заглянут.  Сами
проверят, все ли в порядке с так много знавшим прокурором.



        Глава VII. ИГРА С ВЫБЫВАНИЕМ



        1

     Неделя   прошла  нервозная,   напряженная,   что  ска­залось   на   его
самочувствии.  Дважды  среди ночи  пришлось  вызывать  "Скорую" --  вот  где
по-настоя­щему Амирхан Даутович оценил  опеку  Коста.  В  первый  раз, когда
почувствовал себя плохо, он по­тянулся к стене и слабо ударил по ней кулаком
-- так у них было условлено, на всякий случай. Коста появился  тут же -- как
сказали врачи,  весьма  кстати,  вызвал "Скорую"  и просидел, не  отходя  от
проку­рора,  до утра, пока не стало  лучше.  Но  к концу недели  все  как-то
образовалось, Амирхан  Даутович чувствовал себя  прилично и вышел на работу;
об  одном жалел -- что  не может поехать на могилу же­ны.  С  Шубариным  они
больше не говорили на эту тему, и прокурор  не допытывался, отчего же нельзя
туда ехать; понимал -- придет срок, и он узнает.
     В пятницу, когда они с  Шубариным вдвоем  обе­дали в  "Лидо" -- это был
день  смерти  Ларисы,  Артур Александрович протянул  ему  через стол цветную
фотографию, сделанную "Полароидом".
     -- Вот привезли полчаса назад. Снято сегодня, в девять утра.
     На фотографии могила утопала  в цветах,  не вид­но  было  даже  кованой
ограды, только  памятник. На переднем плане -- несколько роскошных венков из
белых и красных  роз; а на  самом большом, в центре, из одних белых  роз, на
широкой муаровой ленте  значилось: "От управления местной  промыш­ленности".
На другом можно было прочитать только краткое "От друзей".
     Амирхан Даутович смотрел на фотографию и чувствовал, как слезы невольно
подступают к глазам.
     -- Спасибо, -- сказал  он. --  Я очень тронут вашим вниманием, мне даже
неловко, что вы проявляете столько заботы обо мне.
     --  Не стоит благодарности. Я  делаю  лишь  то  возможное,  что  обязан
сделать как человек, а теперь уже и как ваш товарищ -- ведь моя  жизнь,  мое
бла­гополучие отчасти в ваших руках, мы повязаны одним делом, одними целями.
-- Шубарин подбад­ривающе похлопал прокурора по  руке. --  Впрочем, не будем
опережать события. Вечером мы  соберемся здесь в закрытом банкетном зале. От
вашего имени  я пригласил узкий круг близких вам людей.  Так что после обеда
вы  поднимайтесь  с  себе,  отдохните,  а  в восемь я зайду  за вами,  и  мы
спустимся к  гостям; надеюсь, сегодня  никто не будет опазды­вать. -- И  они
распрощались до вечера.
     Вернувшись к себе,  Амирхан Даутович вспомнил  тот  давний августовский
день, когда  он сидел  в здании районной милиции и ждал  сообщений от Эркина
Джураева.  Прошло  всего шестнадцать  часов, как  не  стало  Ларисы,  и он с
горечью  подумал  тогда, что к  этим шестнадцати он  теперь всю  жизнь будет
прибавлять часы, дни, недели, годы, а теперь вот набежало пятилетие.
     Пять  лет! Разве  мог  он предположить, что  потеря жены, сама по  себе
трагедия всей жизни, обернется дополнительно и еще  такими крутыми зигзагами
в  его личной  судьбе.  Странно, в  свои  пятьдесят он  после смерти  Ларисы
реальной своей жизнью вос­принимал только эти последние  пять лет, остальное
виделось  как сквозь туман,  и он с  трудом соотносил  себя  с  теми давними
счастливыми днями.
     А  теперь новый  этап  жизни,  снова  навязанный  ему.  Кусок этот  мог
продлиться  несколько  месяцев,  от  силы   полгода  --  на  большее  он  не
рассчитывал:   слишком  неравными  были  силы,  чтобы  долго  про­тивостоять
изощренному Шубарину и  его компаньо­нам. А  что  дальше?  Что ожидает  его,
когда он сделает  последний  шаг в задуманном деле,  как  решил  в первый же
вечер,  в  тот давний  и не  давний  вечер,  когда пришли  вербовать  его  в
полутайный  синдикат? Чтобы раскрутить то, с  чем он придет к властям, нужны
годы и годы -- он-то знал стиль и темпы  работы прокуратуры: надеяться,  что
жизнь подарит  ему  такой срок, не  приходилось.  Даже здесь, под неослабным
вниманием всесильного Артура Алек­сандровича,  несмотря на полный комфорт  и
возмож­ность в любую  минуту связаться с профессором в  Ташкенте, заполучить
консультацию, а если  надо,  и самого профессора (не говоря уже о  том,  что
до­ступны были  лекарства,  какие только есть  в природе),  и то  на  неделе
пришлось дважды вызывать "Скорую".
     Но о том, что  будет после,  думать  не хотелось... Путь свой он выбрал
давно,  тридцать лет назад, еще там, на шаткой палубе эсминца,  и сейчас, на
краю  жизни,  следовало последние дни свои прожить достойно и выполнить свой
долг.
     Ровно без пяти минут  восемь раздался стук  в  дверь -- на пороге стоял
Шубарин.  Амирхан  Даутович  не  сомневался,  что он уже провел инспекцию  в
банкетном зале, отдал последние распоряжения, прежде чем подняться за ним. В
той торжествен­ности,  с  какой отмечали  день  памяти  его  жены,  прокурор
усмотрел  непонятную  для себя значитель­ность события в глазах синдиката --
похоже,  и  в  это  мероприятие  Артур  Александрович вкладывал  нужный  ему
подтекст.  Может,  ему  хотелось собрать людей, редко встречающихся за одним
столом?  А  может,  кому-то лишний раз  нужно было показать единство  и, так
сказать, благородство стиля своего консорциума?  Впрочем,  не  стоило ломать
голову  --  Шубарин,  как  всегда,  был труднопредсказуем, и  все  следовало
принимать как есть...
     Амирхан  Даутович никогда прежде не заглядывал в банкетный зал,  хотя в
последние  недели  почти  ежедневно  бывал в  "Лидо". У  двери ресторана  их
встретил  Адик,  одетый сегодня  несколько торжест­веннее, чем обычно,  он и
провел   их  в   зал.   Как  только  Амирхан   Даутович  вместе  с   Артуром
Алек­сандровичем  вошли   в   ярко   освещенную  комнату,  собравшиеся,   не
сговариваясь, поднялись из-за сто­ла,  словно отдавая дань торжественности и
скорб­ности момента. Прокурора  удивил состав собрав­шихся  за столом: кроме
Александра Николаевича  Кима и Христоса  Яновича  Георгади, оказались тут  и
Адыл Шарипович, братья Григоряны. Сидели за  столом и Ашот рядом с  Коста, и
еще несколько неизвестных Азларханову людей -- одни мужчины.
     Проходя  на указанное  Адиком место,  Амирхан  Даутович увидел на стене
большую цветную фото­графию Ларисы, наверное, переснятую из первого альбома,
--  она улыбалась  на  фоне  медресе  в Куня-Ургенче, -- снимок  этот  очень
нравился самой Ла­рисе. Угол фотографии перехватывала черная муа­ровая лента
с датами: 1940-1978. О  скорбном дне напоминало и множество роз,  все только
белые;  высокие хрустальные вазы под цветами, наверняка доставленные Икрамом
Махмудовичем на  время  из магазина, тоже были  перетянуты черными  лентами,
завязанными в кокетливые банты.
     Артур Александрович, поправляющий цветы  в напольных вазах у входа, сел
на свое место по­следним  во главе стола; слева от него оказался Азларханов,
справа Икрам Махмудович.  За время  общения с  Шубариным  прокурор привык  к
хорошо сервированным столам, но этот удивлял  роскошью -- чувствовалось, что
Файзиев перетряс  не одну спецбазу;  ножи-вилки-бокалы вряд ли были казенные
-- опять же, наверное, Файзиев постарался: то ли из  дома привез, а может, и
с  какой-нибудь  обкомовской  дачи  или резиденции  позаимствовал  на время.
Амирхан  Даутович  как-то  слышал  за  обедом,  что  Георгади,  как  человек
европейского воспитания,  предпочитает столовое  серебро  и тяжелый  голубой
хрусталь -- может,  добро из его запасников? И все это организовано в память
Ларисы? Зачем ей было бы все это?..
     Сидели, как на больших приемах, свободно -- громадный стол  позволял, и
от этого создавалось ощущение вроде  бы официальности, строгости -- впрочем,
как давно заметил прокурор, некая чопорность была в духе  Шубарина, а  он  и
правил   бал.  Имел   Артур   Александрович   слабость,  может,   опять   же
наследственную  или  скорее  русскую:  любил  он  застолья,  любил  угощать,
принимать гостей, хотя бражником не был.
     Адику сегодня помогали еще два официанта,  и по  какому-то  неуловимому
знаку Артура Алек­сандровича они  быстро разлили водку и коньяк -- вероятно,
знали, кто чему отдает предпочтение.
     Шубарин  встал  и попросил минутой  молчания  почтить память  той, ради
которой  они  сегодня  здесь собрались.  Потом  он  стал говорить  о  Ларисе
Пав­ловне,  наверное,  адресуясь  прежде всего к тем не­скольким мужчинам за
столом, что были незнакомы прокурору. Говорил долго -- он действительно знал
о ней  немало...  Упомянул события, подзабытые  и  самим  прокурором. Память
незаметно унесла Амирхана Даутовича в минувшие счастливые дни, и он перестал
слушать  Артура  Александровича.  Он  не  отрывал  глаз  от  портрета  жены,
висевшего прямо  над головой  Коста... Мелькнула мысль, что ведь это  первые
многолюдные  поминки Ларисы  -- все  прошлые годы он поминал ее один, и годы
выпадали один  безрадостнее другого, единственным утешени­ем ему служило то,
что хоть успел, не оставил ее могилу безымянной.
     Амирхан Даутович благодарным взглядом  потя­нулся к братьям Григорянам,
поставившим   памят­ник   Ларисе,   --  братья,   не  сводя  глаз  с  Артура
Алек­сандровича, внимательно слушали взволнованную речь. И когда все подняли
рюмки,  Амирхан  Дау­тович тоже  выпил коньяку.  Потом  слово взял про­курор
Хаитов --  он  говорил  о  трагической судьбе  Ларисы,  которую хорошо знал,
говорил о  доле,  вы­павшей  Амирхану Даутовичу,  о  том,  с каким  муж­ским
достоинством нес он свой крест. Слушая вы­ступавших  одного за другим Икрама
Махмудовича, братьев Григорянов,  старого бухгалтера  Кима,  про­курор вдруг
ощутил,  какой  волшебной  магией   об­ладает  целенаправленное,   страстное
слово...  Скажи сейчас Артур Александрович, что  нужно тут же встать и пойти
врукопашную на  Бекходжаевых, вряд ли кто уклонился бы, не говоря уже о том,
чтобы усомниться  душой  в необходимости  такого  шага. Какой дух  братства,
единства, жертвенности витал над столом! И создал эту атмосферу Шубарин.
     Собираясь на поминки, Амирхан Даутович никак не предполагал, что увидит
такое сострадание сво­ему горю, услышит столько  искренних слов сочув­ствия,
взволнованные заверения  в  том, что  он  всегда  может положиться  на  них,
сидящих за столом, в борьбе со  своими  недругами, сгубившими  его жену.  Не
рассчитывал  он и пить более одной-двух рюмок армянского коньяка  "Ахтамар",
любимого Икрамом Махмудовичем, главным администратором  по части достать  --
столы  были  тесно уставлены бутылками, но  как  можно было отказаться, если
обращались к тебе с такими трогательными словами и заве­рениями.
     Взволнованные  речи  не мешали бесшумным офи­циантам без устали сновать
взад-вперед, меняя хо­лодные закуски  на горячие, одни деликатесы на другие,
выставлять все новые  и  новые батареи  ох­лажденного  "Боржоми". Принесли и
первое  горя­чее  -- плов  из перепелок,  который,  как объявил Фай­зиев, он
приготовил по такому случаю сам.  Посте­пенно в  банкетном  зале становилось
все более шум­но, как и в большом, к плову появились за столом новые лица, в
основном люди, близкие Артуру Алек­сандровичу и Икраму Махмудовичу. Шубарин,
державший все  под контролем,  глазами  отдавал распоряжения все понимающему
Адику, не забывал ухаживать за Амирханом  Даутовичем, замечая, что тот время
от времени как будто выпадает из  компании, проваливаясь памятью  в прошлое.
Подкладывал прокурору закуски, потчевал, как хлебосольный хозяин: попробуйте
--  это  миноги,  или вот  этот  особый салат  из  молодого папоротника, его
регулярно присылают  бухгалтеру с Камчатки, или  шам­пиньоны, приготовленные
по давнему греческому рецепту, хранящемуся в семье Георгади.
     На  улице давно стемнело, и в  распахнутые настежь окна банкетного зала
врывался свежий ветерок. Наступало время  его каждодневной прогулки, но уйти
из-за стола было неудобно, хотя  прокурор ощу­щал потребность побыть одному.
И вдруг,  в который уже раз словно  читая  его  мысли, Артур  Александрович,
наклонившись, тихо предложил:
     -- Не хотите ли выйти на свежий воздух -- здесь уже накурили не меньше,
чем в зале?
     Не дожидаясь ответа, Шубарин  встал, и  Амирхан Даутович последовал  за
ним.
     --  Давайте  пройдемся обычным вашим  марш­рутом, -- посоветовал  Артур
Александрович, -- подышим. Может, нагуляем аппетит -- еще предстоит отведать
какие-то  особенные  манты  и  самсу,  начи­ненную рублеными  ребрышками  из
баранины. Ик­рам  Махмудович  привез из кишлака  какого-то ча­родея по  этой
части -- вы ведь знаете, Файзиев  у нас гурман, и  вкус у него отменный. Ему
бы еще такой вкус в делах проявлять, цены бы не было.
     Амирхан Даутович понимал, нужно  как-то  по­благодарить  Шубарина  и за
цветы на могиле Ларисы, и за  вечер памяти, так прекрасно  организованный, и
за добрые слова о ней, но что-то сдерживало его.
     Шубарин сам прервал затянувшееся молчание.
     -- Амирхан Даутович,  я знаю, что на поминки не принято делать подарки,
сюрпризы, но  все же не удержусь от  возможности сообщить одну при­ятную для
вас  новость именно в этот горестный день. Я буду рад, если  известие утешит
вас и отчасти вернет утерянный душевный покой.
     Азларханов почувствовал, что сейчас Шубарин скажет что-то важное,  и не
ошибся.
     --  Сегодня, в день памяти Ларисы Павловны, хоронили убийцу вашей жены,
прокурора Анвара Бекходжаева...
     -- Вы не ошиблись? -- спросил Амирхан Дауто­вич.
     -- Разве я до сих пор давал вам повод сомне­ваться в своих словах? -- в
свою очередь спросил Шубарин. --  Его убили вчера вечером, и я  даже знаю --
кто.
     --  И кто же?  --  Голос прокурора дрогнул, хотя  он и попытался скрыть
свое волнение и охвативший его неожиданно страх.
     -- Вот этот молодой человек. -- И Артур  Алек­сандрович протянул снимок
побледневшему Азларханову.
     На черно-белой фотографии  крупным  планом был  заснят  он сам, а рядом
прилепился  невзрачного  вида молодой  человек с короткой стрижкой.  Сколько
Азларханов  ни  вглядывался  в снимок, сделанный  в  зале "Лидо",  человек с
раскосыми глазами на тонком бледном лице с крупным ртом, портившим симметрию
лица,  был  ему  незнаком.  Он  не мог припомнить  его,  а  фотография  была
настоящая, не монтаж, скорее  всего незнакомец присел рядом с ним на секунду
по сценарию и  по приказу Японца в один из вечеров, когда прокурор спускался
в разгар веселья выпить свой чайничек чая.
     -- И кто же это? -- спросил уже спокойнее Амирхан Даутович.
     -- Не узнали? Странно. Это  ваш знакомый,  Азат Худайкулов,  отбывающий
срок за убийство вашей жены, а точнее за своего дружка, Анвара Бекход­жаева,
убившего Ларису Павловну.
     Амирхан Даутович еще раз внимательно посмот­рел на фотографию.
     --  Возмужал,  не  узнать...  Хищный какой-то,  я  запомнил  его  почти
мальчишкой...
     -- Пять лет все-таки прошло, выжил,  заматерел, настоящий волк,  он еще
дел  натворит.  Я  ведь  уже  говорил вам:  зло  рождает  только  зло...  --
проком­ментировал Шубарин.
     Слушая шефа, Амирхан Даутович вдруг вздрог­нул от неожиданной  догадки:
он понял ход Японца  -- оттого и фотография на всякий случай. Вот оно, дело,
которым тот решил повязать его  на всю жизнь. Теперь Шубарин не сомневается,
что прокурор у него на привязи, и крепко -- даже мысли вильнуть в сторону не
может  возникнуть --  вместе  до  гробовой  доски.  Старый,  как  мир, прием
уголовников  -- при­вязать  кровью, мокрым делом, то есть убийством. И  если
что,  Азат Худайкулов,  приведись ему от­вечать  за содеянное,  скажет,  что
нанял его прокурор, чтобы отомстить за свою жену.
     -- За что же он  своего дружка так?.. Ведь  росли вместе, говорят, он у
того в адъютантах ходил чуть не с пеленок?
     --  Было, да быльем поросло. Разошлись далеко детские дорожки, в разные
стороны,  оттого и месть  крутая. Не сдержали Бекходжаевы  свое  слово... На
первых порах помогали,  посылки регулярно  при­сылали, наведывались,  матери
его  больной  оказы­вали  всяческое содействие. А  потом  внимание ис­сякать
стало  --  мало  кто  выдерживает  испытание  вре­менем  --  в  обузу  стали
Худайкуловы. Мать умерла,  а перед смертью написала горестное письмо Азату и
обвинила в своей смерти Бекходжаевых. Каково в тюрьме получить  такое письмо
от матери, зная, что ты отбываешь срок за них?  И стал он жить одной мыслью,
одной-единственной надеждой: ото­мстить своему  вероломному  другу -- других
жела­ний, насколько мне известно,  у  него  в жизни нет.  И подогревали его,
конечно, дружки по тюрьме, тем более узнав, что вероломный товарищ к тому же
прокурор, злобный, невежественный, свирепст­вующий, задушивший поборами всех
вокруг.  Ведь в тюрьму, как ни  парадоксально, сведения доходят  быстро и  в
большом  объеме,  и  о реальной  изнанке  жизни  здесь  имеют  представление
получше,  чем в райкоме. Так  что  он жил,  моля  аллаха, чтобы не убили его
врага другие, потому что год назад узнал, что есть люди, и весьма серьезные,
которые  уже приговорили к смерти прокурора Бекходжаева. А в той  среде, где
это было  сказано и в которой Азат теперь не  последний человек, словами  не
бросают­ся -- это не профсоюзное собрание, отвечать прихо­дится, репутация в
уголовной среде дороже жизни.
     -- Одно дело желать, другое выполнить. Ему уда­лось бежать из колонии?
     -- Не  совсем так. Когда  я узнал вашу историю,  а затем  историю этого
несчастного молодого чело­века, пострадавшего, как  и вы,  я понял, что ваши
интересы совпадают. А для себя я посчитал весьма благородным поступком, если
смогу помочь  уста­новить,  хоть  и запоздало,  справедливость. Я  попро­сил
доставить Азата  в "Лас-Вегас"  на  несколько  часов,  тогда и  засняли  вас
случайно, на память.  Я хотел  поговорить  с ним, понять, насколько серьезны
его намерения и что он за человек, можно ли по­ложиться на него. В тюрьме он
прошел  большую  школу,  рассуждал  вполне  здраво,  а  намерения  его  были
серьезные, дальше некуда. Я обещал ему по­мочь, обговорив кое-какие условия,
-- он принял их.
     -- Вы помогли ему бежать? -- нетерпеливо спро­сил прокурор.
     -- Нет, зачем же, побега я ему не обещал.
     -- Как же тогда удалось ему совершить свою месть?
     --  Ну,  это  несложно.  Если  ваш  знакомый  пол­ковник  Иргашев   мог
использовать  Коста  на воле против  вас почти полгода,  так почему я не мог
взять Азата  из колонии всего на несколько часов. Люди  Ашота, хорошо изучив
привычки Бекходжаева, разработали план, и Азату преподнесли все на блю­дечке
с голубой каемочкой -- вся операция заняла пять минут.
     -- Значит, раскрыть  это преступление  будет  не­просто и есть гарантии
безопасности?
     --  Трудный   вопрос,  особенно  насчет  гарантий.   Я  не   знаю,  как
раскрываются  у нас преступления, но то, что Азат Худайкулов через три  часа
вернулся на место, в заключение, это точно. А при его  ны­нешнем опыте жизни
брать на себя  еще одно  убий­ство, теперь, правда, свое,  --  безумие,  тем
более  он знает, что, когда выйдет, получит помощь не от Бекходжаевых,  а от
меня.  А о  том, что я  слов на  ветер не бросаю, он знает,  убедился в моих
воз­можностях.  Гарантии  скорее в другом. Помните, я  говорил: нам неважно,
кто нанесет  удар  Бекходжаевым, мы  не тщеславны,  нам  важен  результат. Я
упоминал, что Анвара Бекходжаева уже давно при­говорили, и  он об этом знал,
знали  и  в прокуратуре. Впрочем, многие хотели бы посчитаться  с ним,  и не
только уголовники и дельцы, ему и за его дон­жуанство давно обещали оторвать
голову  -- вы же знаете, в районах на этот счет строго, а он и тут плевал на
понятия чести  и морали  своего  же  народа.  Так  что  поле деятельности  у
следователей и без нас широкое; если надо будет, подбросим и другие варианты
-- там есть кому держать под контролем  ход  расследования.  Свести  счеты и
дурак  сумеет, а вот жить и радоваться назло  врагам не  каждому удается.  В
конце  концов, Азат  у нас  в руках еще лет пять,  --  закончил, как  вс