другую  колбу, снова перелил в первую, а затем  опять вылил воду во  вторую.
Пустую колбу он несколько раз встряхнул в руках.
     И вдруг на наших глазах в  колбе появилось куриное яйцо. Это  было  так
здорово,  что все просто ахнули, а я толкала Колю и Витю в бока - они сидели
по  сторонам от  меня,  -  потому что  мне  казалось, что  они  недостаточно
восхищаются.
     - Интересно, - сказала Евгения Лаврентьевна. - Очень интересно. Ну, кто
же скажет, в чем тут секрет?
     Все молчали.
     - Он выпустил яйцо из рукава, - сказала Нечаева.
     -  Разве ты  не  видишь, что  яйцо в  два раза  шире горлышка колбы,  -
возразила Евгения Лаврентьевна.
     - Пусть даст колбу в руки, - потребовал кто-то из ребят.
     - Нет, - сказал Сережа, - ты так отгадай. В этом как раз и фокус.
     -  Значит, никто не знает, - встала  Евгения Лаврентьевна. -  Я тоже не
могу догадаться. Это в  самом деле  похоже  на чудо. Придется, Сережа,  тебе
самому рассказать,  как ты это сделал и какие химические законы ты для этого
использовал.
     Мне, конечно, было очень любопытно  узнать, в чем  состоял секрет этого
фокуса. И все-таки мне было немножко жалко, что это сейчас станет известно -
мне хотелось хоть некоторое время считать, что на свете бывают чудеса.
     Сережа  рассказал,  что  он  сделал   иглой  две  тоненькие  дырочки  в
обыкновенном яйце - одну  на заостренном конце, а другую  на тупом. Затем он
стал втягивать в себя ртом это яйцо, и, хоть он  не  любит  сырых  яиц и ему
было противно, он все равно его выпил. Пустую скорлупу он положил в стакан и
залил ее обыкновенным уксусом...
     Химическим  этот фокус  являлся потому,  что яичная  скорлупа полностью
растворяется в  уксусе,  правда, ее для этого нужно продержать в стакане два
дня.  Когда яйцо растворилось,  осталась  только  оболочка -  тонкая пленка,
находящаяся  под  скорлупой.  Эту  оболочку  Сережа  незаметно  зажал  между
пальцами  и  бросил ее в колбу. Когда  он  вылил воду, оболочка  осталась  в
колбе. Затем он встряхнул  колбу, и оболочка через сделанные иголкой дырочки
наполнилась  воздухом и  приняла форму яйца. Надо сказать, что эта  оболочка
была  настолько  похожа  на настоящее  яйцо,  что  мне  и  после  Сережинои)
объяснения не верилось, что это только оболочка.
     Евгения Лаврентьевна рассказала нам, почему уксус растворяет известь, и
привела еще пример  с  легендой о египетской царице Клеопатре, которая будто
бы растворила в уксусе драгоценную жемчужину и выпила этот раствор.
     После  этого  мы  еще посмотрели  фокус, который  подготовил  Витя.  Он
подвесил  к  железной подставке  для пробирок четыре листика белой  бумаги и
поджег их.  Один из этих  листиков го-рол  желтым огнем,  второй  - голубым,
третий  -  красным,  а  четвертый  -  зеленым.  Ну,  в  этом  фокусе  ничего
таинственного но было, все сразу поняли, что бумага чем-то пропитана.
     Витя  рассказал,  чем именно  он  пропитывал  бумагу,  но  я  всего  не
запомнила... Синее пламя дала  азотнокислая медь,  а красное -  азотнокислый
стронций. Мы испытывали эти реактивы как  катализаторы, но я тогда не знала,
что они окрашивают пламя.
     Когда мы уже расходились, Евгения Лаврентьевна сказала:
     -  А  ты, Оля,  останься  еще  на  несколько  минут.  Я  хочу  с  тобой
поговорить.
     - Я тебя подожду внизу, - шепнул мне Коля, почти не разжимая губ.
     - Как у тебя дела, Оля? - спросила Евгения Лаврентьевна. - Что дома?
     - Нормально, - ответила я. Евгения Лаврентьевна поморщилась.
     - А с товарищами?
     - Нормально.
     -  Ты,  Оля, - сказала Евгения Лаврентьевна,  -  пишешь стихи.  Значит,
ищешь самые лучшие слова для того, чтобы выразить мысль. И уж ты могла бы не
употреблять этого пустого, бессмысленного слова  "нормально". Что  значит  -
"нормально"?
     Меня  теперь  часто  попрекали  стихами.  На  днях  Елизавета  Карловна
говорила, что девочка,  которая пишет  стихи, могла  бы  не  писать в  своих
домашних сочинениях в каждой фразе по два раза слово "который".
     Но  что  другое,  кроме  "нормально",  могла  я  сказать  даже  Евгении
Лаврентьевне? Я молчала.
     - Вот  что, Оля, -  продолжала Евгения Лаврентьевна, - мне кажется, что
ты  себя  ведешь неправильно. Я  понимаю, как  тяжело ты переживаешь  смерть
Колиного  отца. Я знаю, что  у  тебя доброе  сердце. Но ты, по-моему, начала
сердито  смотреть на  всех  людей, которые  не  переживают вместе с тобой  и
Колей, которые  заняты своим делом и, делая его, смеются, шутят, радуются. А
это  уже  нехорошо.  Кроме  того,  люди,  несмотря  на  переживания,  должны
добросовестно  делать свою работу.  А ты запустила  учебу... Я у тебя больше
ничего не  хочу  спрашивать, раз ты  мне  отвечаешь  словом "нормально".  Но
подумай об этом. А теперь пойдем...  - Евгения  Лаврентьевна  посмотрела  на
меня и чуть улыбнулась: - Нет, ты пойди сама, а я еще задержусь на несколько
минут.
     У выхода из школы меня ждал Коля.
     - Что она говорила? - спросил он подозрительно.
     - Ничего. Все нормально, - ответила я.
     Некоторое время мы шли молча, а потом Коля спросил:
     - Твой батя все еще собирает консервные ножи?
     - Собирает.
     - А зачем это ему?
     Я  обиделась за папу и сказала, что человек может собирать какую угодно
коллекцию, собирают же марки, и есть специальные филателистические магазины,
и бывают  марки (я читала), которые  стоят  тысячу рублей.  А что такое  эта
марка, даже за тысячу рублей?  Кусочек  бумаги. А любым  консервным ножом из
коллекции  можно при случае хоть  консервы открыть. И вообще, по-моему, люди
искусственно создают себе ценности вроде  этих марок,  или жемчуга, или даже
золота.  Чем  настоящий жемчуг  лучше  искусственного?  Тем,  что его  можно
растворить в уксусе? Или золото? Просто желтый металл. А за него воевали.
     -  И  уж коллекция консервных  ножей лучше коллекции марок,  каждый нож
имеет свою настоящую ценность, а не выдуманную.
     - Да нет, я  ничего,  - удивился Коля моей горячности. - Я просто нашел
такой  старый консервный  нож.  С  двумя  колесиками.  - Коля  вынул нож  из
кармана. - Если у вас в коллекции нет такого...
     - Спасибо, - сказала  я и взяла нож. Коля проводил меня до самого моего
дома.
     - Так ты сегодня не придешь? - спросил он нерешительно.
     - Нет,  - ответила я.  - Не смогу.  Сегодня мама придумала  генеральную
уборку. Она говорит, что я не  слежу  за порядком,  и  я  должна  ей помочь.
Завтра увидимся.
     Утром Коли и Вити не было на первом уроке, и я очень волновалась. Что с
ними могло  случиться? Они пришли  к  самому началу  второго  урока,  и  тут
открылась одна странная и страшная штука.
     Мы все считали их шпионами. Я не помню, кто это первым сказал. Кажется,
Женька Иванов. Но про себя я не думала, что они шпионы. Про себя мне все это
казалось  такой игрой, в которой  все договорились между  собой относиться к
ней  всерьез,  а если  кто-нибудь отнесется  не  всерьез, то этим  он обидит
остальных.
     Но теперь, когда я посмотрела на  Колю и Витю, я подумала обо всем этом
по-другому.  Они  были какие-то очень измученные, и  очень встревоженные,  и
очень растерянные.
     Витя на переменке  собрал  нашу компанию  и  сказал,  что они  с  Колей
выяснили, для чего эта женщина ходила в мастерские  "Титан". Она ходила туда
к дяденьке, которого я сразу вспомнила. Такой лысый,  похожий на доктора. Он
еще  на поминках говорил, что был с Богданом Осиповичем в разведке, и Богдан
Осипович стрелял, а они отходили.
     - Его фамилия Соколов, - сказал Коля.
     - Но ведь  он фронтовой друг твоего  отца...  И неужели ты думаешь?.. -
спросила я.
     -  Еще неизвестно, какой он  друг, - вмешался Витя. - Коля говорит, что
он к ним  раньше  заходил  только  один  раз.  Может  быть,  он  и  является
резидентом.
     - А как он оказался в "Титане"? - спросила Лена.
     - Кажется, он там работает, - ответил Витя. - Это мы должны выяснить.
     - Но ведь ты с ним  советовался, - сказала я  Коле. - Спрашивал  у него
про фронтовых друзей твоего папы.
     Коля поежился, как от холода, а Витя сказал, что это-то и плохо, потому
что Коля, возможно, насторожил этого резидента.
     - Теперь,  - сказал Витя, - мы должны установить за мастерскими "Титан"
такое наблюдение, чтобы ни одна птица не могла пролететь незаметно.
     После  школы  Витя  нарисовал  схему,  где  какие  посты  у  нас  будут
расположены, и как пост с постом должен связываться.
     Я в  этот  день дежурила  с Женькой Ивановым.  По дороге  я  купила три
горячих пирожка с мясом, полтора пирожка дала Женьке, а  полтора съела сама.
Вообще,  когда  мы дежурили,  мне  всегда  хотелось  есть,  должно  быть, от
волнения,  я часто  покупала пирожки  и всегда  вспоминала какую-то  детскую
сказку про медведя:

     Сяду на пенек -
     Съем пирожок...

     Мы с Женькой стали на  углу возле артели, там, где отметил это на своей
схеме Витя.  Но  стоять  там  было как-то  неловко,  нам  казалось,  что все
прохожие обращают на нас внимание, и мы начали прохаживаться взад и вперед и
разговаривать  о  том,  что летать на индивидуальных птицелетах  в  условиях
города  будет  все  же  очень трудно,  потому  что здесь,  в воздухе,  много
проводов: и троллейбусных,  и  трамвайных, и просто  всяких электрических, и
что  птицелет  может  натолкнуться   на  эти  провода,  произвести  короткое
замыкание тока и загореться.
     - Нужно будет, - предложил Женька, -  устроить на крышах  самых высоких
зданий посадочные  площадки  для птицеле-тов, вроде  таких  стоянок, как это
теперь делают для автомашин.
     Человек  сможет  туда  прилететь,  оставить там свой  птицелет, пойти в
магазины за покупками  или, скажем,  на рынок,  а потом  снова подняться  на
крышу и полететь, куда ему нужно.
     Так интересно  беседуя, мы шли в сторону трамвайной остановки и увидели
там на своем посту Колю. Женька ему  помахал рукой, но Коля  сделал вид, что
он нас не замечает.
     В это время к краю тротуара подъехала серая  "Волга",  из "Волги" вылез
какой-то высокий человек  в шляпе и очках.  Он подошел к Коле, что-то сказал
ему и потащил за руку в автомашину. Коля сопротивлялся, но он его тащил.
     Мы  очень  испугались  и бросились к Коле, но  Коля уже был в машине, и
пока мы добежали,  она тронулась,  и  тогда  мы подбежали  к другой "Волге",
которая стояла немного впереди. В ней за рулем сидел какой-то совсем молодой
водитель и читал книжку.
     - Пожалуйста,  -  закричала  я,  - скорее! Вон  за  той машиной, серой!
Скорее! Они увезли Колю, нашего товарища!..
     Мы оба забрались в машину на переднее сиденье рядом с шофером.
     -  За  какой  машиной?.. Вы что,  сбесились? Что вам  тут...  -  сказал
водитель, но его прервал Женька.
     - Дяденька!  - закричал он. - Скорее! Они его убьют! Они убили его папу
и его тоже убьют!
     Женька  плакал и  кричал  это так,  что водитель  включил мотор,  и  мы
помчались. И только тогда водитель спросил, какая машина.
     - Серая! -  закричала  я. - Вон она!.. В ней какие-то бандиты... - Я не
решилась сказать - шпионы. - Они убили Колиного отца. Он был милиционером. А
теперь они Колю схватили...
     Мы  проскочили через  перекресток, и я увидела, что мы  летим прямо  на
такую  огромную,  покрытую  алюминиевыми  листами  машину-холодильник,  и  я
закрыла глаза, а водитель выругался, и уже этот холодильник оказался  сзади,
и мы мчались по горе вверх,  и мы уже догоняли серую "Волгу", которая увезла
Колю,  но  шофер  опять  выругался,  потому что  эта  серая  "Волга", как бы
почувствовав погоню, прибавила скорость и стала уходить, а шофер сказал, что
карбюратор барахлит.
     И тут я услышала, что мотор в самом деле работает как-то не так, но  мы
все-таки  уже взобрались  на  гору, и  на Крещатике  мы  обогнали  эту серую
"Волгу", и я увидела в ней Колю и закричала: "Вот он!", а наш водитель резко
затормозил перед  самым  носом  той серой "Волги"  и схватил  в  руки  такой
большой ключ,  которым завинчивают гайки,  и выскочил из машины. А  мы  - за
ним.  А тут  еще засвистел  в  свисток и подбежал к нам  милиционер,  и  еще
какие-то  люди,  и милиционер  закричал  на нашего водителя: "Хулиган! Брось
ключ!", а водитель сказал: "Там бандиты".
     И из серой  "Волги" тогда вышли  два каких-то человека, а за ними вышел
Коля,  и один из этих людей  что-то сказал милиционеру и показал ему красную
книжечку, и  милиционер  сказал  людям, которые  уже  собрались вокруг  нас:
"Расходитесь,  расходитесь, граждане",  а наш водитель,  не выпуская  из рук
этой своей железной штуки, спросил, в чем дело, и  тогда один из этих людей,
высокий дяденька  в  очках и в шляпе,  который тащил Колю в машину,  отозвал
водителя в сторону и стал что-то говорить, и я услышала слово "прокуратура".
А  Коля подошел к нам  и сказал,  что этот дяденька в очках и есть тот самый
следователь.
     Следователь  подошел  к  нам  и,  покачивая  головой,  сказал,  что ему
придется и нас забрать с собой, а водитель, покачивая головой, сказал: "Ну и
ребята!", а милиционер, тоже покачивая головой, сказал, что хорошо, что хоть
обошлось без аварии.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

     Я прижалась ухом к стене и послушала музыку. Я всегда перед сном слушаю
хорошую музыку.  В соседней  квартире  - вход в  нее из другого  подъезда  -
вечером  всегда  негромко  играет  радио. Сейчас радио играло  очень хороший
твист, похожий на  детскую считалочку, и  с  такими  же непонятными словами,
вроде "зне, бене, раба - винтер, квинтер, жаба".
     А  над  моей  постелью  висел  в  деревянной  рамке  портрет  Шевченко,
вырезанный на черной лаковой доске. Мне его  не было  видно в темноте,  но я
знала, какой он, и как  он смотрят запавшими глазами из-под низко надвинутых
бровей, и как обвисли у него усы.
     Я снова написала стихи про Шевченко. Я написала белые стихи - мне к ним
не нужны рифмы.

     Я знаю, что твердил Тарас Шевченко,
     Когда его держали в Кос-Арале,
     И муштровали под казахским солнцем,
     И запрещали даже рисовать.

     Я знаю, что твердил Тарас Шевченко,
     Когда он видел, как сквозь строй проводят,
     И слышал, как с глухим и страшным звуком
     Отскакивают палки от спины.

     Я знаю, что твердил Тарас Шевченко,
     Когда вельмож он видел украинских,
     Своих же братьев давящих и рвущих
     Почище всяких турков и татар.

     Я знаю, что твердил Тарас Шевченко.
     И как его завет я повторяю
     Одно-единственное это слово:
     Нена'виджу*.

     *) Ненавижу (укр.)


     Я ненавижу! Ненавижу всех, кто может для своей пользы убить человека...
Из-за  денег...  Или из-за вещей.  Или  из-за того,  что этот человек  иначе
думает. Покритиковал их.
     Я их ненавижу!
     Мы следили за ними, как будто они шпионы.  Но они  хуже шпионов. Потому
что шпионы все-таки стараются принести пользу своему государству. Я понимаю,
что за шпионами нужно следить и нужно их ловить, но их можно понять. В конце
концов, Зорге, замечательный герой,  которым мы гордимся, был нашим агентом,
а фашисты его, наверное, называли советским шпионом.
     Нет,  такие люди, как этот  лысый  Соколов, в тысячу раз  хуже  всякого
шпиона.  И они живут  рядом с нами, и их видят и не догадываются, кто они на
самом  деле, или догадываются,  но молчат. А  когда  такие  смелые люди, как
Колин  пана, говорят об  этом, то  они им мстят и  хотят  их  убить  и  даже
убивают.  Я когда-то написала школьное сочинение про золото. Но я тогда даже
не догадывалась, как  я  в нем  все правильно  написала. У  Соколова  дома в
батарее отопления нашли целый склад  золота  -  там лежали кольца и  золотые
цепочки, и монеты, и даже золотые  зубы, и все  это  он прятал  в батарею не
случайно, а потому,  что, оказывается, он  был очень хитер  и знал, что есть
такой прибор с наушниками, и если этим прибором водить возле  пола или возле
стен,  то там, где  спрятан  металл, в  наушниках начнется  писк, а  батарея
металлическая,  и возле  нее  прибор  все  равно  будет  пищать,  и никто не
догадается, что там что-то спрятано.
     Но для чего этому человеку нужно  было  золото? К тому же он все  равно
держал его в  батарее.  Но  чтобы сохранить золото  и  чтобы  добавить в эту
батарею  еще несколько  колец или  зубов,  он  убил Колиного  отца,  Богдана
Осиповича.
     Нам рассказал обо всем этом следователь. А  потом еще мой папа. А потом
об этом писали в "Вечернем Киеве".
     Следователь  на  нас  очень  сердился.  Мы,  оказывается,  ему  здорово
помешали, и Колю  он увез тогда потому, что с Колей, еще школьником, еще,  в
конце концов, мальчиком, - хотя он  высокий и с большими бицепсами,  - могли
расправиться, как с его отцом.
     Следователь с самого  начала знал, что Колиного отца нарочно убили,  но
он специально сказал, что Богдан  Осипович в  нетрезвом  состоянии попал под
трамвай, чтобы усыпить бдительность преступников. Для этого он сказал также,
чтобы  Колиной маме пока не давали пенсию, а Коля  и вся наша компания очень
ему помешали, потому что мы насторожили этих преступников. Они, оказывается,
даже знали, что мы за ними следим, хотя как они об этом догадались, я понять
не  могу.  Тем  более,  что  мы,  в  основном, следили за  медсестрой  Верой
Старостенко, а эта Старостенко в мастерские "Титан" ходила случайно, к своей
знакомой, и  никакого отношения  к преступникам  не имела, а, наоборот, была
хорошей женщиной, и на  похороны Богдана Осиповича она пришла потому, что он
ей когда-то очень помог, а в чем Колин отец ей помог, я так и не узнала...
     - И  все-таки, ребята, - сказал нам следователь, -  если вы после школы
пойдете  учиться  дальше  по  нашей   части,   то  количество  неразгаданных
преступлений в этом мире очень уменьшится.
     Витя потом  говорил,  что  мы  были  на правильном  пути, и  если бы мы
продолжали слежку, то мы бы и без милиции разоблачили эту преступную  банду,
и что ему все в этом деле совершенно понятно. А мне до сих пор это не совсем
понятно.  Особенно,  как это  началось. Есть какие-то  инкассаторы,  что ли,
которые увозят  в банк деньги  из разных  магазинов, и Колин; папа  во время
своего милицейского дежурства несколько  раз  замечал, что  в один маленький
магазин на Владимирском базаре - это даже не магазин, а такая зеленая будка,
там много таких  на  базаре, -  то ли не приезжал  такой  инкассатор,  то ли
приезжал другой  инкассатор,  я так и  не  поняла, но,  в  общем, что-то там
показалось Богдану Осиповичу подозрительным, и  он выяснил, чей это магазин,
и оказалось, что этот магазин получает товары из мастерских "Титан". И тогда
он пошел в этот "Титан", чтобы выяснить, что это такое.
     Витя  говорил, что  вообще-то он должен был сразу сказать в милиции про
свои  подозрения,  но так как эти  мастерские были  в другом районе, то  он,
наверное, хотел сначала понять, в чем там дело, а потом уже сказать.
     И вот Богдан Осипович, оказывается,  встретил  в этих мастерских своего
знакомого  Соколова,  который там  работал  начальником. Этот лысый  Соколов
никогда  не  был с Колиным  папой  в  разведке,  а он только лежал  с ним  в
госпитале  и там слышал от  Богдана Осиповича про разведку. Я думаю,  что он
даже в  госпитале  лежал  совсем  не потому, что  был ранен,  а, может быть,
потому,  что был чем-нибудь просто болен, например ангиной, но это  точно не
известно. И этот Соколов сказал Колиному папе, чтоб Колин папа  не сообщал о
магазине, что он сначала сам в этом разберется, а потом Соколов пришел к ним
домой,  а  потом позвал Колиного  папу в  мастерские. И там он и другие, как
сказал следователь, сообщники - их было четыре человека -  стали уговаривать
Богдана Осиповича, чтобы он принял участие в их преступлении.
     Они,  оказывается,  делали в этих мастерских  всякие  кожаные пояса,  и
ремешочки  для  часов, и  сумочки, и небольшие чемоданчики.  Но  все это они
отдавали не  нашему го