ет той
любви,  которую он имеет. Человеку нужно,  чтобы его любили. Это свойственно
людям. А  нашей  семье -  мне, папе  и маме  - той  любви, которую мы имеем,
вполне достаточно... И  все-таки было  бы хорошо, если  бы Коля когда-нибудь
еще так тихо подергал меня за косичку, а я растрепала ему волосы.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

     Евгения Лаврентьевна рассказывала нам о гремучей смеси, той самой смеси
водорода  и кислорода, о которой я слышала, еще когда была совсем маленькой,
и говорила, что еще в XVIII веке французский химик, по имени де Розе, сделал
однажды  такой странный опыт:  он  решил проверить, можно ли  дышать  чистым
водородом. Этот химик  вдохнул  водород, но ничего  не  почувствовал и  стал
сомневаться в  том, водород ли это.  Тогда он, чудак,  выдохнул для проверки
этот газ на пламя горелки,  а  у  него  в легких, понятно, образовалась  эта
самая гремучая смесь. "Я  думал,  что  все мои зубы превращаются в пыль",  -
рассказывал потом этот самый де Розе, чудом оставшийся в живых.
     В  эти дни  меня не  покидало странное  ощущение, что все мы,  вся наша
компания надышалась, как этот де Розе, гремучей смесью, и с минуты на минуту
мог произойти взрыв.
     Началось  это с того, что мы с  Колей  опоздали  в школу.  У  нас уроки
начинаются в девять утра, а выхожу я из дому без четверти девять, потому что
школа  близко. Коля  меня  догнал  в нашем парадном,  когда я спускалась  на
следующую площадку. По-видимому, он забрался выше и поджидал, пока  я выйду.
У него было бледное и  словно похудевшее лицо,  и он слегка заикался, как  в
тех случаях, когда не знал чего-нибудь у доски.
     - Я напал на след, - сказал Коля.
     И он рассказал, что решил вчера постоять возле этих мастерских "Титан".
Он  хотел  посмотреть, может,  покажется  какой-нибудь  человек, которого он
прежде видел и с которым мог прежде встречаться его отец.
     -  Там, может, ты заметила, -  говорил Коля,  глядя под  ноги  и ступая
как-то  боком, - стоит такая  будочка.  В ней летом водой торгуют. Через нее
видно. Я стал за ней. И знаешь, кто вышел из этих мастерских?
     - Кто?
     - Догадайся.
     - Не знаю... - Я остановилась. Я очень боялась назвать это имя. -  Дядя
Семен?
     - Нет, - сказал Коля. - Никогда не догадаешься... Оттуда вышла та самая
женщина,  что  приходила к нам  на  похороны... Ну, помнишь, в такой круглой
шапке... Она медсестрой работает...
     - И ты думаешь, что это она?..
     - Что значит  "она"?  -  удивился Коля. - Нет, конечно. Но,  может, она
связана  с  людьми, которые это  сделали. Почему она раньше к нам никогда не
приходила, а на похороны пришла? Что  она делала  в  этом "Титане"? Я за ней
шел  до самой больницы. Я сто раз думал,  что она  меня  заметит... А теперь
нужно  проследить, с кем  она  встречается, и узнать, к  кому  она ходила  в
"Титан". За ней нужно следить. И мы узнаем...
     - Я видела такой  венгерский  фильм,  - сказала я.  - Про  шпионов. Там
американского шпиона - а может  быть, и не  американского -  ловят наши, ну,
венгерские милиционеры. Они, конечно, переодетые. И когда они следят за этим
шпионом, за  ним идет сначала  один  -  в  ресторан, а  когда он  выходит из
ресторана,  за ним  идет уже другой, а потом, когда он  садится в автобус, с
ним садится третий.  Поэтому он не может  догадаться,  что за ним  следят, а
потом за ним гонятся  на автомашине и ловят его. Надо поговорить с ребятами.
Чтоб следить за ней по этому методу.
     - Да, - сказал  Коля. -  Нужно поговорить с  ребятами. Я  тоже об  этом
думал.
     На первом уроке  был русский, и хотя мы опоздали почти на десять минут,
Елизавета  Карловна ничего  не сказала  и не спросила,  почему мы  опоздали.
Теперь, после смерти Богдана Осиповича, учителя не делали  Коле  замечаний и
даже не  вызывали его, а он сидел рядом со мной, очень молчаливый, и рисовал
на промокашке кубики и звездочки и только иногда ежился, как от холода.
     В  конце урока Коля, как  это он умеет  делать, почти  не разжимая губ,
сказал мне:
     - После  уроков  поговорим  с ребятами.  Только нужно  будет как-нибудь
отшить Женьку Иванова.
     -  Почему  "отшить"? -  обиделась  я  за Женьку.  - Тогда можешь и меня
отшить. Женька еще никогда никого не подводил...
     - Алексеева,  - сказала  Елизавета Карловна, - я  в  твоем возрасте эти
проблемы решала не на уроке.
     В  классе засмеялись, а я подумала, что этих проблем Елизавета Карловна
никогда не решала.
     - Ладно, - сказал Коля после  урока. - Я ведь говорил, что мы больше не
будем ссориться.  Хочешь,  чтобы был Женька,  - пускай будет. Я только хотел
тебя попросить... -  Коля замялся.  - Чтобы ты сама  рассказала ребятам  про
это...
     - Как - сама?
     - Ну, то есть я буду с тобой... Но чтобы рассказывала - ты.
     - Хорошо, - согласилась я.
     Мы собрались после уроков в нашем закоулке школьного двора.
     -  Сейчас,  -  объявил Сережа,  -  профессор  Алексеева сделает научный
доклад  про  свою  новую  теорию  птицелета...  Нужно поймать  десять  тысяч
воробьев, каждому  привязать за  лапку  нейлоновую ниточку, за другой  конец
ниток держится летчик, и птицелет готов...
     Никто не улыбнулся. Наши ребята понимают, когда что-то всерьез.
     - Хватит трепаться, - сказал Витя. - Что случилось?
     - Сейчас узнаешь,  - ответил Коля. -  Только я хочу предупредить... Это
такое дело, что если растреплете...
     - Лишь бы ты сам  не растрепал, - обиделся  Витя.  Коля требовательно и
недоверчиво смотрел на Лену.
     - Я уже раз  давала  слово, - надула губы Лена. - А если  вы с Олей  не
верите, так я могу уйти.
     - Да хватит, - сказал Витя. - Что там такое?
     - Колин папа не попал под трамвай, - сказала я. - Понимаете? Вернее, он
попал, но умер не от этого. Его убили..!
     Ребята молчали.  Сережа недоверчиво  улыбнулся,  а  Женька  открыл рот,
собираясь что-то сказать, но снова закрыл его.
     -  Сначала, когда мне  Коля рассказал про  это,  я  тоже сомневалась. А
потом пеняла, что это - правда.
     - А факты? - спросил Витя.
     - Сейчас я расскажу про факты.
     И я им рассказала всю историю сначала: и про то, что Богдан Осипович не
пил  алкогольных  напитков, и про  вагоновожатого  Стеценко,  и про табачную
фабрику, и про мастерские "Титан".
     - Я знаю, кто его убил, - сказал Женька. - Его убили шпионы. Они всегда
так делают.
     - Подожди, Женька, - отмахнулся от него Витя. - А как же следователь?..
Про  которого  Оля  говорила?  -  спросил  он  у  Коли.  - Ему  же  этот ваш
вагоновожатый сказал, что через рельсы переходили три человека?..
     - Сказал,  - мрачно ответил Коля.  -  И я ему первый  сказал, что  батя
непьющий. Но он не обратил внимания. Он какой-то  этот... бюрократ. В очках.
В глаза не смотрит.
     -  А  если эта женщина в  самом  деле  шпионка? - вмешалась  Лена. -  И
заметит, что мы за ней следим? Может, она в  сумочке или  даже  в  пальто, в
кармане, носит маленький револьвер?
     - Меня она не узнает, - сказал Сережа. -  Я  могу  переодеться  даже  в
платье. Я могу так менять лицо, что сам на себя не похож.
     И Сережа  скорчил такую гримасу, что нос у него съехал куда-то на левую
щеку.
     - Ну зачем это ты? - словно целясь, посмотрел  на  него Коля. - С тобой
всерьез, а ты как маленький...
     - Да я - ничего, - смутился Сережа.
     - Понятно, - сказал Витя. - Дело серьезное. Нужно все хорошо продумать.
Тебя она видела? - спросил он у Коли.
     - Видела. Оля ж говорила. Она на похоронах была.
     - Понятно. А тебя? - спросил он у меня.
     - Меня тоже.
     -  И это  понятно. Может, она  вас  даже  сфотографировала. Теперь есть
такие аппараты шпионские в часах.
     Я  хотела  возразить,   что  этой  тете  совершенно  незачем  было  нас
фотографировать, даже  если бы она в самом деле была шпионкой, а кроме того,
совсем не доказано, что она шпионка, но Витя продолжал, и я просто не успела
ему возразить.
     - Значит, следить за ней будем мы вчетвером - я, Сережа, Лена и Женька.
А вы с Колей будете у нас в резерве.  Дежурить мы будем по  два  человека, и
если она зайдет, скажем, в магазин, где у нее явка, то один,  ну, к примеру,
Оля, останется снаружи, а Женька пойдет за ней внутрь. Понятно?
     - Понятно, - сказала я, посмотрела на Колю и сейчас же отвела глаза.
     Мне это не нравилось. Мне это вдруг напомнило игру, в которую мы играли
на нашем дворе, когда были меньше, -  в  "сыщика-разбойника". Колиного папу,
Богдана  Осиповича,  в  самом  деле  убили.  И  мне казалось,  что  нехорошо
превращать это в игру. Но я не знала, что предложить.
     - Пошли по домам, - сказал Витя. - Ровно через час сбор.
     Начнем с  больницы.  В  больницу  пойдут Оля и Лена.  Ты ее  узнаешь? -
спросил он у меня.
     - Узнаю, - ответила я неуверенно.
     - Постарайся узнать. И незаметно покажешь на нее Лене. А  Лена выяснит,
как ее фамилия,  а может быть, и адрес. Жалко, что  пропал твой фотоаппарат.
Вот сейчас он бы нам пригодился. Хорошо бы ее сфотографировать... Ну, пошли.
Через час  соберемся у моего  парадного. Домой  пойдем по  одному, чтобы  не
обращать на себя внимания. Ты, Оля, иди первой.
     Это мне уже показалось совсем бессмысленным - почему нельзя обращать на
себя внимание и почему нужно идти  по одному? Но я не стала  спорить и пошла
домой.
     Когда  я через час подошла  к Витиному подъезду, там  уже  стояли Витя,
Сережа и  Лена,  а  Коли  и  Женьки  Иванова не 5ыло.  Витя  в  руке  держал
тросточку, похожую на ту, которую когда-то поломал Петька, но без надписи.
     -  Так  не годится, - сказал Витя, постукивая тросточкой об  асфальт. -
Раз договорились - значит, не опаздывать. Ждем ровно пять минут. Не придут -
отправимся без них.
     - А может быть, у Коли что-нибудь случилось, - сказала я.
     -  Слушайте  загадку, -  предложил Сережа.  - Девочка стоит вечером под
дождем на троллейбусной остановке и ждет  троллейбуса. Вдруг к ней  подходит
некто в сером и говорит: "Я тебе не отец, но ты мне - дочь". Кто это был?
     К нам подошел Коля.
     - Матя в  магазин посылала, - сказал  он  смущенно. - За капустой. А  в
овощном только одна продавщица. Вторая - гриппом заболела...
     - Кто же это все-таки был? - спросила я у Сережи.
     - А ты отгадай.
     - Отчим?
     - Нет. При чем здесь отчим?
     - То  была мама этой девочки,  - сказал  Витя. -  Пошли.  Больше никого
ждать не будем.
     Значит, это была мама. Как я  сама  не догадалась?  Но, может, Витя уже
слышал эту загадку?
     Мы пошли  к троллейбусу, и на самой остановке нас догнал Женька Иванов.
У него было красное зареванное лицо.  Очевидно, "тираны-родители" не пускали
его на улицу, а требовали, чтобы он сел за уроки.
     Только в троллейбусе  я сообразила, что у  меня нет ни копейки денег  и
что мне нечем заплатить за билет. Я спросила у Коли, есть ли у него деньги.
     - На билеты есть, - ответил Коля. - Сколько нас?
     - Я уже взял билеты! - крикнул нам Витя.
     Какая-то молодая женщина с подрисованными к  вискам уголками глаз,  как
это теперь делают, и в шубке из искусственного  каракуля сказала  смешливому
дяденьке, который сидел с ней рядом:
     - Посмотри, какая хорошенькая девочка.
     Я оглянулась на Лену. Но они  смотрели не на нее. Они смотрели на меня.
Лена была сзади них, и они ее просто не видели.
     Я  подумала,  что о Лене эта тетя не сказала бы  "хорошенькая". Она  бы
сказала  "какая красивая девочка".  Но  все равно я покраснела, и  мне  было
приятно.
     Троллейбусом и трамваем мы приехали на Подол. Витя  спросил у какого-то
встречного   старого   дяденьки,   который   очень  кашлял,   где  находится
поликлиника.  Дяденька  прокашлялся,  плюнул на землю  и  ответил,  что  это
близко.
     - Я ведь там был, - сказал Коля.
     Я  не  знаю,  как  это  получилось, но  Витя  сразу  стал  у  нас  всем
распоряжаться, хотя убили совсем не его папу. Однако его все слушались, даже
Коля  и я.  Наверное,  всегда  бывают  какие-то  люди, которые берут на себя
руководство, и если  даже они  могут распорядиться хуже других,  их уже  все
равно слушают.
     Двор  поликлиники  был окружен  очень  высокой  и очень  толстой  белой
стеной, и  Витя  сказал,  что тут, по-видимому, раньше был монастырь, потому
что осталась такая стена и из-за стены была  видна церковная  колокольня, но
без креста.
     Во  дворе  поликлиники  был  садик,  а  посредине  этого садика  стояло
странное сооружение - высокий квадратный столб  на фигурном пьедестале, а на
столбе  -  квадратные  циферблаты.  И  из каждого  циферблата торчала  узкая
фигурная металлическая дощечка. Это были  настоящие солнечные  часы,  и Витя
сказал, что если бы было солнце, то и сейчас по ним можно было узнать время.
     - Ну, хватит, - сказал Витя. - Мы  сюда не на экскурсию пришли. Мы  вас
подождем, а вы с  Леной найдите эту женщину и выясните, как ее фамилия и как
ее зовут.
     Мы с Леной пошли в поликлинику. Лена внешне выглядела совсем спокойной,
а я очень волновалась. Я боялась, что  нас  не пустят.  То есть, я понимала,
что ко мне нельзя придраться, ведь могло случиться так, что я пришла бы сюда
за справкой к врачу. Или, скажем, чтобы передать какому-то человеку, который
тут работает, письмо от папы. Но это было бы совсем другое дело. А так - мне
было очень боязно.
     - Снимите пальто, - сказала нам тетенька в несвежем, с желтыми потеками
халате. Она стояла возле раздевалки.
     Мы разделись, тетенька нам  дала номерки. Мы поднялись на второй этаж и
вошли в  коридор, в  котором было много дверей. Перед каждой дверью сидели и
стояли люди. Они ждали своей очереди на прием к врачу.
     - Скажем, что ищем маму,  - почти  не разжимая губ, как говорил в таких
случаях Коля, когда  хотел,  чтобы  его  не услышали,  сказала Лена. - Будем
заглядывать в каждую дверь. А если  ты ее увидишь, так  ты мне скажешь,  и я
останусь у двери... А ты выйдешь к ребятам...
     Лена заглянула в дверь, которая была прямо перед нами.
     - Мы не к доктору,  мы только заглянем, - сказала она женщинам, ждавшим
своей очереди. - Мы ищем маму.
     В  комнате   мы  увидели  почти   совсем  голую   толстую   тетеньку  и
мужчину-врача. Он ее осматривал.
     - Что вам тут?.. - закричал он на нас, и мы скорее захлопнули дверь.
     - А если тебя спросят, как фамилия твоей мамы? - спросила я Лену.
     - Я скажу - Костина. Моя мама в самом деле врач.
     - И она тут работает?
     -  Ну что ты? - удивилась Лена  так, как будто все  обязаны  знать, где
работает ее мама. - Она научный сотрудник в институте Богомольца.
     Мы  обошли весь коридор. Мы не пропустили ни одного кабинета. А  в одну
дверь мы заглядывали дважды, потому что там было две комнаты. На нас кричали
и больные и врачи. И все-таки женщины,  которая нам  была нужна, мы нигде не
увидели.
     Мы отдали номерки, надели пальто и вышли на улицу к нашим ребятам.
     - Ничего, - сказал Витя. - Может быть, она работает  в другом месте. Мы
пока  не теряли времени напрасно и выяснили, что тут, кроме поликлиники, еще
больница и лаборатория. Поэтому есть новый план... Скоро конец рабочего дня.
Выход из этого двора  только  один  - через  ворота.  Мы будем на  улице, за
воротами. Ты,  Коля, стань в парадном, которое против  ворот. С тобой пойдет
Женька. Дождемся, пока будут выходить врачи и всякие сестры. Если увидишь ее
- вышлешь к нам Женьку. Смотри внимательно. А Оля станет за нашими спинами и
тоже будет смотреть. Важно ее не пропустить.
     Витя сделал своей тросточкой выпад, как шпагой.
     Мы ее не пропустили. Эта женщина  вышла из  ворот, я ее узнала  еще  до
того,  как успела рассмотреть, - у  меня заколотилось сердце. В руках  у нее
был чемоданчик. Она села в "Москвич" с красным крестом на дверцах и уехала.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

     Ее звали Вера. Фамилия - Старостенко. А по отчеству - Петровна. По виду
она была  молоденькой,  но фактически  оказалась совсем старой - ей уже было
двадцать  четыре года. Она  работала  медсестрой в "неотложной помощи".  Это
вроде "скорой  помощи", но не для серьезных случаев, а когда кто-нибудь руку
порежет, или  сердце заболит, или  в поликлинике  уже  закончился  прием, то
обращаются в эту "неотложную помощь".
     На работе Старостенко занималась в основном  тем, что разговаривала  и,
судя по выражению их лиц, сплетничала  с докторшей, с  которой  она работала
вместе, а кроме того, она делала уколы людям, приходившим на прием.
     Витя принес  бинокль с просветленной оптикой. Если посмотреть на стекла
под  углом, то кажется, что они фиолетового цвета. Окна  "неотложной помощи"
выходили  в  такой  закоулок  между  забором  и  домом,  и  если  просто так
посмотреть на эти окна, то ничего не было видно - они казались черными. Но в
бинокль было совершенно ясно видно все, что происходило внутри. Я никогда не
знала, что бинокли обладают таким свойством.
     Прежде я видела эту женщину в шапке, и  только теперь я заметила, что у
Старостенко  был  такой  маленький лоб, что сначала это даже  озадачивало  -
волосы  росли от самых бровей, но все равно, несмотря на это, она была очень
хороша собой.
     Если эта Старостенко действительно была  шпионкой, то она избрала такую
работу,  что ее очень трудно  разоблачить. Сначала мы пробовали  следить  за
людьми,  с  которыми  она  встречалась.  Но  выяснилось,  что это совершенно
невозможно, потому что в "неотложную помощь"  заходила масса  людей, и любой
из них мог  прийти, как выражался  Витя,  "на явку". А кроме того, время  от
времени она то одна, то с врачом уезжала в этом "Москвиче" с красным крестом
на вызовы.  Попробуй проследить за  каждым, с кем она встречалась. Для этого
нужно было бы привлечь всю нашу школу.
     Кстати,  в школе дела у нас обстояли совсем плохо.  В первый раз за всю
свою жизнь  Лена получила двойку.  По физике.  Елизавета  Карловна  сказала,
чтобы ее мама пришла  в школу. Я думала, что  Лена  будет  расстраиваться  и
плакать, но  Витя  сказал  на переменке, что  мы  обязаны  жертвовать своими
личными  интересами  ради  общественных  интересов,  и Лена с ним  полностью
согласилась.
     На  следующем  уроке,  на  алгебре,  двойку  получил  Сережа. Возможно,
Климент Ефремович поставил бы ему тройку, если бы не Сережины шуточки.
     Сережа  решил уравнение, но когда  Климент  Ефремович  спросил  у  него
правило, Сережа стал путаться.  Климент Ефремович удивился и сказал, что раз
человек умеет пользоваться правилом, то  он должен уметь его сформулировать,
и что это был очень легкий вопрос.
     - Вопрос,  может  быть, и легкий, - нахально ответил Сережа,  -  но вот
ответ...
     В классе раздался нездоровый смех, и Сережа с  преувеличенным отчаянием
на лице пошел на место.
     Правда,  на  переменке Сережа говорил, что  он тоже пожертвовал  своими
личными интересами ради общественных. Он, конечно, шутил, но  и в самом деле
то, что Витя назвал  нашими "общественными интересами" отнимало  очень много
времени, и тут уж было не до отметок.
     Жизнь шла своим  чередом,  и мы по-прежнему  занимались у  Вити  нашими
химическими опытами и поисками реактивов.  Правда, теперь во время опытов мы
разговаривали не столько о птицелете, сколько о книжках про шпионов.
     Хотя мы следили  за  медсестрой  Верой Старостенко  уже  вторую неделю,
ничего подозрительного мы пока что не заметили.
     В  мастерские  "Титан"  она  больше не  ходила. Теперь я понимаю, какая
разница между кино и жизнью: в кино шпион занимается шпионажем, и поэтому за
ним легко проследить, а в жизни он делает уколы  сотням людей,  и проследить
за ним совершенно невозможно.
     Впрочем,  один раз я наблюдала странную и нехорошую встречу. Я дежурила
в паре с  Витей,  он мне отдал свой бинокль с просветленной  оптикой,  а сам
пошел проверить, нет ли радиоустановки в этом "Москвиче" с красным  крестом.
Я посмотрела в бинокль и увидела, что Вера Старостенко одна, что док