помню только сапоги - он  был  военным
летчиком  и, очевидно, носил сапоги, - я сижу между этими большими сапогами,
и отец, стоя, говорит и взмахивает рукой,  а  его  молча и, как  мне  теперь
кажется,  восхищенно слушают  какие-то люди. Их много в большой комнате, где
мы тогда,  очевидно, жили. Они  сидят  на стульях,  на подоконниках, как мне
кажется, даже на полу. А  отец им что-то говорит. И из его  слов я запомнила
только красивое и необыкновенное выражение: "...и так далее, и так далее".
     Мама  говорит, что он погиб  при авиационной катастрофе, но я знаю, что
это не так.
     Я помню  многое,  что  было со  мной  в  раннем  детстве, лица, платья,
разговоры, которые при мне велись  и которых я тогда не понимала, но когда я
вспоминаю  о них теперь, они наполняются  для меня смыслом. Так  как если бы
выучить на память страницу из книги на иностранном, не известном тебе языке,
а потом, спустя несколько лет, выучить этот язык.
     Так вот, припоминая  такие отрывочные разговоры, я поняла, что отец мой
оставил нас с мамой потому, что полюбил другую женщину. Я никогда с мамой об
этом не говорила, и  каким был мой родной отец, я не знаю. Думаю, что был он
все-таки плохим человеком, если мог оставить меня и маму.
     Но человеком,  которого я  зову папой, моим  отчимом, я горжусь и очень
люблю его, по-моему,  люблю его даже больше, чем маму, и  верю  в то, что он
самый лучший человек на свете, и хочу во всем быть похожей на него.
     Он журналист, работает в газете, часто уезжает в командировки. И, когда
его нет, я очень по нему скучаю и пишу ему письма, а он мне отвечает.
     А мама не любит писать письма. Она говорит, что это старомодное занятие
и что значительно проще поговорить по междугородному телефону.
     Я ему показываю все мои стихи; он их никогда не хвалит и  не ругает, но
он  их  понимает.  Он, по-моему, понимает даже  то,  что  я  сама  не всегда
понимаю:  почему  я  их  написала.  И  мне  очень  захотелось  прочесть  ему
стихотворение,  начало которого  сложилось у меня  ночью:  я  всегда сначала
сочиняю  стихи в голове, а  потом уже  записываю их на  бумаге. Я  придумала
только первую строфу:

     Мне снова снился отчий дом -
     Малометражная квартира.
     Проснулась ночью. Было тихо.
     И вспоминался этот сон.

     Но я решила, что сначала я закончу стихотворение, а потом  уже перепишу
и покажу  его папе. Хотя  я еще  совсем  не  знала, что будет дальше. Что-то
такое о чужих окнах, которые глядят мне в лицо тысячью влажных глаз.
     За  завтраком все мы молчали, но перед  тем, как я  пошла в школу, папа
спросил:
     - Может быть, тебе нужны деньги?
     - Нет, не нужны, - ответила я.
     Я сказала неправду. Деньги мне были очень нужны.
     У  каждого  человека есть  какой-то предмет, о котором он мечтает  и на
покупку которого он не  жалеет денег. У папы, например, это консервные ножи.
У нас  на кухне  одна  стенка -  там,  где газовая плита, - закрыта фанерным
щитом кремового цвета, в  щит густо забиты  гвоздики, а  на них висят в  ряд
двести одиннадцать  консервных ножей.  Все знакомые сносят  папе  консервные
ножи,  из всех командировок он  привозит  консервные ножи.  Он  говорит, что
когда-нибудь напишет историю эволюции консервных ножей, начиная от первых  -
в  виде  щучьей пасти,  изготовленных  для  открывания  первых  консервов  в
середине прошлого  столетия,  и  кончая  сложным  современным  устройством с
магнитным держателем для обрезанной крышки. Папа говорит, что на конструкцию
консервных ножей оказали свое влияние и войны и революции.
     Я в  детстве больше всего хотела  покупать мороженое.  Я совершенно  не
понимала взрослых, которые тратят деньги на хлеб, колбасу, ботинки, когда на
них можно купить мороженое. Затем я стала так же думать о книгах.
     Но  вот теперь  я  мечтала лишь об  одном -  о  реактивах. О химических
реактивах. И я, и Витя, и Сережа, и даже Женька Иванов  в последнее время не
ходили в кино, не ели мороженого. Все деньги мы тратили на реактивы.
     Когда  я  закончу  школу,  я  поступлю  в   университет  на  химический
факультет.  Но учиться там я  буду заочно.  А  работать  я  пойду  в магазин
химических реактивов. Это моя  мечта, и  я  сделаю все, что нужно, для  того
чтобы она осуществилась.
     Все  началось  с  обыкновенного кусочка сахара.  Я тогда еще училась  в
шестом  классе и не знала,  что сахар не горит, а только темнеет и плавится,
если жечь  его  на  спичке. Витин  отец, Леонид  Владимирович,  - он  химик,
профессор, работает в Академии наук - однажды, когда я и Сережа были у Вити,
сказал,  что покажет нам  фокус.  Он дал нам каждому по кусочку сахар