уда мы едем,  потому что представляла себе, как я в банку,  где у
нас  мокнут  полимерные  пленки,  капнула из  пипетки одну капельку раствора
обыкновенной соли. И вдруг пленки стянулись, укоротились в несколько раз. Мы
в нетерпении вытаскиваем нашу искусственную  мышцу, чтобы посмотреть, что  с
ней случилось. Сначала мы хотим ее растянуть, но она не поддается.
     "Что бы  это значило?"  - говорит Витя  и  бросает пленки  в  банку  со
щелочью.
     Пленки на глазах вытягиваются, увеличиваются, как живые.
     Мы показываем  нашу искусственную  мышцу  в лаборатории,  где  работает
Витин папа.
     "Это  все  Оля,  -  говорит  Витя.  -  Это  она придумала  испытать как
катализатор раствор соли".
     "Не  может быть!" -  говорят научные сотрудники лаборатории,  а  Леонид
Владимирович хватает себя за бороду, перехватывая ее пополам, так что нижний
конец распускается как павлиний хвост, и говорит:
     "Это  замечательно!  Это  удивительное открытие. Можно сказать, событие
эпохи. Мы сейчас же проверим его в нашей лаборатории".
     Но в лаборатории ничего не получается.
     "Сколько вы насыпали соли?" - строго спрашивает Витин отец.
     "Я не помню, - отвечаю ему я  и сама пугаюсь. - Щепотку. Я ее перед тем
не взвешивала".
     "Как же это ты? - сердится Витин папа. - А где ты брала соль?"
     "В нашей солонке".
     "Сейчас  же  доставить сюда эту  солонку!"  -  командует Витин  папа  и
сжимает рукой конец бороды  так,  что она становится  узкой  и  острой,  как
кинжал.
     Меня сажают в машину к  везут за  солонкой. Анализ соли показывает, что
она  поглотила  некоторое  количество серебра  из  солонки,  и  эти молекулы
соленого серебра сыграли свою роль при катализе.
     "Это огромная  удача, что наши дети сделали это замечательное открытие,
- говорит  Витин папа  и гладит  бороду так сильно,  что  она загибается  за
подбородок  наподобие  шарфика. - И уже совсем  недалеко  то время, когда  в
воздух взовьются бесшумные птицелеты..."
     "А  может  быть,  - подумала я,  -  Леонид  Владимирович, который ведет
сейчас машину и держит  руль с такой силой, словно у него вырывают этот руль
из рук,  думает в эту минуту что-нибудь похожее на то, что думаю я, или даже
то же  самое.  И  это  помогает ему  переживать трудности  и  справляться  с
неудачами"...
     Мы  ехали  по  шоссе  мимо  новых  улиц,  на  которых  было,  наверное,
строящихся  домов  столько  же, сколько  уже  построенных, и  мимо огромного
домостроительного комбината, на  котором,  как рассказывал мне папа, готовят
теперь целые комнаты, а па месте их только  составляют, как  дети составляют
домики из кубиков, и мимо озера  с очень холодной и очень тяжелой водой, над
которым со всех сторон тесно, почти вплотную друг к другу, стояли рыболовы.
     Витя и  его папа, очевидно, уже не первый раз ездили этой дорогой,  они
совсем не смотрели по сторонам и все время молчали, только  раз Витя сказал:
"Нужно сменить фильтр", а Леонид Владимирович в ответ кивнул головой.
     И мне тоже  стало неинтересно смотреть по сторонам и  захотелось, чтобы
мы уже скорей куда-нибудь приехали.
     Мы подъехали  к лесу, и Леонид Владимирович свернул с шоссе на песчаную
лесную дорогу. Меня подбросило, машину затрясло. Витин папа остановил машину
и коротко сказал: "Поменялись".
     Он  подвинулся вправо, а Витя перелез через  его  колени и сел за руль.
Витя  сразу  же перевел  рычаг  скоростей,  и машина медленно  тронулась.  Я
посмотрела на  спидометр -  стрелка показывала 30  километров. Но машину все
равно  очень  бросало.  И  Витя,  и  Витин  папа на меня  ни  разу  даже  не
оглянулись.
     Но мне казалось, что  оба они все время помнят, что  я сижу сзади и что
это они мне показывают, как хорошо Витя научился водить автомашину,  хотя до
шестнадцати или восемнадцати лет, я не помню, автомашину водить запрещают.
     Так  мы  и ехали сначала по лесу, а потом  побыстрее по лугу,  а  потом
снова помедленнее по лесу, и я смотрела на  золотые красивые листья берез, и
на  красные  листья осин,  и на темную хвою, и смотреть  на все это мне было
сейчас совсем  неинтересно, хотя в  другое  время я бы очень радовалась, что
побывала в осеннем лесу.
     Так прошел час, начался второй. Если бы  это был мой пана и это была бы
наша машина, то папа обязательно спросил бы:
     "Ну, а теперь, может быть,  ты, Витя,  хочешь немного поучиться править
машиной?"
     Или если бы это была я, то обязательно бы сказала:
     "Садись,  Витя,  рядом со  мной. Тут в  лесу  можно  ездить я втроем на
переднем  сиденье.  Посмотришь,  как  я  правлю  машиной,  а  потом   и  сам
попробуешь".
     Но ни Витин папа, ни Витя ничего подобного не говорили.  Они  все время
молчали, а  у  меня настолько испортилось  настроение, что  я стала думать о
том,  что дело, может быть, не в Вите  и его папе,  что, может быть, просто,
когда  человеку  принадлежит  автомашина, он становится таким безразличным к
людям, у которых ее нет.
     И  я уже жалела, что поехала на эту прогулку, что надела голубые брюки,
на которые никто не обратил внимания, и  синюю кофточку,  и вплела в косички
тонкие фиолетовые ленточки, которые почти незаметны, но, если присмотреться,
придают особую прелесть волосам и всему.
     Тем  временем машина снова  выехала на  шоссе, но уже  в другом  месте,
значительно  дальше от  города,  чем  там,  где мы  Съехали  в  лес.  Леонид
Владимирович снова поменялся с Витей местами, и мы поехали домой.
     Витя первый раз оглянулся на меня и спросил:
     - Ну, видела, как я теперь вожу машину?
     - Видела,  - сказала  я.  - Очень хорошо. Я не  стала говорить,  что на
такой  скорости, с  какой мы ехали,  водить  машину  не фокус.  Потому  что,
во-первых, понимала, что по той  плохой дороге, по какой  мы  ехали, быстрее
нельзя, а во-вторых, мне хотелось плакать.
     Когда мы  вернулись домой, Витин папа поставил сначала машину в гараж -
у него гараж во  дворе, это  такая каменная  будка с  широкими дверьми, -  а
затем мы  все вместе пошли  к Вите. Я не  хотела к нему  идти, но Витин папа
сказал,  что нас ждет торт и если мы не съедим  этот торт, а он ореховый и с
цукатами, то прогулку нельзя считать завершенной, и я не устояла.
     Витя, Сережа,  Женька  Иванов  и я живем в одном доме и  учимся в одной
школе. Но у всех у нас квартиры в разных подъездах. У нас очень большой дом,
и так как он был построен на месте трех старых, то он имеет три номера.
     Витя живет на  третьем этаже  в семьдесят седьмой квартире.  Мы вошли в
лифт, и  я заметила, как Витя оттолкнул  руку  своего  отца и  поспешил  сам
нажать на кнопку подъема. Все-таки в нем еще много детского.
     Леонид Владимирович открыл  двери своим ключом и остановился на пороге,
а мы стали за ним.
     В  квартире  громкими,  нечеловеческими  голосами  кричали женщины.  Ни
одного  слова  нельзя было разобрать, и крик  был какой-то  странный,  я  бы
сказала, какой-то  пустой.  Я не хочу никого  обидеть, но мне  думается, что
так,  должно быть, кричат сумасшедшие.  Витин папа побледнел  и  поспешил  в
переднюю, а мы вслед за ним.
     Витя  живет  в трехкомнатной  квартире. Из передней две  двери:  одна в
комнату налево, которая служит в Витиной семье  столовой,  а кроме того, там
стоит телевизор и туда приходят гости. А другая дверь - в коридор, а там еще
две комнаты, кухня, ванная и удобства.
     Крики слышались из-за двери слева. Мы вошли в комнату и увидели, что за
столом, на  близком  расстоянии  друг против друга, сидят Витина  бабушка  и
бабушка  Женьки  Иванова,  обе  красные,  возбужденные  и  кричат друг другу
странные вещи.
     В этот раз  кричала  Витина бабушка. Все  слова она кричала медленно  и
каждое слово отдельно:
     - А. Скажите.  Мне. Пожалуйста.  Завтракает.  Ли. Ваш. Мальчик.  Перед.
Тем. Как. Идет. В. Школу.
     А Женькина бабушка орала в ответ:
     - Я  ничего.  Не понимаю.  Какой  завтрак? Я  говорю не про  питание. Я
говорю про воспитание.
     - Что случилось? - испуганно спросил Витин отец.
     - Хорошо. Что. Вы. Пришли! - закричала Витина бабушка. - Простите.  Но.
Я.  Хочу.  Сказать.  Несколько. Слов. Сыну!  - закричала  она,  обращаясь  к
Женькиной  бабушке,  и вышла  из  комнаты,  а  вслед  за  ней  вышел  Леонид
Владимирович.
     Женькина бабушка осталась растерянная и грустная и смотрела на нас, как
на незнакомых.
     И  я  и Витя  ничего не могли понять. Почему  они  так кричали?  Витина
бабушка,  совершенно седая, стройная старушка, с красивым, ну просто с очень
красивым лицом  разговаривала  всегда как-то  подчеркнуто,  как-то  особенно
тихо. Я много раз обращала  на это  внимание. На  это и  еще на то, что Витя
любит свою бабушку,  но не очень ее слушается. В общем, относится к бабушке,
как к  бабушке. Но Витин папа ее просто  боится.  Я слышала однажды, как она
спросила у  него обыкновенную вещь - купил ли он какого-то сыра, который она
сказала ему купить, а он покраснел и  растерялся и стал длинно оправдываться
и говорить, что  сыра этого не было в магазине, но что он звонил по телефону
товарищу в Москву и тот обещал выслать этот сыр посылкой.
     Ну, а бабушка  Женьки Иванова вообще маленькая, тихая старушка, которая
балует Женьку,  говорит  в нашем присутствии, что его тиранят родители,  что
совсем непедагогично, и учит Женьку немецкому языку.
     Совершенно непонятно, почему они так кричали друг на Друга.
     Тем  временем  вернулся  Витин  отец и с очень  удрученным видом сказал
Женькиной бабушке, что Александра Леонидовна просит ее извинить, так как она
себя  плохо  чувствует.  Жень-кина  бабушка  закивала головой:  "Пожалуйста,
пожалуйста" - и ушла.
     Леонид  Владимирович  с очень  странным  выражением лица,  по  которому
нельзя было понять - то ли он хочет заплакать, то  ли рассмеяться, спросил у
нас:
     - Так каким это сигналом вы созываете своих братьев-разбойников?
     У нас действительно есть  свой сигнал. Мы свистим особым образом. Кроме
нас, так никто  в школе не умеет. Чтобы научиться  так свистеть, нужно много
тренироваться, хотя на первый  взгляд свистеть  так  совсем не сложно. Нужно
сложить  руки ковшиком настолько плотно,  что если  бы набрать воды,  она не
вылилась  бы из рук, и подуть в щель, которая остается между пальцами. Тогда
и  получается особый  звук - громкий, гудящий, словно  ветер дует  в  пустую
бутылку.
     - Ну-ка, погуди, - сказал папа Вите.
     Витя  взобрался  на подоконник  и погудел  в  форточку. Сигнал произвел
магическое  действие.  Вскоре  в  дверь  зазвонили и  появились запыхавшиеся
Сережа и Женька. Когда они  увидели Витиного папу, они переглянулись  и были
уже совсем готовы  задать стрекача,  но Витин папа взял их за руки и попел в
комнату.
     - Вот что, - сказал он, - сегодня я в первый раз в жизни пожалел, что у
нас  не секут  детей.  Прежде  всего давайте договоримся, что  вы  никому не
расскажете об  этой истории. Чтоб  Александра Леонидовна  не догадалась... А
впрочем, - добавил он с сомнением, - может, она первая будет смеяться?..  Но
сначала все-таки скажите, как и зачем вы это сделали?
     Сережа скромно молчал, а из очень сбивчивого  Женькиного рассказа стало
понятно,  что Женькина бабушка  решила встретиться с Витиной бабушкой, чтобы
та помогла ей повлиять на Женькиных тиранов-родителей,  которые не выпускают
Женьку  во  двор,  в  то  время как Женькина бабушка  считает  положительным
влияние старших ребят на Женьку.
     И тут Женька, понятно, не баз участия Сережи, сказал своей бабушке, что
Витина  бабушка   плохо  слышит   и  поэтому  с   ней  нужно   очень  громко
разговаривать, а затем эти типы отправились к Витиной бабушке и предупредили
ее о том, что  к ней  собирается  Женькина бабушка, но  что она очень  плохо
слышит и разговаривать с ней следует погромче.
     Так  непонятный крик  бабушек  нашел  наконец  свое  материалистическое
объяснение, а Витя  и  я  от  этого объяснения, да  еще вспомнив, что именно
кричали  бабушки, чуть не лопнули. К тому  же на лицах Женьки  и Сережи было
написано глубокое раскаяние, а в глазах  светилась искренняя  зависть к нам,
которые присутствовали при этой сцене.
     Витин папа как-то очень спокойно посмотрел на нас и тихо спросил:
     - Вы  слышали, что в тридцать  седьмом году была война в  Испании?  Так
вот,  Александра  Леонидовна  там  воевала, организовывала  радиосвязь.  Она
большой специалист в этой области. А затем она воевала на  финском фронте, а
затем во время Отечественной войны организовывала связь с Большой землей для
наших  разведчиков  и  партизан  и попала в один из  самых страшных немецких
лагерей,  в Равенсбрук. Она -  инженер-полковник и награждена двумя орденами
Красного  Знамени, и  двумя Отечественной  войны, и  двумя Красной Звезды, и
многими медалями.
     Мы молчали.
     -  Ладно,  идите,  -  сказал  Витин папа  устало. Но  вдруг  улыбнулся,
озадаченно  потянул себя за бороду и спросил: - Но как вы  все-таки решились
на такое?..


ГЛАВА ШЕСТАЯ

     "Три мушкетера" мне нравится.  Хорошая книжка. Но "Двадцать лет спустя"
и "Виконт де Бражелон", по-моему, просто  скучно  читать. Я  пробовала  и не
смогла прочесть до конца. Но Витя читал все эти книжки по многу  раз и знает
их почти  на память. Вообще достаточно,  чтобы в книге  кто-нибудь дрался на
шпагах, и  Витю  от нее уже не оторвешь.  Это  у него профессиональное. Папа
как-то  говорил,  что  парикмахеры  ищут  в  газете  статьи о  парикмахерах,
сапожники - о сапожниках, а писатели - о писателях. Так, очевидно, я Витя.
     Витя  уже третий год два раза  в  неделю  ходит  в школу фехтования при
Дворце спорта. Я однажды побывала на  соревнованиях, в которых Витя принимал
участие. Мне  эти  сражения на  рапирах  не понравились,  хотя  Витя и вышел
победителем.  Во-первых, не видно лиц  -  сражаются два манекена в  сетчатых
масках.  К  тому  же  они,  как  собаки  на  поводке,  -  за   ними  тянется
электрический шнур, и как только  один притронется к другому шпагой, у судьи
загорается лампочка.  А во-вторых, это какой-то несовременный вид спорта. Ну
кому сейчас придет в голову защищать себя при помощи шпаги!
     Нет,  уж  если  бы я занималась спортом, то я  изучала бы бокс  или еще
лучше - самбо. Чтобы уметь постоять за себя в любых обстоятельствах.
     Но сегодня я переменила свое мнение о фехтовании.
     Все, или почти все,  наши неприятности бывают у нас, как правило, из-за
Сережи.  Из-за Сережиной привычки устраивать всякие шуточки. Недавно  Сережа
сказал нам, что у него есть какой-то неродной дядя, а у этого неродного дяди
есть  какая-то  знакомая, а уже у этой  знакомой  есть то  ли бабушка, то ли
внучка, которая  замужем  за каким-то дядей,  у которого есть  металлический
натрий. И  что натрий  этот  обещан Сереже, если  он предъявит в дневнике не
меньше трех пятерок. А  так как он  предъявил четыре пятерки, причем одну из
них по  поведению, то  скоро у нас будет  столько натрия,  что мы его сможем
мазать на хлеб вместо масла.
     Вначале мы решили,  что  это обычный Сережкин треп, но вчера он заявил,
что идет за натрием и чтоб мы его ждали. Вернулся он без натрия и без всяких
других приобретений, если не считать  приобретением синяк  на правой скуле и
куртку, измазанную грязью и кровью.
     Сережа  рассказал, что получил натрий в небольшой аптекарской бутылочке
с  притертой  пробкой, под  слоем  керосина,  потому  что на воздухе  натрий
разлагается. Натрия в ней было немного, "но все равно жалко".
     Когда Сережа возвращался с натрием,  начался дождь.  Сережа остановился
под навесом огромного, такого же, как  наш, соседнего дома.  Это, вернее, не
навес,  а  такой бетонный  козырек, который огибает  весь  дом.  Недалеко от
Сережи  стояли ребята, которые  там живут.  Я  их знаю - это большие ребята,
восьмиклассники, а один, кажется, уже даже в техникуме. Один из них, Петька,
- мы его знаем, он драчун и задира -  сначала вытолкнул Сережу под  дождь, а
потом стал его  щелкать  по  голове.  Сережа  отошел в  сторонку,  незаметно
вытащил  из флакона кусочек металлического натрия  и бросил этот кусочек под
ноги  Петьке. Когда перед Петькой затрещал и покатился огненный шарик,  он с
перепугу закричал:  "Шаровая молния!" Но другие  ребята заметили, как Сережа
что-то  бросил.  Они  схватили  Сережу.  И  Петька отобрал  у  него флакон с
натрием.
     - Ничего, - сказал Витя. - Петька еще пожалеет об этом.  Пойдем в ихний
двор. Пойдешь с нами? - спросил он у  меня. - Не бойся. Девочку они не будут
трогать.
     Хотя я точно знала, что в этом случае никто не  будет  считаться с моим
полом, я сказала, что пойду.
     На  следующий день после школы мы отправились во  двор,  где  живут эти
ребята. Там такая детская площадка с песком в ящиках, с деревянной горкой, и
огорожена  она  забором. Утром там играют  дети из детского сада,  а вечером
собирается Петькина компания.  Они там курят и некрасиво  ругаются.  Я  сама
слышала.
     Я  заметила,  когда  мы  пошли, что  в руках у Вити тонкая тросточка  с
выжженным на ней рисунком и надписью "Привет из Кисловодска".
     -  Почему  ты  ходишь с палочкой?  - спросила я  у Вити. Он ответил, но
каким-то неуверенным тоном, что подвернул ногу.  Я считаю, что мальчишкам  и
вообще всем людям нужно давать путь для отступления. Поэтому я сказала:
     - Так, может, не стоит ходить? По Витя ответил: - Нет, нет, пойдем. Это
не имеет никакого значения.
     Наша походная колонна выглядела  довольно интересно:  впереди шел Витя,
чуть  прихрамывая и опираясь на палочку, за ним немного слева -  я, шагов за
пять за нами - Сережа, а уже совсем сзади - Женька Иванов.
     Мы вошли во двор и направились к детской площадке. Там сидел на детской
качалке этот Петька, против него  сидел длинный и худой мальчик,  которого я
не знала,  а  еще два  мальчика  на Петькиной компании играли  между собой в
футбол маленьким желтым мячиком.
     "Четыре  на  четыре",  -  подумала я,  хотя  не  была  уверена,  что мы
вчетвером справились бы с одним Петькой.
     -  Подождите меня тут,  -  сказал Витя и пошел  за забор, а мы "стались
снаружи.
     - Отдай натрий, - сказал Витя и оглянулся на нас, - а то плохо будет...
     - Кто это тут вякает? - сказал в ответ Петька. - А ну, брысь отсюда!
     Он наклонился, зачерпнул в горсть песок и швырнул его в лицо Вите. Витя
от  неожиданности прикрыл  лицо  рукой,  и тогда  Петька  выпрыгнул из своей
качалки и стукнул Витю кулаком в грудь, да так, что Витя сел па землю.
     Сережа бросился к воротцам, по тут Витя вскочил на ноги...  И произошло
самое настоящее чудо. Такого я не видела даже в кино.
     Тоненькая тросточка, которую  Витя держал в  руке, замелькала в воздухе
так, словно у Вити  было сто рук и сто тросточек. Петька отскочил от Вити, а
те  мальчики, которые  играли  в футбол, бросились Петьке на помощь. Но Витя
ткнул одного тросточкой в живот,  а другого тоже  в живот и  в плечо и снова
принялся  за Петьку и  за того второго, который сидел на качалке  и не успел
встать.  И  тогда Петька  с  криком  "Я  тебе  покажу!..  Я  сейчас  милицию
позову!.." бросился  наутек,  а  затем  через  забор  стали перепрыгивать  и
убегать остальные ребята.
     Витя остался на площадке один. Бледный и веселый, он сказал нам:
     -  Боюсь,   что  все-таки  пропал  наш  натрий.  Сережа,  который  даже
приплясывал от удовольствия, ответил, что за такое зрелище не жалко натрия.
     Мы пошли  назад.  Теперь  мы  шли  тесной  группой, и  Женька Иванов то
забегал   вперед,  то   пристраивался  сбоку  возле   Вити,  который,   чуть
прихрамывая, чуть опираясь на свою тросточку - я уверена, что прихрамывал он
нарочно, - всем своим видом подчеркивал, что ничего особенного не произошло,
что сам он не видит никакого героизма в том,  что победил четырех мальчишек,
каждый из которых сильнее его.

     Странное дело - девчонки из нашего класса много говорят о любви, а Таня