етики, - и закричал на нас:
     -  Милые дамы,  подгоните ваших  портных,  парикмахеров  и  сапожников,
потому  что внизу ждет такси,  и счетчик  в этом  такси крутится с нездешней
силой.
     Папа нас растормошил, мама докрашивала губы уже на лестнице, а папа тем
временем говорил:
     - Есть у американцев такая паршивая пословица: "Время - деньги". Обычно
этого  как-то  не чувствуешь.  Но до  тех  пор. пока  ты не просишь таксиста
подождать то небольшое время,  какое  требуется жене, чтобы накрасить губы и
примерить пяток платьев.
     - У меня всего пять платьев, - огрызнулась мама.
     - Ой ли? - ответил папа.
     -  Но как  ты догадался?  - счастливо  рассмеялась  мама. - Именно пять
новых платьев я себе собираюсь сейчас сшить. Да самых модных! А тебе - новый
костюм. Ты видел, какие я часы Оле купила?
     - Нет. Когда же я мог?
     - Нужен ремешок.  Надо было взять  часы с  собой. Купили бы ремешок  по
дороге.
     - Я сбегаю, - предложил папа.
     - Ладно, потом, - ответила мама.
     Мы  сели в такси. Как  всегда, мама и папа сзади, а  я впереди, рядом с
шофером.
     - В  ресторан  "Динамо",  -  сказал папа водителю,  пожилому  человеку,
который очень  недовольно  покосился  на  меня,  когда  я  завертела  ручку,
открывая окно со своей стороны.
     Машина тронулась, а я  все  раздумывала о  том, как же  будет с  Колей.
Конечно, если бы я рассказала маме о нашем разговоре, то она ответила б, что
я сама  виновата, потому что  я его обидела. Но  ничем  особенным  я  его не
обидела.  Ему часто говорили Самшитик, да  и теперь говорят, и никогда он не
обижался. Он просто стал теперь таким обидчивым. Успех меняет  людей.  И  не
всегда к лучшему.
     И мне очень захотелось, чтобы  Коля, после того как поссорился со мной,
снова начал получать двойки. Вот тогда бы  он узнал. И все бы  увидели,  что
хорошо учиться он начал под моим влиянием.
     - Коля тебе ничего не говорил? - неожиданно спросил папа.
     - Нет, - ответила я недовольно, потому что мне показалось, что он будто
подслушал мои мысли.
     - Значит, он ничего не знает... А тебя ждет большой сюрприз.
     - Какой?
     - Сюрприз имеет такое название потому, что  должен быть неожиданным. Но
я тебе расскажу, - сказал папа, расплачиваясь с водителем. - Пойдемте?
     Он взял под руку маму и меня, а мы с  мамой почти одного роста, и повел
нас вверх по длинной и широкой лестнице к ресторану "Динамо".
     В ресторане, когда мы уже сели за столик и когда наш знакомый официант,
совсем  молодой  человек,  подстриженный  ежиком, по имени  Федор  Павлович,
спросил  у  мамы, как  ее здоровье, хотя мама  никогда  и  ничем  не болеет,
спросил  у  меня,  не  именинница ли  я сегодня,  сказал  папе,  что  погода
портится, и посоветовал нам взять на обед беф "Динамо" - я только видела это
блюдо, а  никогда  его не ела - это такое  мясо, запеченное  в  горшочках, а
сверху горшочки накрыты белым тестом, - папа сказал, чтобы нам дали этот беф
"Динамо" и  еще бутылку мускатного шампанского, а потом  уже  рассказал мне,
что  он  как депутат  горсовета  выступил  на  заседании  комиссии,  которая
занимается жилищным вопросом,  и сказал,  что  родители Коли живут  в плохих
квартирных условиях  и что Колина мама, Елена  Евдокимовна Лукашенко,  герой
Отечественной  войны, и им  уже выделили квартиру  в новом доме,  в нашем же
районе,   почти  против  нас,  и  что   дом  этот   на   днях  будет  принят
государственной комиссией и заселен.
     Папа никогда прежде не говорил, что  он депутат городского Совета. Я об
этом даже не догадывалась. А мама смотрела  на папу  смеющимися  влюбленными
глазами и говорила, что он  молодец, что  это  он сделал замечательное дело,
что  она хочет выпить шампанского  за то, что он такой  хороший,  и чтобы он
всегда был  таким,  а  папа  смущенно  отмахивался  и говорил, что  она  его
напрасно хвалит, что  он зазнается  и перестанет  узнавать знакомых, а также
слушаться жену и других  начальников,  а  я  смотрела  на  них,  и мне  было
завидно, что им так хорошо и весело.


ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

     Все-таки очень  приятно  умываться собственным  мылом. Наверно, на всем
земном шаре немного найдется людей, которые могли бы этим похвастаться.
     Мыло  приготовила  я сама. Я положила в эмалированную кастрюлю топленое
масло.  Мама говорила,  что  его все равно  нужно выбросить,  потому что оно
прогорклое. Масло это я залила раствором едкого натра. Раствор  был примерно
сорокапроцентный. Я сварила  этот состав,  все время добавляя в  него воду и
помешивая  деревянной   ложкой.   Затем  я   добавила  в  кастрюлю   раствор
обыкновенной кухонной соли, и на поверхности выделился слой мыла. Это мыло я
собрала и отжала через марлю, а потом спрессовала  его,  положив между двумя
слоями фанеры и усевшись сверху. Получился такой мыльный блин.  Да, чуть  не
забыла,  я добавила  в это  мыло мятных капель, и у меня мыло - мятное. Пена
даже холодит кожу.
     Я умылась собственным мылом, выпила стакан молока, съела ломтик  хлеба,
намазанный маслом и медом, и пошла  в школу с готовым  планом, как отомстить
Коле. На эту мысль  меня натолкнули  "Приключения  Тома Сойера". Я давно эту
книжку  читала,  но  хорошо  помню, как там Бекки,  когда обиделась на Тома,
стала разговаривать с каким-то мальчишкой, которого Том вздул.
     Вообще  это  очень хорошая  книжка, и там  много  полезного.  Непонятно
только, какого возраста этот Том Сойер. То он ведет себя, как первоклассник,
то вдруг  вступает в "Общество трезвости", как взрослый, то  рассуждает, как
маленький ребенок, то  как вполне  разумный человек. Нет, я понимаю, что это
может быть:  я  замечала,  что  мои  одноклассники  иногда  рассуждают,  как
маленькие дети, а иногда - как старики, но все-таки хотелось бы точно знать,
сколько лет ему было, когда он с Геком Финном нашел в пещере сокровища.
     Я шла  очень медленно  и пришла к самому  началу урока. Коля уже был  в
классе.  Он вернулся на заднюю парту. Я  этого ожидала и все-таки надеялась,
что он этого не сделает.
     Я села на место и услышала, как в классе зашушукались.
     На  первом  уроке наш математик Климент Ефремович вызвал  меня  и задал
задачу - довольно  простую, я  знала, как ее решить, но все равно она у меня
не получалась, потому что  я  допустила  глупую арифметическую ошибку: от 82
отнять И я написала 72, и из-за этого вышел неправильный результат.
     А сбилась я потому,  что в классе,  пока я отвечала, время  от  времени
возникал,  как  говорит  Елизавета Карловна,  "нездоровый  смех".  Смех этот
вызывал  Сережа.  У  него насморк,  и  он научился  каким-то особым  образом
сморкаться в платок. При этом он носом издает звук, похожий на  звук трубы -
в начале низкий и громкий, а заканчивается он таким тоненьким писком.
     Если  бы кто-нибудь другой так  высморкался, то не обратили бы внимания
или удивились и даже сказали, что  так сморкаться неприлично.  Но когда  это
делает Сережа, все вокруг смеются и считают, что это очень остроумно, потому
что все и всегда ждут  от  него смешного. И он так к этому привык, что когда
хочет сказать  что-нибудь  серьезное, а  вокруг смеются, так  он уже даже не
обижается.
     Климент  Ефремович несколько раз подозрительно посмотрел  на Сережу, но
промолчал. У Сережи в самом деле был насморк, и, очевидно, Климент Ефремович
не решился делать замечание человеку за  то,  что  тот  странно  сморкается.
Затем он просмотрел на доске мое решение и спросил:
     - В чем тут ошибка? Кто скажет?
     В классе первыми поднялись две руки: Лены Костиной и Коли Галеги.
     - Вот, значит, как? - удивился Климент Ефремович. - Ну скажи, скажи,  -
предложил он Коле.
     Коля  сказал, что я неправильно отняла  и что поэтому  результат у меня
получился неверный.
     - Так,  - сказал  Климент  Ефремович. -  Нужно быть  внимательней.  Дай
дневник.
     Я дала  дневник,  и он мне все-таки  поставил  четверку.  Я  много  раз
замечала,  что Климент Ефремович  ко мне несправедлив. Но в хорошую сторону.
Он мне всегда завышает отметки. Другому бы он поставил тройку.
     Я не знаю, почему он так ко мне относится, но я много раз замечала, что
обычно глаза у него усталые и  какие-то отрешенные,  какие-то  погруженные в
себя, а когда он посмотрит на меня, глаза у него всегда веселеют. Но вот то,
что Коля первым поднял руку, это уже, по-моему, просто свинство. Подумаешь -
отличник... Если бы он ошибся, я бы так не сделала.
     На переменке Коля вышел из класса вместе  с Леной, а когда я тоже вышла
в коридор, то услышала, что Лена оживленно и громко говорит Коле:
     -  Нет,  нет... Совсем не так.  И  "гуд найт" и "гуд бай"  при прощании
обязательно  нужно произносить с восходящим  тоном. Если их произносить, как
ты и некоторые другие, с нисходящим тоном, то это у англичан считается очень
грубо  и невежливо и обозначает  "идите  вон,  а  я с  вами  больше не  хочу
разговаривать"...
     Следующий  урок у нас английский,  мы этого не учили, и я по правде  не
знаю, чем отличается восходящий тон от нисходящего.
     "Ну  что  ж, ладно",  - решила  я  и  стала разыскивать  Сережу,  чтобы
привести в исполнение план, подсказанный мне "Томом Сойером".
     - Оля,  - сказал  Сережа,  - а  я  тебя как раз ищу.  Пошли в медпункт.
Поможешь мне. Подержишь меня за ноги.
     - Зачем за ноги?
     - Ну,  пока мне будут капли  в нос закапывать.  А  то  я  сам не удержу
стойку на руках.
     Мы пошли в медпункт, и наша докторша, вместо  того чтобы  выставить нас
за дверь,  сначала посмеялась, а  потом действительно  согласилась  закапать
Сереже нос в положении вниз головой, заметив при этом, что так капли в самом
деле не вытекут из носа и попадут, куда им нужно.
     Сережа  вышел из медпункта на  руках. За  дверью его ждала восторженная
толпа  пятиклассников во  главе с Женькой  Ивановым. Я еще  не видела, чтобы
человека так обожали, как пятиклассники Сережу. Они смотрят  на него, как на
бога. Если бы Сережа вздумал, они бы его носили на руках. Никто так не ценит
смешного и не нуждается так в смешном, как пятиклассники.
     - Послушай, Сережа, - сказала я. - Может, ты пересядешь за мою парту?
     Сережа  посмотрел  на  меня  очень понимающими,  очень  умными  и  даже
сочувственными глазами, но сейчас же скорчил шутовскую физиономию и ответил:
     - Сначала мне следовало бы поступить в секцию бокса, потому что драка с
Самшитиком - не шутка. Но я никогда  не  забуду, как ты  со мной  поделилась
последним бутербродом, и поэтому готов для тебя на все.
     Позавчера  я  на  переменке  только  развернула  и  положила  на  парту
бутерброд, чтобы  съесть  его, как  Сережа незаметно  стащил мой бутерброд и
съел его сам.
     На следующем  уроке была русская  литература.  Хорошие  ребята учатся в
нашем классе. Все сделали вид,  что  в том, что Сережа пересел за мою парту,
нет ничего особенного. И даже Елизавета Карловна сделала вид,  что ничего не
заметила.  Хотя этого я уж никак  не  ожидала. Елизавета Карловна  не любит,
чтобы ученики в ее классе меняли места без ее разрешения.
     Елизавета  Карловна  рассказывала   нам  о  формах  поэзии  и  о  белом
нерифмованном стихе,  который требует от  поэта еще большего мастерства, чем
рифмованный  стих.  В  пример  она  приводила лермонтовскую  "Песню о  купце
Калашникове".
     - Можно вопрос? - сказал Сережа и поднял руку.
     - Какой вопрос? - спросила недовольно Елизавета Карловна.
     - Я не  знаю,  как  поэтам,  а мне очень легко сочинять белые стихи,  -
сказал Сережа. - Я могу переложить в  белые  стихи любую газетную статью или
даже учебник.
     -  Что  за  чепуха! - сердито посмотрела  на Сережу  учительница и, как
всегда, поморщив нос, передвинула чуть выше очки.
     - Пожалуйста, - сказал Сережа, раскрыл учебник литературы и стал читать
с огромным пафосом, повышая голос на концах строк:

     Художественная лите'ра-
     Тура', живо'пись, музыка',
     Театр, кино, танцы, архите-
     Ктура', зодче'ство, скульптура',
     Все это ра'зличные виды
     Искусства. Художественна'-
     Я литера'тура состо'ит
     Из произве'дений, напи'-
     Санны'х писателями - по'э-
     Тами', прозаиками, дра'...

     Все  сидели  совершенно  огорошенные не столько самими стихами, сколько
горячностью, с  которой  их  произносил  Сережа,  а кто-то даже подвывал  от
удовольствия.
     - Хватит,  хватит, - сказала Елизавета Карловна, но  Сережа, как поэт в
порыве вдохновения, в позе Пушкина со знаменитой картины "Пушкин выступает в
Лицее", продолжал:

     Мату'ргами. В эти'х прои'зве-
     Дени'ях, как и в дру'гих ви-
     Дах искусства', в художестве'нной
     Форме' в обра'зах отра...

     - Хватит, -  сказала  Елизавета  Карловна. -  Мы уже насладились твоими
стихами. Садись.
     И, когда Сережа сел, она продолжала:
     - Вот, ребята, Сережа привел очень яркий пример к тому, что я говорила.
Как  видите, одной  перестановкой  ударений  нельзя сделать стихов из прозы.
Однако, если бы он не  импровизировал, а подготовился как следует дома, ему,
возможно,  удалось бы даже зарифмовать  между  собой строки, которые он  нам
читал.  Но  и  от  этого  они  не стали  бы  более поэтическими. Как  я  вам
объясняла, поэзия это не ритм и не рифма, а прежде всего мышление образами.
     Елизавета Карловна продолжала урок, но  я отвлеклась и некоторое  время
не слышала  того,  что она  говорила, потому что задумалась о  ее словах.  Я
совсем не понимаю, что значит "мышление образами". По-моему, все люди мыслят
образами.  Даже  при  решении арифметических  задач. Даже  цифры можно  себе
представить в виде образов. И я начала складывать в голове сказку о цифрах.

     Когда-то королевство цифр,
     Своих соседей покорив,
     На зависть и на страх врагам,
     Тра-та-та-там, тра-та-та-там...
     Царящею, держащей власть
     Династия 1 была.
     Царь, выступая, гордо нес
     Свой длинный, тонкий, острый нос.
     Его министр первый - 2.
     Он, говорили, голова.
     И вправду, голова его
     Министра больше самого.
     Но шел слушок из уст в уста,
     Что голова его пуста.

     Затем что-то такое про 3 и 4, а потом:

     Богаты страшно 5 и 6 -
     Имений, фабрик их не счесть.
     Тот и другой вперед песет
     С огромной важностью живот.
     Из 7 надо будет сделать военного.
     А 8, 9 - те купцы,
     В их магазинах леденцы,
     Автомобили "кадиллак",
     Идут отлично их дела.
     А нуль мы сделаем ученым.
     Толстым и добрым ученым.
     Профессор - старый толстый нуль.
     Старик боится свиста пуль,
     Автомобилей, лошадей,
     Дам, жаб, мальчишек и т. д.

     "И т. д." или иначе "и так далее", как любит говорить мой родной отец.
     Я  подумала  о том, что  нужно  будет написать  в  Новосибирск  письмо.
Написать, чтобы отец прислал  мне свою  фотографию и фотографию своих детей,
раз уж  они мне какие-то родственники. Что я живу очень хорошо,  и увлекаюсь
химией, и всем довольна.
     И еще я подумала, что если бы за моей партой сидел  Коля, то  я бы  ему
шепнула: "Я  решила написать письмо своему отцу в  Новосибирск", а он  бы не
удивился, кивнул  головой и  тихо ответил:  "Ну  что ж, напиши". А Сереже  я
этого не могла сказать.
     А потом уже я подумала, что из  меня никогда не будет  хорошей ученицы,
потому  что,  пока я  все это думала, урок закончился, а я  почти  ничего не
слышала и не запомнила.
     После уроков Коля, Витя, Сережа и Лена, как ни в  чем не бывало,  пошли
вместе домой, и моя выдумка с "Томом Сойером" ничего не дала, а я осталась в
школе, чтобы повидаться с Евгенией Лаврентьевной.
     Мне всегда нужна теория. Когда мне было четыре  года (я хорошо помню, в
четыре года меня отдали в детский сад), я услышала от соседской девочки, что
вода состоит из газов, из водорода, который так называется потому, что родит
воду, и кислорода. Если  их соединить  и пропустить хоть маленькую  искорку,
раздастся взрыв и получится капля воды.
     Я тогда  же  сложила  для себя теорию, что тучи состоят из газа, я даже
знала,  что белые - это водород, а черные - кислород, и что когда между ними
проходит искра - молния, то раздается взрыв - гром и падают капли воды.
     Я была настолько  уверена в правильности этой своей теории, что узнала,
как получается дождь на самом деле значительно позже, чем нормальные дети, -
кажется, только в четвертом или пятом классе, когда нам рассказывали об этом
в школе.
     Сейчас у меня новая теория, и я хотела посоветоваться о ней  с Евгенией
Лаврентьевной.
     Я долго ждала за дверью, пока уйдут  ученики из разных классов, которые
после  уроков  всегда  остаются в лаборатории, задают  Евгении  Лаврентьевне
вопросы, проводят опыты, которые их интересуют.
     Наконец  они стали выходить,  но Евгения Лаврентьевна  вышла  вместе  с
ними. Однако, когда она  увидела меня,  она спросила: "Ты ко мне,  Оля?" - и
вернулась в лабораторию. А я за ней.
     -  Что у тебя такое? -  спросила Евгения Лаврентьевна чуть ворчливо, но
на часы не посмотрела. Она никогда не смотрит на часы,  если разговаривает с
ребятами.
     Я  сначала   расспросила  Евгению  Лаврентьевну,  что  такое  "губчатая
платина",  а она спросила, где  я встретила  зто название, и рассказала мне,
что это такое, а потом уже я сказала:
     - И еще я хотела у  вас спросить... есть  ли ученая формула про то, что
такое любовь и отчего она происходит?
     - Формула? - удивилась  Евгения  Лаврентьевна.  - По-моему, нет.  Я, во
всяком случае, не знаю такой. А у тебя на этот счет появилась новая теория?
     -  Да, - сказала я. - Химическая. Мне кажется, что это - как соединение
химических элементов в какое-то вещество... Или, вернее, двух веществ в одно
новое. В  одном не  хватало одних элементов, в другом  - других элементов, а
когда она соединяются, они как бы дополняют друг друга. И любовь тоже, может
быть,  появляется,  когда в  одном человеке  не хватает одного,  а в  другом
другого, и они это чувствуют и как бы тянутся друг к другу.
     -  Нет,  - сказала Евгения  Лаврентьевна,  - это  значительно сложнее в
химии, а уж в жизни - и говорить не приходится... Ты пишешь стихи?
     - Да, - ответила я. - Пишу.
     - Прочти мне что-нибудь на память.
     Я прочла Евгении Лаврентьевне стихи про Буратино и про Тараса Шевченко.
Она  слушала  очень  внимательно  и,  как говорит  в таких случаях мой папа,
уважительно, а потом сказала:
     - Я не считаю себя знатоком поэзии, и поэтому мое мнение не может иметь
особой  цены.  Но мне твои стихи понравились, и  я думаю,  что тебе  следует
продолжать их  писать...  Ну, а теперь,  если у  тебя  нет других  вопросов,
пойдем домой.
     И уже по дороге она сказала:
     - Писатели иногда каким-то удивительным образом догадываются о том, что
лишь  впоследствии  открывают ученые. Вот, например,  ты читана "Путешествие
Гулливера" Свифта?
     - Читала.
     - Я не знаю, обратила ли  ты на это  внимание, но Свифт  упоминает там,
что у Марса есть два спутника. Тогда еще не было телескопов и  люди не знали
о  спутниках  Марса.   Но  впоследствии  ученые  установили,   что  у  Марса
действительно есть два спутника - Деймос и Фобос. Как об этом мог догадаться
Свифт - неизвестно до сих пор.
     Она замолчала, и я  подумала, что  она сейчас расскажет о своей теории,
откуда это могло быть известно Свифту, но вместо этого она сказала:
     - Или вот ты еще будешь  изучать роман Чернышевского  "Что  делать?". В
этом романе Чернышевский  назвал алюминий металлом социализма и говорил, что
в  будущем  будут  сооружаться громадные  дома с массой света  и  воздуха из
алюминия и  стекла.  В те  времена, а роман этот  был  написан в начале 1863
года,  алюминий считался  драгоценным металлом и  стоил примерно столько же,
сколько  золото. Еще через  шесть лет после того, как был написан  роман,  в
Лондоне побывал  Менделеев, и  ему в знак  признания его