Нечаева и Вера  Гимельфарб уже  даже целовались с мальчишками. И  когда Таня
Нечаева после уроков в пустом классе целовалась с Борькой Сафроновым из 8-го
"Б", это увидела  уборщица и позвала завуча, и был страшный скандал, а потом
наша русачка Елизавета Карловна - она  у нас руководитель класса - провела с
нами беседу на тему  "Половое  воспитание"  и сказала, что Чехов писал,  что
нельзя целоваться  без любви,  или  нет,  не Чехов, а Николай Островский.  А
Чехов писал, что  в  человеке  все должно быть красиво, хотя, по-моему,  это
неправильно, потому что  если  у Веры Гимельфарб кривые ноги, так что же ей,
не жить на свете? Или оперировать их?..
     Но дело не в этом. В  общем, Елизавета Карловна говорила, что мы должны
иметь девичью гордость, а мальчики  должны иметь мужскую гордость,  но когда
мы  спросили ее, что  же все-таки  такое любовь, она так и не смогла  толком
ответить, а опять говорила про Чехова, Николая Островского и Пушкина, про "Я
помню чудное мгновенье",  про  "Я  вас любил, любовь еще  быть может" и  про
другие стихи.
     Но  вот на  днях  какая-то тетя читала  по  радио лекцию и сказала, что
любовь - это прежде  всего "эффект присутствия",  то есть человека, которого
любишь, все время хочется видеть, хочется, чтобы он присутствовал. Если  так
смотреть, то  выйдет, что я очень люблю и  Витю, и Сережу, и Женьку Иванова,
потому что я постоянно хочу их присутствия и мы постоянно вместе.
     Однако с мальчишками я никогда в жизни не стану целоваться. Я вообще не
люблю целоваться,  мне это не  нравится,  и  никакой  особенной  любви,  про
которую пишут в книгах,  пи к Вите,  ни  к  Сереже, ни тем  более  к  Женьке
Иванову  я никогда  не  ощущала.  И  все-таки  сегодня,  когда  мы  с  видом
победителей  возвращались к себе из двора чужого дома  и не  хватало  только
оркестра  и торжественного марша, я  вдруг подумала, что  мне неприятно, что
Витя  в  последнее время часто разговаривает  с Леной  Костиной. И о чем они
могут говорить?
     Лена круглая отличница, лучшая ученица в нашем  классе. И,  кроме того,
она самая красивая девочка,  может быть, не только  в классе,  но и во  всей
школе. У нее лицо,  как на иконах, и  черная  коса,  и  темные  глаза, очень
большие, честное же слово, каждый глаз  у нее, как рот,  и длинные, загнутые
кверху ресницы, как у женщин на мыльных обертках.
     Но  она  не  интересуется  ни  химией,  ни  историей,  и  когда  с  ней
разговариваешь,  так уже  через пять минут на тебя нападает страшная  тоска.
Разговаривать с ней еще скучнее, чем с Елизаветой  Карловной. Так о чем же с
ней говорят Витя?
     И когда я  думала обо  всем этом, я представила себе лицо  этой Лены, и
то, что  она  отличница, и то, что  Витя  один справился  с целой  компанией
сильных мальчишек, и  что он разговаривает с  Леной, и что  у его  отца есть
автомашина "Волга", и то, что он умеет водить автомашину,  что я некрасивая,
и это я выдумала, что у меня какие-то особенные глаза, -  глаза у меня самые
обыкновенные...
     И мне стало так грустно, так захотелось плакать, что я буркнула: "Я уже
иду" -  и убежала домой. Дома  я сняла  только пальто и туфли и прямо одетая
легла на постель. Я немного поплакала, а потом написала стихи:
     Сюда  частенько  приходят выпить, Консервные банки лежат на  дне. Течет
ручей грязноватый - Лыбедь. А раньше был он таким, как Днепр. Каким же тогда
был Днепр? Ревут бульдозеры громче танков,

     Ровняют пласты земли.
     В серой воде, словно падший ангел,
     Желтый кленовый лист.
     Он светел и золотист.

     Я не знаю,  почему я написала такие стихи, но я подумала, что это стихи
о любви. В них ничего такого нет, но, может быть, так и пишут стихи о любви?


ГЛАВА СЕДЬМАЯ

     Мой папа работает в газете. Он называет себя литрабом.  Это сокращенно,
а в действительности его должность называется литературный работник.
     Вообще на всякой работе, очевидно, бывает много своих  особенных  слов.
Даже у нас  в  школе много таких слов,  которых другие  люди не  знают. Вот,
например, у нас ругаются словом кануздра, а никто не знает, что это такое. Я
смотрела в словаре у папы - там такого слова нет. И ребята из других школ не
знают,  что  так можно  ругаться. Но мы-то все,  начиная от первоклассников,
знаем,  что  кануздра - это вроде свинья,  или сволочь,  или  еще что-нибудь
похуже.
     Но особенно  много  своих  слов  бывает  в  редакции. Вот,  например, в
редакции  есть  должность "свежая  голова".  Это человек,  который дежурит в
типографии, и уже ночью, самым последним,  "на свежую голову" читает газету,
чтобы не пропустить какую-нибудь ошибку.
     Когда  папа  дежурит "свежей  головой",  он  возвращается  домой  очень
поздно, среди ночи. Но  зато на следующий день он свободен и поэтому я очень
люблю, когда  он  "свежая голова". Жалко только, что  это редко бывает - два
раза, а то и раз в месяц.
     В  такой  день, как  только  я прихожу  из школы, мы с ним  быстро едим
вдвоем - мама еще на работе, а потом отправляемся гулять. Программу прогулки
мы  составляем за  день,  а  то  и за два  дня до  его дежурства.  Мы  долго
обсуждаем эту программу, а потом пана печатает ее на машинке, и мы ее вешаем
на стенку.
     На завтра у нас такая программа:
     1. Обед в ресторане  "Динамо". В меню холодный язык под  хреном, судак,
зажаренный в тесте, по двести граммов мороженого, а супа не брать,  если нам
его даже предложат бесплатно.
     2.  Поездка на  метро на  станцию  "Днепр". Испить "шеломами"  воды  из
Днепра. Взять с собой "шеломы" и плащи на случай дождя. !
     3. Посещение зоологического музея университета  и  осмотр там коллекций
бабочек, а также скелета динозавра.
     Гулять  с моим  папой очень здорово, и  мы часто ходим с ним всей нашей
компанией. Вот,  например, мы побывали с ним  в Софии, и  он так рассказывал
нам о князе  Ярославе Мудром, который построил эту  Софию, не  сам, понятно,
построил, но под его руководством, о Киеве того времени, что мы все  слушали
его с раскрытыми ртами, и я им просто гордилась.
     Но  в нем много  мальчишеского, и иногда он хулиганит, как  школьник. В
прошлый раз я была очень недовольна этим и даже боялась, что нас арестуют.
     Сережа, Витя, Женька Иванов и я пошли с ним в Ботанический сад. Сначала
мы пошли за экскурсоводом с группой экскурсантов. Но экскурсовод рассказывал
очень скучно, и мы отстали от него,  съели  по порции мороженого и выпили из
автомата  по стакану воды с сиропом,  а потом папа  сказал, что он сам будет
нашим  экскурсоводом. И он  начал останавливаться перед первыми  попавшимися
деревьями, например, перед  обыкновенным кленом, и объяснять, что это дерево
по-латыни называется  "гаудеамус игитур",  хотя  я-то знаю,  что  это первые
слова  студенческой  песни,  которую  папа  часто  поет,  и  обозначают  они
"радуйтесь молодые".  Затем он  сказал,  что из  листьев  этого дерева племя
пигмеев мумбо-юмбо готовит опьяняющий напиток,  под названием  "водька", что
кора  используется  для  изготовления  ценных  украшений  для  женщин, а  из
древесины  готовят  противотанковые  снаряды  и  стулья   для   заместителей
министров, настолько  она  прочна и  тяжела.  А  вокруг нас стали собираться
люди, и я увидела,  что их  становится все больше и больше, и почувствовала,
что это может плохо кончиться.
     Но  особенно я испугалась, когда  перед обыкновенной  акацией, подражая
скучному голосу экскурсовода, папа стал  говорить,  что  это дерево анчар, о
котором Пушкин написал свое знаменитое стихотворение:

     Яд каплет сквозь его кору,
     К полудню растопись от зною,
     И застывает ввечеру
     Густой прозрачною смолою.

     К нему и птица не летит
     И тигр нейдет - лишь вихорь черный
     На древо смерти набежит
     И мчится прочь, уже тлетворный.

     И если туча оросит,
     Блуждая, лист его дремучий,
     С его ветвей уж ядовит
     Стекает дождь в песок горючий.

     Какая-то  женщина,  из  тех,  которые  всегда  и всюду требуют жалобную
книгу, стала кричать, что  это  безобразие, почему дерево не огородили  и не
сделали надписи.
     Но папа ответил, что хорошее влияние нашей  почвы перевоспитало дерево,
и оно теперь больше не ядовито,  а используется в  воспитательных целях, как
декоративное растение. А  уже  после  этого  папа  сказал, что он совсем  не
экскурсовод и  что он  просто  в  частном порядке делится своими  небольшими
знаниями в области ботаники со своими многочисленными детьми.
     - А почему вы выдаете себя за экскурсовода?
     - Это я нечаянно,  - ответил папа, и я  потащила  его за рукав, и мы бы
благополучно ушли, если бы не любовь Сережи ко всяким глупым шуточкам.
     Сережа где-то достал баллончики со сжатым газом и пристроил в камеру от
мяча приспособление, чтобы пробивать крышечку такого баллончика у  себя  под
рубашкой.
     Когда эта  тетя стала кричать на папу,  Сережа незаметно  сдавил  рукой
свое приспособление и вдруг на глазах у присутствующих стал пухнуть - у него
вздулся огромный, как шар, живот.
     Он стоял прямо против этой тетки, а она смотрела, как он раздувается, и
вдруг стала кричать:
     - Мальчик лопается! Мальчик лопается!
     А потом, когда  увидела,  что  Женька Иванов - они  с  Сережей  заранее
прорепетировали этот номер  - выставил вперед над головой пальцы, как рожки,
и бросился, наклонясь, на Сережин живот, чтобы боднуть его, тетка закричала:
"Ой,  они все тут сумасшедшие!" -  и бросилась наутек.  А  я схватила папу и
Женьку за руки и потащила их в другую сторону. Мы забрались в пустую аллею и
так там хохотали, что нас действительно можно было принять за сумасшедших.
     Конечно, у папы бывают  и обыкновенные выходные дни, как у всех  людей,
но  это совсем не то, что после дежурства "свежей  головой". Не бывает таких
приключений, таких неожиданностей.
     Сегодня  папа дежурит. А с  мамой происходит что-то  странное. Взрослые
очень ненаблюдательны.  Они слишком заняты собой,  а кроме того,  они  очень
часто относятся к  детям, как к полоумным. Мне не раз случалось слышать, как
взрослые  при  детях  разговаривают друг  с другом  намеками,  а  детям  все
понятно. Или говорят то, чего не следовало говорить, и вдруг спохватываются:
"Ах, здесь ребенок!" А ребенок  никогда не станет  говорить или  делать  при
взрослых то, чего не следует, никогда не  забудет о присутствии взрослого. И
всегда заметит в поведении взрослого какую-нибудь странность.  Да и можно ли
считать ребенком  девочку  или мальчика тринадцати лет, о  которых  взрослые
постоянно твердят: "Вот мы в вашем возрасте..."
     Сегодня  вечером  мама  надушилась   немецкими  духами  с  унизительным
названием  "Последний шанс".  Это какие-то очень дорогие духи,  душится мама
ими редко, а пахнут они, несмотря на название, в  самом  деле очень приятно.
Надела она и новые, ни разу  не надеванные чулки, и светлые туфли, о которых
она сама говорила, что они  ей  жмут и что  она их никогда  и  ни  за что не
наденет. Кроме того, она надела сначала темно-синий шерстяной вязаный костюм
- он называется джерси, потом сменила его на новое зеленое шерстяное платье,
а потом снова надела костюм.
     Не  нужно обладать особой  проницательностью,  чтобы  понять,  что мама
готовится к чему-то важному. А когда она  спросила у меня, почему я не пойду
погулять, мне стало ясно, что к нам должен прийти какой-то человек, что мама
этим взволнована и что она не хочет,  чтобы я с ним встретилась.  Кто бы это
мог быть?
     У меня мелькнула мысль сказать, что у меня болит голова и что я поэтому
не хочу гулять, но я представила себе,  как заволнуется  мама, которая очень
не любит, когда я болею, и поставит мне термометр и заставит принять аспирин
и лечь в постель, и спросила, когда мне вернуться.
     - В девять. Ровно в девять, -  сказала мама.  -  Только, -  решила  она
вдруг, - переоденься. Надень серую юбку и красный пуловер,  который я купила
тебе в Ленинграде.
     Я  поняла, что  мне  предстоит  встретиться  с человеком или  с людьми,
которые придут к маме, и переоделась.
     Во дворе я  никого не застала, никого не  нашла  и на улице. И я решила
просто немножко побродить.  Очень приятно ходить но  осеннему Киеву. У нас в
самом деле город-сад. И какой-то поэт правильно написал:

     В синеве каштаны, липы, клены,
     Лист каймой очерчен золотой.
     Киев, Киев, город нэпе зеленый,
     Тронутый осенней красотой...

     А кроме того,  я люблю рассматривать витрины  магазинов, особенно когда
там  выставлены часы, бинокли,  фотоаппараты. И. еще  транзисторы. Вообще-то
мне  не очень  нравится, когда идет  по  улице  человек  и у него  из  брюха
раздается  музыка,  потому  что  на брюхе  транзистор,  или  когда  включают
транзисторы  в  троллейбусах  или  в парках. Но мне самой очень бы  хотелось
иметь транзисторный приемник. С таким  крошечным наушником,  как  ото теперь
делают. Чтобы слушать его одной и никому не мешать.
     Я шла от магазина к магазину,  и возле центрального гастронома  со мной
было неприятное происшествие. Я посмотрела на  витрину и  отвернулась, чтобы
идти дальше, как вдруг увидела, что из дверей магазина вышел и идет прямо на
меня тот старик, который забрал мой фотоаппарат.
     Витя был прав. На этот раз плащ на нем был расстегнут, и я увидела, что
под плащом нет даже  рубашки, только на груди свалявшиеся  седые волосы. Мне
показалось, что старик этот меня узнал, и я очень испугалась.
     С ужасом я подумала, как плохо все-таки, что  милиция допускает,  чтобы
по  городу  ходили такие  отвратительные  старики, и  я как-то замерла и вся
сжалась  и не могла даже  сдвинуться с места. Но он, наверное, даже не видел
меня. Он  прошел мимо, совсем рядом. От него  плохо  запахло, и  он бормотал
ругательства. И вдруг он обернулся, сказал: "Здоров, сынок" - и сел прямо на
асфальт возле фонаря, а затем лег.
     Асфальт  был  очень холодным.  Я  понимала,  что  старика  этого  нужно
поднять,  но  боялась.  Потом  я  подумала,  что,  может  быть,  он умер,  и
испугалась еще больше.  И я  стала говорить  прохожим: "Человек  упал.  Надо
позвать  "скорую помощь". Возле  меня  остановилась  еще какая-то женщина  в
ватнике и с кошелкой, и  мне уже не было так  страшно.  Два прохожих  - один
постарше, в шляпе  и с тростью,  а  другой помоложе, с  портфелем,  -  стали
поднимать этого старика, но он был жив, потому что он начал плохо ругаться и
кричать,  что  он никуда не пойдет. Они его все-таки подняли на ноги,  но он
снова повалился  на тротуар.  Тут подошел  милиционер  и сказал, что отвезет
этого старика домой.
     - Я не  пойду  в вытрезвитель! -  стал кричать  неожиданно пришедший  в
сознание старик, но  милиционер  помог ему  встать,  стал его уговаривать  и
остановил  проезжавшую  машину.  Старик  сопротивлялся,  но  милиционер  его
все-таки посадил в машину и сел рядом с ним, а я пошла домой.
     И странные, горькие мысли были у меня в голове.  Ведь этот старик, этот
пьяница,  который настолько утратил человеческие черты, что запугивал меня и
вабрал  мой  фотоаппарат, и  валяется  на улице, на  холодном асфальте, этот
человек был  когда-то мальчиком,  школьником, таким,  как Витя или Сережа, и
тоже  слушал  на  уроке про  Лермонтова  или Николая  Островского. И учил на
память стихи Пушкина, и читал "Как закалялась сталь". Но  если человек знает
стихи Пушкина и читал "Как закалялась сталь", он ведь не  может  после этого
забрать чужую вещь,  пьянствовать, ругаться и валяться  на асфальте. Неужели
нет таких  книг и  стихов, прочитав которые  человек понял бы,  как все  это
плохо, и навсегда отказался от этого?
     И неужели Витя, или  Сережа, или Женька Иванов могут когда-нибудь стать
такими,  как этот старик? Не может этого быть. Потому что тогда бы не стоило
ни жить, ни учиться, ни работать.
     Я вернулась домой в очень плохом настроении. Мама спросила, приготовила
ли я  на завтра  уроки,  и  я  ответила, что  приготовила, хотя я не сделала
домашнего  задания  по  физике. Но  "не не хотелось готовить сейчас домашнее
задание, и я решила, что спишу его завтра в школе у Сережи.
     Как  только  я  вошла  в комнату, я сразу поняла, что человек, которого
ждала мама, не пришел: на столе в стеклянной вазе  остались яблоки, груши  и
виноград, так же красиво уложенные, как  и перед моим уходом,  - мама  очень
красиво умеет складывать  фрукты,  ни  в  одной  витрине  они  не  лежат так
естественно и небрежно.
     Мама читала книжку,  которую  я уже  давно  прочла,  - "Консуэло"  -  и
прислушивалась к  двери, а я взяла  старый номер журнала "Юность", и мы  обе
сидели  и  читали. В  половине  десятого мама сняла свой  шерстяной костюм и
надела домашнее платье из  черного вельвета. Есть  у  нее такое платье,  оно
длинное  и  немодное, но  маме  в нем  лучше всего,  она  в  нем  похожа  на
герцогиню.
     -  Ну, иди умойся и ложись спать, - сказала мама. - Почисть как следует
зубы.
     Я, как всегда перед сном, умылась под тепленьким душем и почистила зубы
и пошла спать  с  тяжелым, гнетущим чувством, которое, как я понимаю,  может
толкнуть человека на  самый неожиданный поступок - даже на пьянство, даже на
предательство, с чувством, что все в этом мире бессмысленно и бессвязно.
     Мне приснились странные стихи:

     Дождь с отчаяньем бьет кулаками в окно -
     Так бывает весной.
     Люди тихо встают, друг па друга глядят
     И уходят под грохот дождя...

     Мне  часто  снятся стихи,  но  я их  обычно  не  запоминаю,  а  сегодня
запомнила,  потому  что проснулась от  звонка в  дверь. Я подумала, что  уже
утро, но  не открыла глаза,  а  стала повторять  про  себя приснившиеся  мне
стихи, пока не выучила.
     Я услышала в передней мужской голос:
     - Извини, что так поздно. Не смог раньше выбраться... И мама в ответ:
     - Ничего, я  думала, что  ты уже  не придешь. И  оделась  по-домашнему.
Пойдем в комнату. Только разговаривать нам придется тихонько: Оля спит.
     - Так рано? - спросил уже в комнате грубым шепотом мужской голос.
     - Половина одиннадцатого. Она в первой смене.
     - В шестом классе?
     - Нет, в седьмом. Садись, пожалуйста.
     - А где твой муж?
     - Он сегодня дежурит. В редакции.
     - Жалко. Значит, я с ним не встречусь. Завтра я улетаю. А хотелось бы с
ним познакомиться. Посмотреть, на кого ты меня променяла.
     - Ты до сих  пор летаешь? - спросила мама.  Они оба перешли с шепота на
обычный разговор. - Нет. Теперь я пассажиром.
     Я лежала, закрыв глаза и  зажав сложенные  ладони между коленок, как во
сне,  и  не знала, снится  ли мне этот разговор или он  происходит  на самом
деле.  Но когда мужской голос  сказал: "И так далее, и так далее", я поняла,
что  приехал мой отец. У меня нет к нему никаких родственных чувств, и папой
я  называю Николая Ивановича, которого очень люблю и который для  меня очень
хороший папа, но все-таки  мне было интересно,  какой он, мой отец, похож ли
он на меня, почему он нас оставил.
     - Семья у тебя есть? - спросила мама.
     - Да. Жена. Двое детей. Сыновья.
     - Зачем ты приехал?
     - Я тут в командировке. Ну, и хотел повидать тебя.  И  дочку. У нее моя
фамилия?
     - Нет. Она - Алексеева.
     - Что вы ей сказали обо мне?
     - Что ты погиб. В авиакатастрофе.
     - Это плохо, Лена,  - серьезно и спокойно сказал мой  отец. - Это очень
плохо. Сначала ты обманула меня. Затем ты обманула девочку.
     - Я не могла ей сказать. Пусть сначала подрастет.
     - Сказать дочке, что ее отец, который перед тобой ни в чем не виноват и
от которого ты ушла к  другому, погиб, - это значит пожелать ему этого. Но я
не суеверен... Как относится к Оле твой муж?
     - Хорошо  относится. Он  не только мой муж, но и ее отец. На протяжении
десяти лет. А ей - тринадцать.
     Значит, меня обманывали. Для  моей  же  пользы. Детей  бьют для  их  же
пользы.  Чтобы  они  были  хорошими  и, когда  станут  взрослы