сама  жизнь питает  человека надеждой, верой... Осень в горах  в тот
год выдалась на  удивление долгой, теплой. Лес на крутых склонах Гиссарского
хребта еще  не обронил листву и  стоял, полыхая багряными всплесками кленов.
Сады на горных трас­сах, виноградники одарили урожаем, доносило запах спелых
яблок, груш, айвы, хурмы.  По вечерам  в  горах  заметно свежело, и оттого с
наступлением тем­ноты, на  пионерский манер, за  территорией  санатория жгли
костры. Амирхан Даутович любил, закутавшись в чапан, просиживать у огня часы
перед отбоем. У костра обычно  не  вели шумных разговоров, не ве­селились, и
это вполне устраивало его.
     Днем он подолгу  гулял в окрестностях санатория, иногда пропускал обед,
но никогда не жалел об этом, жалел о том, что так запоздало в жизни общается
с  природой.  Иногда  приходила  в  голову  отчаянная мысль  бросить  город,
прокуратуру,  найти  в горах  посильное  дело где-нибудь  в заповеднике  или
лесничестве и так дожить оставшиеся дни.
     Но потери,  случившиеся в последний год,  были  столь велики, что он не
мог  не думать о них, как бы ни гнал от себя эти мысли. И оттого  однажды на
прогулке он принял решение все же подробно  написать о том,  что случилось с
ним и его семьей, прокурору  республики. В горах у него  уже было облюбовано
место,  где  он подолгу просиживал с книгой, время  и ветры  так  обработали
горную по­роду, что получился  как бы настоящий письменный  стол  с креслом.
Целую  неделю  он  провел за этим  каменным столом, сотворенным  природой, и
испи­сал своим аккуратным почерком толстую общую тетрадь; подробно обо всем,
что произошло с ним за  последний год, и  что он обо всем  этом  думает.  Не
забыл написать  и о том,  что нашумевшую кол­лекцию  жены недавно  оценили в
тысячу  рублей и  что он ее  безвозмездно  передал  в местный крае­ведческий
музей.  Написал и о  "дипломате" со ста  тысячами, и о  ночном госте, и  его
друзьях   --    пол­ковнике   Иргашеве,   прокуроре   Исмаилове,   депутатах
Бекходжаевых.  Просил  обезопасить жизнь  капитана  Джураева и  заключенного
Азата Худайкулова.
     Отправив  в  Ташкент   тетрадь  ценной  бандеролью,  Амирхан   Даутович
несколько воспрянул  духом,  по­веселел. Тогда,  накануне  Первомая, уступив
жестким условиям клана Бекходжаевых, он  посчитал свое решение капитуляцией.
И этот поступок тоже жег ему душу, не  давал покоя. Но вот спустя чуть более
полугода он нашел в себе силы, чтобы снова начать борьбу.
     Отчаянная  исповедь Амирхана Даутовича  благо­получно дошла из соседней
республики до Ташкента  и  попала в канцелярию прокурора  республики.  Более
того, попала в  руки  человека, хорошо знавшего и уважавшего Азларханова,  и
тот, начав ее  читать, не смог  уже остановиться до  самого конца.  Прочитав
послание,  он   тут  же  позвонил  в  областную  проку­ратуру,  где  работал
Азларханов. Трубку поднял че­ловек, некогда  помогавший полковнику  Иргашеву
вскрыть сейф прокурора.
     --  Я  получил очень странное  и страшное до не­правдоподобия письмо от
Азларханова, как бы мне с ним связаться?
     Но отвечавший не растерялся:
     -- Странное? Да каким же должно быть письмо из психушки...
     На другом конце провода возникла тягостная пауза.
     -- Как из психушки?
     -- Да так, к сожалению, из настоящей психушки. Держали  тут его чуть ли
не  три  месяца  в  отдельной палате  для тяжелобольных, а теперь  отправили
по­дальше, в горы.
     И остальная часть телефонного  разговора была о превратностях жизни,  о
печальной судьбе некогда известного в крае прокурора...
     Начальник канцелярии прокуратуры республики после разговора долго сидел
в  растерянности и  недоумении.  "Какая  странная и  страшная  судьба и  как
непредсказуемы обстоятельства -- за год сломали и разметали  жизнь человека,
у  которого,  казалось,  такие  блестящие  перспективы",  --  думал  коллега
Амирхана Даутовича.  Затем  профессиональная  привычка и осторожность  взяли
верх, он понимал, это самое лучшее  не только доверять,  но и проверять. Тут
же связался с неврологическим диспансером. К со­жалению, сообщение  человека
из областной  проку­ратуры, что Азларханов после больницы продолжает лечение
в  горах, подтвердилось.  Он  долго  раздумы­вал,  как поступить с тетрадью,
положил  на  время в нижний  ящик  стола, месяца  через два  вспомнил, хотел
официально сдать в архив, но ее на месте не оказалось.
     А  в  областном  городе  человек  полковника  Иргашева,   говоривший  с
начальником канцелярии,  до­вольно  потирал  руки, что так ловко ввернул про
неврологическую больницу. Затем, возбужденный уда­чей, он выскочил в коридор
и с печалью  в голосе поведал первому  же встречному сотруднику,  что,  мол,
сейчас звонили из Ташкента  и намекнули: почему, мол, держите душевнобольных
в прокура­туре. И пошла гулять по прокуратуре новая волна слухов...


        10

     Вернулся  из Оби-Гарма  Амирхан  Даутович  до­мой, на  новую  квартиру,
накануне Нового года. Уже второй Новый год встречал он без Ларисы: уходя­щий
провел  в  реанимационной  палате  областной  больницы,  а  этот  предстояло
встретить на необжитой квартире.  Выходило, что у него два  праздника сра­зу
-- новоселье и Новый год, но не было  у него праздника в  душе. Вспомнил он,
как прежде с Ла­рисой наряжал в  эти дни голубую ель в своем саду на радость
окрестной детворе.
     "Как там новые, незнакомые  хозяева  на Лахути, догадаются ли  нарядить
ель?"  -- мелькнула на се­кунду и пропала мысль --  заботы  обступали его со
всех сторон. Ведь он даже не  разложил вещи толком, с  тех пор как перевезли
их  с  Лахути.  На  новой  квартире  не  было  у  него  привычного  и  столь
не­обходимого  в  быту  телефона:  может,  кто-нибудь  справился  бы  о  его
здоровье, поздравил, пожелал  ему более удачного года.  Не был он знаком и с
соседями, не удалось ему даже включить телеви­зор -- в областях нужна мощная
наружная антенна, а у него не было даже комнатной, все осталось на Лахути, в
прежней жизни. Единственным уте­шением оказалось для него, что к полуночи он
более или менее  удачно растолкал свои вещи  --  квартира обрела жилой  вид.
Когда  местные ку­ранты  отбивали начало 1980  года, он  сидел на кухне,  за
скромно  накрытым  столом, и надеялся,  что  наступающий год будет для  него
удачнее и счастливее, чем два последних.
     Но  не стали более милосердными  ни наступа­ющий,  ни следующий  за ним
годы... К тому времени, как он вернулся из Оби-Гарма, слух  о том, что якобы
Ташкент настаивает на его увольнении из областной прокуратуры, давно витал в
ее стенах. Сделали даже попытку заполучить в неврологической больнице бумагу
о том, что Азларханову работа в органах правопорядка противопоказана. Но Зоя
Алексеевна  выдержала  давление и  на подлог  не  по­шла, объяснив  ретивому
начальнику отдела кадров,  что подобное нервное расстройство может произойти
с каждым, даже не испытавшим того, что довелось вынести Амирхану Даутовичу.
     В прокуратуре Азларханов проработал до лета, пришлось  уйти --  слишком
уж  нервозная  обстановка  складывалась  вокруг  него.  Способствовало  и то
об­стоятельство, что он был прежде прокурором тре­бовательным, и теперь всяк
пытался при  случае  припомнить ему давние  обиды.  Может, это  случи­лось и
оттого, что травля его как бы поощрялась новым руководством.
     Устроился он на  завод,  откуда  приходил  к  нему когда-то  жаловаться
токарь-эстонец,   которого   неспра­ведливо   обошли   с   наградой.  Работа
юрисконсульта  на небольшом  заводе  не  была  обременительна  для  Амирхана
Даутовича,  но  через год  у него начались  неприятности: к тому времени  он
разобрался  в  тех­нологии производства, сбыте,  себестоимости  и  пла­новых
затратах на продукцию.
     Производство  было настолько несложным,  бес­хитростным  -- ассортимент
изделий  не  менялся  де­сятки  лет,  --  что  только абсолютно  равнодушный
че­ловек  не мог  вникнуть в  суть дела.  А вникнув,  Амирхан Даутович  даже
несколько растерялся: на новой работе от него требовали одного -- отстаивать
только интересы  предприятия,  а они, по глубокому убеждению  юрисконсульта,
разобравшегося  с  производством,  противоречили   интересам  государства  и
потребителя, а если уж быть  до конца откровен­ным, зачастую наносили только
вред. Это-то и  попытался объяснить он своему  новому руководству, доказывая
необходимость перестройки дела  во  благо  и  предприятия,  и государства, и
потребителя. Но его не захотели  ни  выслушать серьезно,  ни  понять,  более
того, когда за ним закрывалась дверь, крутили пальцем у виска: ненормальный,
сам себя без  пре­мии хочет оставить. После одного крупного скан­дала, когда
Амирхан  Даутович  отказался  подписы­вать  акт  на  списание, ему  пришлось
уволиться.
     Новую  работу он искал долго... Мучился, пережи­вал  и оттого частенько
наведывался  к Зое Алексеевне.  Она же благодаря  своим связям  помогла  ему
найти работу на кирпичном  заводе  в пригороде.  Эта  работа  оказалась  для
Амирхана Даутовича еще более  тяго­стной, чем прежняя,  потому что  к тем же
проблемам  и  разногласиям  с  администрацией  завода,  что су­ществовали  и
прежде, добавились новые...
     Больше  половины  рабочих   завода  были   из  до­срочно  освобожденных
заключенных, давших  согла­сие оставшийся срок отработать  в  горячих  цехах
кирпичного  --  так  называемые вольнопоселенцы.  И  тут  как юрист  Амирхан
Даутович  видел явные  про­махи  закона. Ведь чтобы выйти  из  заключения на
вольное  поселение, осужденные соглашались  на  все,  но согласие  отнюдь не
подкреплялось  желанием  и  умением работать  в  горячих  и  опасных  цехах.
Стран­ное это было социалистическое предприятие,  и юрис­консульт откровенно
жалел и рабочих,  и  админи­страцию, и  самого  себя, потому что ему нередко
приходилось подменять то мастера, то технолога,  учетчика или кладовщика  --
текучка  была  здесь  не­имоверной:  больше  увольнялось,  чем  принималось,
недостающий  персонал пополнялся  досрочно  освобожденными...  Не  проходило
недели без каких-либо  происшествий или несчастных случаев.  Работа Амирхана
Даутовича осложнялась тем,  что уже  на другой день после  его появления  на
территории  все вольнопоселенцы знали, что  он  бывший  обла­стной прокурор;
это, мягко говоря, не вызывало симпатий у издерганных, озлобленных людей.
     И Зоя  Алексеевна  с  новой энергией принялась  искать работу  Амирхану
Даутовичу, но повсюду встречала то вежливый, то холодный  отказ, хотя знала,
что юристы на тех предприятиях, куда она обращалась, были нужны.
     -- Стена, заговор какой-то против человека, -- го­ворила она в отчаянии
своим  подругам,  тоже  в  свое  время  хорошо  знавшим  Ларису  Павловну  и
Азларханова.
     Однажды  Амирхан Даутович вернулся с работы поздно вечером  -- вышла из
строя обжиговая  печь,  и  вся  администрация принимала участие  в  ремонте,
потому   что   большинство   рабочих   не  интересовал  ни   заработок,   ни
производительность, ни качество;  им лишь бы день  прошел, среднее все равно
выведут, и пусть за  все голова у начальства болит, им даже было лучше, если
завод  не  работал.  Задержался  он  и  на остановке  -- более  часа прождал
автобус,  хотя  тут же  висел график движения  и  объявленный  ин­тервал  не
превышал десяти минут. Поведай ему кто  в его бытность областным прокурором,
что  ав­тобусы в области  ходят  с часовым  перерывом, что есть предприятия,
подобные кирпичному заводу, он бы наверняка сказал: сгущают краски, обобщают
частные, не типичные случаи.
     И к  той горестной  вине,  что признал он за  собой  в апрельскую ночь,
после  ухода  ночного  посланника  Бекходжаевых,  он  без  жалости   к  себе
при­бавлял  и горе-завод,  и автобус, который  люди до­жидаются часами. Ведь
все это  должно было нахо­диться  под контролем прокуратуры, а он возглавлял
ее десять лет.
     Наверное,  на  кирпичном  заводе у  него  впервые  и  зародилась  мысль
продолжить  свою теоретиче­скую работу  в  области права,  которую он вел  и
учась в аспирантуре в  Москве, и работая прокуро­ром в Узбекистане, когда он
активно сотрудничал в крупных юридических изданиях,  серьезно  разра­батывал
новое законодательство, неоднократно об­ращался к руководству  республики  с
обстоятель­ными докладными о состоянии закона и права в стране.
     Как человек, как гражданин он не имел права не обобщить опыт  последних
трех лет жизни.
     В  почтовом  ящике  вместе  с  газетой  лежало  пись­мо. Писем  Амирхан
Даутович  ни от кого не  ждал, потому удивился. Не имело письмо и  обратного
адреса.
     На  миг  ему  подумалось:  может,  Бекходжаевы  еще  чем-нибудь  решили
порадовать, но он ошибся. Письмо оказалось  от  доброжелателя, от анонимного
доброжелателя.  Это обрадовало  и  огорчило Амирхана Даутовича одновременно.
Если  даже добро  люди  пы­таются  делать  тайно,  это  еще раз  говорило  о
не­благополучии  нравственной  атмосферы  вокруг.  В письме была  вырезка из
газеты и краткая  записка,  отпечатанная на машинке. Амирхан  Даутович сразу
узнал пишущую машинку из прокуратуры, потому  что часто сам печатал на ней и
видел сейчас четкий дефект,  свойственный только ее  шрифту: у  буквы "ф" не
хватало одного кругляша. В записке гово­рилось, что отправитель письма знает
о  трудном  положении Амирхана  Даутовича;  ему  вряд  ли  найти  в  области
подходящую работу,  потому что его  не­доброжелатели  широко  распространили
слух о его нервном заболевании -- оттого-то ему везде и отка­зывают.
     Доброжелатель  предлагал  обратить  внимание на  объявление  в  газете,
вырезку из которой прилагал.
     Более того, он сообщал, что  Амирхан Даутович туда уже  рекомендован  и
там  его  ждут.  Объявление  в газете  гласило: "Консервному  заводу  срочно
тре­буется   опытный   юрисконсульт.   Оплата   по   штатному    расписанию.
Предоставляется жилплощадь в ведом­ственном доме".
     Амирхан Даутович долго  мял в руках письмо и понимал, как оно оказалось
кстати:  после двух ин­фарктов  и тяжелейшей пневмонии  работать в  горя­чих
цехах среди  пыли,  да еще среди  озлобленных людей у него уже  не было сил.
Иногда среди дня ему  казалось, что он сейчас упадет или на узкоколейку, или
на вагонетки  с  горячими  кирпичами  и  уже больше никогда  не  поднимется.
Пробегая трижды на дню по территории склада готовой продукции, он каждый раз
думал: вот сейчас этот криво-косо уложенный штабель кирпича рухнет  на него,
и это будет конец. Но как ни странно, он не испытывал страха, хотя знал, что
такие  происшествия  бывали,  и  все  списывалось  -- несчастный  случай  на
произ­водстве.  Да  и  попробуй  отыскать  виновника, когда над  территорией
склада целый  день не  опадает пыль­ный туман, а от лязга и скрежета  старых
вагонеток  не слышно  ничего уже в двух шагах,  и  народ тут  тертый: найдет
время и место поудачнее, чтобы сва­лить на голову что-нибудь потяжелее, если
задумает.
     Да  и был ли  смысл, ради  чего стоило держаться за такую работу? Тому,
что он попал сюда, могли радоваться только Бекходжаевы.
     Поэтому, долго не раздумывая,  утром из заво­доуправления он позвонил в
соседнюю  область  по  телефону, указанному в газетном  объявлении.  По тону
разговора  сразу  уловил,  что  о  нем  кто-то  хо­датайствовал  и  там  его
действительно ждали. Не возникло проблем и с переездом: машина с консервного
завода через день доставляет сюда на об­ластную базу  свою продукцию и может
перевезти  вещи прокурора хоть  в  один прием, хоть в два, как  будет удобно
самому Азларханову, пусть только назовет день. На том и согласились.
     Амирхан Даутович поспешил подать заявление,  и  уже  через день получил
расчет,  потому что в понедельник  он ждал машину с  консервного  завода.  В
воскресенье, упаковав книги и сложив свои нехитрые пожитки, Амирхан Даутович
поехал на кладбище попрощаться с Ларисой.
     Ему  нравился  этот памятник  из  темно-зеленого  с красными прожилками
гранита, сделанный брать­ями Григорянами. Как и обещали,  поработали они  от
души.  Памятник  Григорянов вряд  ли напоминал кладбищенское  надгробие,  он
вполне   мог   быть   вы­ставлен   на   любой   художественной  выставке  --
чув­ствовалась твердая рука  и  вкус настоящих скульп­торов.  Хороша  была и
низкая,  отлитая по их  эс­кизам, бронзовая ограда. На кладбищенской земле и
деревья  растут  быстро,  и  сейчас  вокруг  могилы  тополя  и дубы  заметно
поднялись, а кусты роз так щедро разрослись, что скрывали соседние ограды.
     Амирхан Даутович бывал здесь часто,  почти каж­дое воскресенье,  потому
могила Ларисы Павловны была ухожена. У памятника он пробыл долго и спустился
с кладбищенского холма, когда начало смеркаться.
     Возвращаясь,  он решил заглянуть на Лахути, попрощаться с домом, где он
вырастил сад, где прожил почти десять лет и где был так счастлив  с Ларисой.
Все  эти  годы,  послушный  совету  Зои Алексеевны,  он  избегал  не  только
разговоров, даже мыслей о своем бывшем доме.
     Кто живет или жил там в эти трудные для него времена?
     Свернув на Лахути,  Амирхан Даутович не уви­дел привычной высокой стены
живой изгороди. И это так ошеломило его, что он невольно замедлил шаг. Кусты
ограды, так радовавшие его и Ларису, были безжалостно выкорчеваны, а двор со
всех сторон окружала мощная бетонная ограда из плит перекрытия, поставленных
вертикально: прямо-та­ки железобетонная крепость возникла перед про­курором.
     "Видно,  большой  начальник  живет, раз  целую пятиэтажку  оставил  без
панелей перекрытия", -- по­думал Амирхан Даутович, подходя к своему быв­шему
дому.
     Азларханов долго ходил вокруг коттеджа, ему хотелось заглянуть во двор,
но это  оказалось не просто. Прежней зеленой калитки, обычно  не  за­пертой,
теперь  не  было, ее заменили мощные же­лезные глухие  ворота, выкрашенные в
зловещий черный цвет. Все крепко, надежно, на века, нигде ни щелочки -- ни в
заборе, ни в воротах.
     У соседнего дома в  переулке  стояла пустая же­лезная  бочка, и Амирхан
Даутович подкатил  ее  к  бетонной  ограде. Освещение  во дворе,  видно,  не
убрали,  и сейчас кое-где на дорожках уже горели огни. Двор свой прокурор не
узнал.  От того  двора, задуманного Ларисой, не осталось и следа, да и зачем
он был нужен новому, наверное,  с крепкой  хваткой, хозяину.  Не осталось ни
одного карликового деревца, с такими трудами  собранных отовсюду и так долго
приживавшихся. Не  было уже и бассейна, выложенного голубым кафелем, исчезли
и англий­ские лужайки. Спилили могучий дуб в углу  двора, в тени которого по
весне  расцветали крокусы, ни одного редкого, экзотического дерева, которыми
так  гордилась Лариса. Сказать, что  двор  пришел  в упа­док, зачах, Амирхан
Даутович  не мог; здесь царил новый порядок: грядки, грядки, грядки -- и  ни
од­ного бесполезного цветка.
     Дом сиял огнями, из распахнутых настежь окон слышалась музыка.
     "Наверное, смотрят  телевизор, -- подумал Амир­хан  Даутович, оглядывая
напоследок  безлюдный двор. -- Надо  будет спросить, кто же это оградился от
мира таким железобетонным забором?"
     Но в  этот момент щелкнул выключатель  на  от­крытой веранде, и в свете
огней  Азларханов  увидел  знакомую   фигуру  в  полосатой  пижаме.  Амирхан
Да­утович поначалу подумал, что обознался, но тучный человек властно крикнул
кому-то  в доме,  чтобы  выносили  самовар, и  последние  сомнения прокурора
развеялись. Да,  он  не  ошибся:  в его доме жил  и  здравствовал  полковник
Иргашев.
     Теперь Амирхан  Даутович понимал, что  прав  оказался тот ночной гость,
когда  сказал:  нынче  вре­мя  Бекходжаевых,  и  все  его  попытки  добиться
спра­ведливости  заранее  обречены  на  провал.  На  спра­ведливость он  мог
рассчитывать только  при  изме­нении общей обстановки в стране,  когда  само
время больше не  сможет терпеть Бекходжаевых и  насаж­даемых ими порядков  и
нравов.
     Неожиданная  ревизия  собственной  жизни  как  бы  укреп