ей.
     Тем временем  загонщики  вышли к нам. Мы собрались все  вместе. Дмитрий
Максимович был очень  раздосадован тем, что не попал в зайца. Папа вообще не
стрелял,  потому  что не  видел никаких животных.  А  генерал Иван  Иванович
сердито  говорил, что  это  вообще  не охота, что нужна "пороша" и  что заяц
"залег", и все вытирал  нос белоснежным платком, который очень не подходил к
его старенькому ватнику.
     Но дядя Тима убил зайца, и все его  поздравляли с  "полем", и всем, как
мне показалось, было завидно.
     Нас перевезли  на новое  место, но  на  этот  раз мы  не видели никаких
зверей,  а когда  все собрались,  оказалось, что  дядя Тима  убил еще одного
зайца,  а потом была третья "загонка",  и в третьей "загонке" дядя Тима убил
двух зайцев, а все остальные ни одного.
     И  пока все это происходило, я очень замерзла и устала, и хотя снег был
неглубоким, он мне все  равно  набился  в  ботинки, и  я обрадовалась, когда
сказали, что пора обедать, потому что уже два часа дня.
     Обедали мы  на открытом воздухе,  просто на  лесной поляне, где в землю
вбили  два  рогатых  сука, на них  положили толстую палку, на палку повесили
ведро, а под ведром разложили костер. В ведре сварили полевой супчик. Ничего
вкуснее этого  супчика я не  ела за  всю свою жизнь. В  этот супчик положили
кусок  баранины, и  кусок  свиного венгерского  сала, которое  мы привезли с
собой, и целого петуха, и половину утки, и пшено, соль, лук,  перец, укроп и
петрушку и начали  его варить,  оказывается,  как  только мы пошли  в первую
"загонку".  За это  время пшено  и все это разное  мясо  разварилось в  одну
сплошную кашицу и пропахло дымом.
     Нам  с папой  налили  этого супчика в  одну  помятую  миску из "металла
социализма" -  алюминия, и  мы, обжигая язык  и  губы, съели целую миску,  а
потом еще попросили добавки.
     - Просто объедение, - сказал генерал Иван Иванович,  вынимая из кармана
свежий белый носовой платок и утирая им рот.
     "Интересно, сколько  у  него с собой платков?" - подумала я. У  меня не
было ни одного,  и  я решила, что мама права, что  нехорошо  девочке  всегда
ходить без носового платка.
     - Ну как, Ольга Николаевна, - спросил у меня генерал, - не замерзла?
     - Нет, ничуть, - ответила я, потому что очень разогрелась от супчика.
     - Довольна, что поехала на охоту?
     -  Очень  довольна, - сказала  я.  Мне  в самом деле было  так хорошо и
интересно, как никогда в жизни.
     Присев  на  корточки  и  разгребая  палкой головешки в  костре, Дмитрий
Максимович сказал папе:
     - А  знаете ли, не хотел вам говорить, но ходят слухи, что героя вашего
фельетона выдвигают на повышение.
     Я никогда  не  могла  понять, почему  люди находят,  казалось бы, самое
неподходящее время и место для того, чтобы сообщить какое-нибудь  неприятное
известие.
     - А куда именно? - таким тоном, словно ему это было совсем безразлично,
спросил папа.
     - В Совет Министров.
     - Ну что ж, - сказал папа. - Это ненадолго.
     - Будем  надеяться, -  ответил Дмитрий Максимович и  налил себе в миску
еще черпак полевого супчика. - Но бои  предстоят еще тяжелые, трудные бои...
Ну что ж, пора и за дело... Что, Оля, убьем зайца?..
     Я не ответила, потому что у меня совсем испортилось настроение.
     Мы  еще долго  охотились, и  дядя Тима убил еще лисицу, а больше  никто
ничего  не убил. Самым  интересным  занятием на  охоте оказалась стрельба по
бутылкам. Когда охота закончилась, на сосну, на сучок, надели бутылку, и все
стреляли в нее по очереди с  большого расстояния. Дмитрий Максимович стрелял
первым, и он промазал, а я  хорошо прицелилась и хотя перед самым  выстрелом
зажмурилась, все равно разбила бутылку вдребезги.
     Перед самым  отъездом  дяде Тиме заплатили деньги, и он  дал  по  зайцу
папе, и генералу  Ивану Ивановичу, и Дмитрию Максимовичу, и нашему водителю.
Дмитрий Максимович попросил, чтобы я  никому  не  рассказывала,  что  зайцев
убили не они, а егерь.
     - А если ты проговоришься,  - сказал  Дмитрий  Максимович, - то из тебя
уже  никогда не получится настоящего охотника. Настоящий охотник умеет свято
хранить тайну охотничьей добычи.


ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

     Я посматривала на свои часики  через  каждую минуту.  Может  быть, Коля
опаздывал?  Он иногда опаздывал на урок, и  я  ждала,  что сейчас  откроется
дверь, что Коля  спросит: "Разрешите войти?", что Елизавета Карловна скажет:
"Почему ты опоздал?", что Коля ответит:  "У  нас испортился будильник",  или
еще  что-то в этом роде и что  Елизавета Карловна в ответ скажет:  "Сядь  на
место и дай дневник".
     Но  Коля не приходил, и мне стало как-то неуютно в нашем классе, потому
что я подумала, что он заболел.  Мы с  ним  по-прежнему не дружили и даже не
разговаривали, и, казалось  бы, мне  должно быть  безразлично,  пришел  он в
школу или  не пришел. Но  мне это  было не  безразлично, тем  более  что  он
никогда  не  пропускал занятий,  разве  только  прежде, когда  Коля  дома не
готовил уроков, он мог сбежать с контрольной.
     - Ты не знаешь, что с Колей? - спросила Елизавета Карловна у Вити после
урока.
     - Нет... Может, он простудился?
     - Может  быть, - ответила Елизавета  Карловна. -  И вам,  его  друзьям,
следовало бы это выяснить.
     - Я зайду к нему после школы,  - сказал  Витя.  Елизавета  Карловна  не
спросила у меня о том, что с Колей.
     Она всегда безошибочно знала, у кого спросить об отсутствующем на уроке
ученике. И  все-таки мне было бы приятней, если бы  она обратилась ко мне. И
поручила бы мне зайти к нему. Я бы, конечно, не пошла, но все-таки...
     К шести часам  - было уже темно, теперь рано  темнеет - мы собрались  у
Вити.  У него  появилась  новая идея: с  помощью наших сокращающихся  пленок
построить  что-то вроде  вечного  двигателя. Конструкцию  он придумал  очень
интересную, но я  не  знала, можно ли  ее  сделать  практически.  В  младших
классах, а иногда  и в детском саду все дети делают себе двигатели,  которые
вращаются  центробежной силой. Для  этого нужно крепкую нитку сложить вдвое,
продеть через отверстие в большой пуговице,  завязать конец, надеть нитку на
пальцы, закрутить ее, а  потом  растягивать и отпускать. Пуговица при этом с
огромной скоростью вращается то в одну, то в другую  сторону, пока не лопнет
нитка.  Хотя я  уже большая, но  я  до  сих пор  люблю готовить  себе  такие
двигатели.
     Витя сказал, что  если мы вместо нитки используем нашу пленку,  а в две
ванночки для проявителя нальем кислоту и щелочь, то пуговица будет все время
крутиться то в одну, то в другую сторону.
     Когда  я пришла к  Вите, там  уже были Сережа, Лена и Женька Иванов, но
Коли не было.
     Мы скрутили пленки  так, что они  напоминали тонкие шнурочки, и продели
их в пуговицу, и сделали все остальное, как предлагал Витя, но пуговица даже
не собиралась вращаться.
     Я  все  время раздумывала о том, как спросить у Вити,  заходил ли он  к
Коле, но ничего не могла  придумать, а  ребята,  как  назло, словно забыли о
Коле, и никто даже  не вспомнил,  что его днем не было в школе и что вечером
он  не  пришел к Вите. Но,  может быть, подумала я, Витя  рассказал ребятам,
почему Коли не было, еще до моего прихода?..
     Пришел  Витин пана, Леонид Владимирович,  погладил бороду и сказал, что
так из нашей  машины  ничего  не получится, потому что одна половина  пленки
растягивается,  а  другая  сжимается,  и  что для того,  чтобы  наша  машина
заработала, нужно сделать саморегулирующееся устройство,  которое поочередно
поливало  бы пленку то кислотой,  то  щелочью. Он нарисовал  нам схему,  как
сделать такое устройство, и тут же добавил, что мы не сможем его изготовить.
     - Леонид Владимирович, -  сказал Сережа, - что это у вас  за ниточка?..
На пиджаке?..
     - Где? - спросил Леонид Владимирович.
     - Вот она...
     Сережа потянул какую-то белую ниточку на плече у Леонида Владимировича,
и  мы вдруг с  удивлением увидели, что  нитка  тянется  без конца, тянется и
тянется, метр за метром, а Сережа вытягивает  ее двумя руками  и опускает на
пол.
     - Погоди,  - испугался Леонид Владимирович. - Ты  этак мне весь  пиджак
распустишь...
     Он  снял  пиджак  и  сам стал  тянуть эту  нитку, а она  все тянулась и
тянулась без конца.
     - Откуда она могла  взяться? - удивился Витин  папа и  стал осматривать
свой  пиджак.  -  Э, - закричал он вдруг, - да у меня в кармане катушка! Ну,
знаете... Твоя  работа?  -  обратился он к Сереже.  - Вот зачем ты  вертелся
вокруг моего пиджака!
     - Моя, - ответил Сережа.
     Я  подумала,  что если бы  Сережину изобретательность использовать, так
сказать, "в  мирных целях", то  он мог бы придумать что-нибудь очень ценное.
Оказывается, Леонид Владимирович снял пиджак и повесил его на стул, а Сережа
тем временем засунул  ему в карман катушку ниток, конец нитки иголкой продел
под подкладкой и вывел ее наружу.
     Леонид Владимирович смотрел  на Сережу с восхищением. Что Вы Сережа  ни
сказал  или ни  сделал, Леонид  Владимирович всегда смотрит на  него, как бы
любуясь.
     У меня про это есть  своя  теория, только я никому о ней не говорила. Я
думаю, что Витин папа в детстве хотел быть  таким, как Сережа, только у него
это  не получалось,  и он был таким, как Витя. И когда  он стал взрослым, то
отрастил себе бороду, а Сережа, даже  когда он будет  совсем  взрослым,  все
равно не станет ходить с бородой. А Витя, возможно, будет.
     Я смеялась над Сережиной  проделкой и думала обо всем этом и еще о том,
что уже семь часов, что Коля не пришел и, по-видимому, уже не придет.
     В конце концов я не выдержала и спросила у Вити:
     - Ты заходил к Коле?
     - Нет, - отмахнулся Витя,  -  не успел. Завтра зайду... А  что, если мы
вместо пуговицы возьмем свинцовый кружок потяжелей, сделаем в нем две дырки,
как в пуговице, и скрутим побольше пленок, а  потом будем их сверху поливать
поочередно то кислотой, то  щелочью? Если колесо  будет крутиться, то, может
быть, потом удастся сделать самодвижущийся велосипед?
     -  И  что же?  - возразила я. -  Велосипедист будет держать в руках две
бутылки со щелочью и кислотой и по очереди лить из них жидкость на колеса?
     -  Это только как опыт, - сказал  Витя.  - А  потом  мы еще  что-нибудь
придумаем.
     Лена,  которая за  последнее  время так  понаторела в химии, что я даже
удивлялась, тоном и даже голосом Елизаветы Карловны произнесла:
     - Нужен катализатор. Мы  перестали делать серьезные опыты, а занимаемся
фокусами. Если мы найдем катализатор, то пленки будут  стягиваться с большей
силой, и тогда можно будет сделать не только велосипед, но и птицелет.
     Да,  Лена была права.  Нужно  было  искать катализатор.  Мама  говорила
как-то, что многие люди  строят воздушные  замки, но  лишь некоторым удается
сделать свои мечты действительностью. И если бы мы нашли катализатор, то наш
воздушный замок, наша мечта про птицелет стала бы действительностью и на нем
бы  летали  так,  как   сейчас  летают  на  самолетах.  Может   быть,   наша
социалистическая промышленность начала бы выпускать даже индивидуальные, ну,
личные  птицелеты, как  сейчас выпускают  мотоциклы  или велосипеды, и  люди
ездили бы на работу или в гости не в троллейбусах, а в птицелетах.
     Александра Леонидовна, как всегда, пригласила нас ужинать.
     -  Я  вам  помогу  накрыть  стол, -  сказала по-английски  Лена Витиной
бабушке. - Можно?
     - Ну конечно, - ответила по-русски Александра Леонидовна.
     "Вот они и нашли общий язык", - подумала я.
     Лена  еще  что-то   сказала  по-английски,  только  я  не  поняла.  Она
обращалась к  Витиной бабушке, но смотрела при  этом  не  на нее, а на нас -
какое это производит впечатление.
     - Пойдемте, дети, - снова сказала Александра Леонидовна.
     Я от ужина  отказалась и пошла домой.  Мне это было самой  удивительно,
но, честное же слово, я теперь ничуть не завидовала Лене, что она так дружит
с  Витей и что  она, а не я, разговаривает с героической Витиной  бабушкой и
так свободно чувствует себя у  них  дома. Я  не знала, почему я так теперь к
этому отношусь. Но догадывалась. Потому, что у меня были другие заботы.
     В  эти  дни я  старалась  поменьше  бывать  дома.  Хотя  и папа н  мама
разговаривали  между собой  и со мной очень нежно, но это, как мне казалось,
была  какая-то искусственная нежность, а в самом  деле они говорили  одно, а
думали  о другом  и  смеялись, когда им  совсем не  хотелось смеяться, и все
время  у нас  были  какие-нибудь гости, а  когда не было гостей,  папа читал
"Войну и  мир",  "Анну  Каренину"  и другие  произведения великого  классика
русской литературы Льва Толстого.
     Я шла домой  и думала, что нужно  будет  рассказать, как Сережа устроил
этот  фокус с  белой ниткой. А  может быть,  самой засунуть  папе  в  карман
пиджака  катушку и продеть нитку так, как это сделал  Сережа? Это рассмешило
бы папу.
     Но,  может  быть,  думала я, и  не стоит  этого делать, потому что папа
вдруг  рассмеется неискренне, а когда он смеется неискренне, у меня начинает
дрожать  подбородок. Как  удержаться  от смеха, я знаю:  нужно  уколоть себя
чем-нибудь  острым  ниже  коленки,  куда  врачи стукают  молоточком,  а  как
удержаться от слез - человечество еще не открыло.
     Как только я  вернулась домой, я сразу почувствовала, что произошло еще
что-то очень  неприятное:  мама не смотрела  на меня, а папа  ходил  взад  и
вперед  по комнате, засунув руки в карманы штанов, и  мама не  говорила ему,
чтобы он вынул руки, потому что это плохая привычка.
     Я  поужинала  на кухне. Все  время я слышала,  как папа ходит из угла в
угол. Когда я вошла в комнату, папа сказал:
     - Вот что, Оля...  Случилось большое несчастье... Колин  отец попал под
трамвай.
     - Как это - под трамвай? - глупо спросила я. - У нас ведь нет трамваев.
     Папа посмотрел на меня удивленно и пожал плечами.
     - Я хотела сказать - в нашем районе...
     - Он умер, Оля.
     Папа сказал "он умер", а я никак не могла себе представить, что Богдана
Осиповича уже нет. Я заплакала и спросила:
     - А когда это?..
     - Еще в субботу.
     Пока мы ездили на охоту и стреляли в бутылки, здесь погиб Колин отец.
     Папа снова прошелся по комнате, остановился и сказал:
     - Я собираюсь к ним. Я хотел бы, чтобы ты пошла со  мной. Мама, правда,
думает, что  тебе нужно  избегать  тяжелых впечатлений. Но  я...  - Папа  не
закончил фразу и спросил: - Пойдешь?
     - Да, - ответила я и стала одеваться.
     - Только не плакать, - сказал папа. - Только не плакать.

     Так и не успел Богдан Осипович переехать в новый дом.
     Дверь в Колину квартиру была приоткрыта,  как летом. Папа позвонил, и к
двери подошел Коля. Он посмотрел  на нас и сказал: "Здравствуйте". Мы прошли
через кухню в комнату, где на столе, в самом центре, стоял  гроб, окруженный
венками с бантами из  стружек, горшками с цветами, еловыми ветками, а вокруг
у  стен  стояли стулья.  На  стульях сидели  Колина  мама,  какой-то пожилой
милиционер  и  усатый дяденька  с палкой, который жил  в  нашем доме.  Елена
Евдокимовна встала нам навстречу и сказала:
     - Спасибо, что пришли. Садитесь...
     Мы с папой сели на стулья рядом с Еленой Евдокимовной, а Коля тоже сел,
но  по другую сторону стола.  Мы не  снимали  пальто, папа  держал  шапку на
колене. Я старалась не  смотреть на Богдана Осиповича и смотрела поэтому все
время  то на милиционера, то на дяденьку с палкой, то на  Елену Евдокимовну.
Лицо Елены Евдокимовны еще более  белое,  чем  всегда,  выглядело спокойным,
серьезным и замкнутым. Она не плакала, и я понимала, какой она  была,  когда
тащила на себе раненых под огнем.
     Милиционер все  время покашливал  и начинал говорить,  но не заканчивал
фраз:  "Вот, значит,  выходит...",  "Значит,  завтра с  утра...",  "А  у нас
говорили..."
     Дяденька  с  палкой  держал палку  между колен и смотрел на ее конец. Я
заметила,  что  у  него дрожит  подбородок,  и  изо  всех  сил старалась  не
заплакать, но все равно у меня потекли слезы.
     Я посмотрела на Богдана Осиповича и  сразу же  отвела глаза, потому что
его  лицо  показалось мне  совсем незнакомым  и  страшным - желтым,  пухлым,
ненастоящим.
     Из Колиной комнатки  -  дверь  в нее была  приоткрыта - выглянул  белый
глухой  кот  с голубыми глазами, но сейчас же скрылся назад,  словно чего-то
испугался.
     Папа встал, сказал Елене Евдокимовне, что мы завтра придем,  попрощался
и пошел  на кухню, а  я вслед за ним. Нас догнал  Коля. Он остановил меня  и
тихо сказал:
     - Я как раз к тебе собирался. Поговорить нужно.
     Я посмотрела на папу.
     - Хорошо, - кивнул головой папа. - Только не долго.
     -  Выйдем,  -  сказал Коля,  вдевая  пальто в рукава. Все время на  нем
пальто было надето внакидку, потому что в комнате было очень холодно, и меня
знобило. Такая мелкая дрожь,  и холодок в груди, и цокают зубы. Мы  вышли на
улицу, и мне показалось, что на улице теплей.
     - Вот что, - сказал Коля, когда мы подошли к воротам. Он остановился  и
повернулся  ко мне, и  только теперь я сообразила,  что  он без шапки. - Вот
что. Я этого никому не  говорил... Я это  сказал только  следователю, но  он
надо мной посмеялся. И все равно я знаю, что батю моего - убили.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

     Наверху  стоял серый чугунный Владимир с  крестом в руках. Этот  холм с
крутыми  склонами назывался Владимирской горкой.  Когда-то в этом месте, под
ним, я не помню, в каком году,  хоть  мы это  проходили  по  истории,  князь
Владимир, по прозвищу Красное Солнышко, крестил Русь.
     Мы с Колей шли вниз, в сторону Подола, по улице, проходившей у подножия
Владимирской  горки.  И  хотя я понимала, что ничего особенного  мы  там  не
увидим, меня все  равно знобило,  и дрожали руки,  как будто кто-то сзади их
тряс.  На  этой  улице трамвай  сбил  Колиного  отца, и мимо  нас  проезжали
трамваи, и один из этих трамваев, возможно, был тем самым.
     Как  это иногда  бывает  в  Киеве  зимой,  влажный снег вдруг  сменился
дождем,  холодным и противным, от Днепра  дуло, и капли  били по лицу, и под
ногами было мокро, холодно и скользко.
     Мы шли молча,  и я думала обо всем этом, и о  том,  что не может  быть,
чтобы Богдана Осиповича убили, и о своем папе. "А если бы это мой папа попал
под трамвай, - думала я, - и сказали  бы,  что он сам виноват.  Я бы тоже не
могла этому поверить  и с этим примириться, и так  же, как Коля, считала бы,
что его, может быть, нарочно толкнули. Но мой папа в самом деле как бы попал
под  трамвай,  -  думала я.  - Только он  остался  жив.  Но  что-то  у  него
отрезало".
     Я  вспомнила,  как  вчера вечером,  когда  я  уже  легла  спать, пришел
откуда-то папа, он теперь иногда  поздно  приходит,  и  со странным смешком,
совсем  не похожим на его  смех, с каким-то  горьким смешком  говорил  маме:
"Написал  рецензию.  На книгу стихов Гамзатова.  Всего  шестьдесят  строк...
Лежит. Не печатают. Сделал очерк. На радио. Лежит. Радио молчит..."
     Вот поэтому, наверное, Коля и был убежден, что  его отца нарочно убили.
Он говорил, что Богдан Осипович никогда не пил водки или вина, а врачи после
смерти установили, что его отец попал под трамвай пьяным. Кроме того, Богдан
Осипович никогда не курил, а у него в кармане нашли сигареты.
     - А если он  в тот раз нарушил эту свою привычку - не  пить алкогольных
напитков? - осторожно сказала я Коле. - Ведь бывает, что...
     - Нет, - прервал меня  Коля с какой-то яростью.  - Этого не может быть!
Ты не  знаешь...  Батя рассказывал, что на  фронте он пил  водку, и  раз его
вызвал полковник с грузинской фамилией  - я уже  забыл,  как  фамилия, вроде
Унгиадзе, - а батя сделал вид, что не пьяный, и пошел со своим  отделением в
разведку,  и закурил,  и чуть  не  погубил своих  товарищей,  и чуть  сам не
погиб... И с тех пор он дал слово никогда не пить и не