лей,  а босоножки двадцать пять  --
трид­цать  -- да такое в голову никому не  придет,  как  го­ворится, овчинка
выделки не стоит.
     Кстати,  об овчинке -- она у нас  дороже ясоновского золотого  руна. Мы
даем  кассобу за баранью шкуру пять рублей --  это вдвое больше,  чем платит
государство.  Так  он  и сдает  ее нам в таком состо­янии, в  каком она  нам
нужна.  И  мы каждого из  них научили,  как  обрабатывать  ее, как  хранить,
снаб­дили  и  химикатами  первичной обработки  свежей шкуры. На  дубленку  в
среднем  уходит от восьми до  десяти шкур, ну как тут удержишься от соблазна
наладить производство, если мы продаем их почти по пятьсот рублей.
     Артур  Александрович  сделал  паузу,  переводил   дух   после  длинного
монолога. Азларханов молчал, ожи­дая продолжения.
     --  На  всякий  случай, я  хочу предварить  один  ваш  вопрос,  Амирхан
Даутович, который вы, быть может, по  своей тактичности и не задаете, но  он
витает  в  воздухе, и уж лучше я вам отвечу на него. Это, мне кажется, более
всего необходимо перед тем, как вы приступите к делам...
     Сегодня вы уже слышали обо мне: гангстер, аку­ла, спрут. Вам, много лет
отдавшему  правопорядку, наверное,  кажется:  вот они,  которые  тянут  нашу
экономику  назад,  грабят народ,  покупают  должно­стных  лиц,  способствуют
организованной преступ­ности. Нелегко отмахнуться от справедливых на пер­вый
взгляд обвинений, но в том-то и  дело, что  мы не причина, мы следствие,  мы
возникли здесь  по-настоящему  лет  семь-восемь  назад,  когда  созрели  все
предпосылки  для  нашей  деятельности;  о  неко­торых  мы  уже  говорили,  к
некоторым еще вернемся. Если мы зло,  то мы  родились из зла и питаемся злом
вокруг нас. Но давайте взглянем на проблему с другой стороны...
     Наносим ли мы  вред народному хозяйству? Это  как  посмотреть.  Когда я
только  начинал, меня часто мучили угрызения совести: иногда  я перехватывал
фонды  того или  иного  предприятия. Я  ведь  знал,  что  фабрики  эти будет
лихорадить, будет у  них  срываться  план. Но я знал и то, что в беде  их не
оставят, а уж рабочие тем более не останутся без зарплаты, неважно, работали
они там или нет. Я не  знаю случая, чтобы  на каком-то заводе или  строй­ке,
тем более в научно-исследовательском институте, фактически не работавшем  по
тем или иным при­чинам,  не выплатили зарплату. Без  зарплаты могли остаться
лишь мои рабочие, это уж точно -- нам не из чего покрывать убытки, дотаций и
субсидий нам никто не дает.
     Но  когда я,  став  депутатом, работал  в планово-бюджетной  комиссии и
получил доступ к  инфор­мации, я ужаснулся тому,  что при дефиците на многие
товары ими забиты все какие только  есть  склады  в области,  и хранение  их
обходится в мил­лионы рублей.  Каждый год я  участвую  в комиссиях,  которые
подписывают к списанию и уничтожению десятки тысяч пар обуви,  одежды, всего
и не пе­речесть, тысячи наименований  всякого добра  идет в костер. И теперь
мои  сожаления  уже  о  другом: жаль,  не могу  использовать чужие фонды еще
боль­ше -- все равно у них многое пойдет либо в огонь, либо на свалку. Когда
распределяют местное  сырье, нам  выделяют в  первую  очередь, и  не  только
потому, что я влияю на распределение, а потому что знают: заберу я  -- и оно
будет  пущено  в  дело,  и момен­тально в  казну  поступят деньги...  У  вас
наверняка  возник  вопрос:  можем  ли  мы   быть  альтернативой  официальной
экономике?
     -- Да, да, я как раз хотел об этом спросить, -- оживился прокурор.
     -- Отвечу без  колебаний -- нет и  еще раз нет. Буду  откровенен,  наша
продукция все же рассчитана на тех, кто слаще морковки не едал. Ни я сам, ни
другие пайщики артельную  продукцию  не  покупают. Хотя должен  оговориться,
дубленку я  ношу только нашей  фирмы  и не поменяю ее ни на канадскую, ни на
французскую. Но таких дубленок у нас шьют мало, в  среднем одну на семьдесят
-- восемьдесят, и  распределяю их я сам -- это мой  личный фонд. Кроме того,
каждый сентябрь  наш  заведующий скорняжным цехом  Яков  Наумович  Гольдберг
командируется в  Москву снимать  мерки с  должностных лиц и их домочадцев --
этим  людям  мы   обязаны   фондами,  де­фицитным  сырьем,   первоочередными
поставками. А отвозит готовое Икрам  Махмудович  или я сам. Да, кстати, зима
не за горами, нужно, чтобы Яков  На­умович снял мерку и с вас -- в январе мы
с вами обязательно должны быть в Москве.
     Дубленка  -- пока единственная стоящая вещь из того, что мы производим,
да  и  то  лучшее  не  стоит  на  потоке,  а шьется  специально  в  мизерных
коли­чествах, для избранных.
     Мы держимся только на фоне товаров гостор­говли,  которые не отличаются
ни  качеством, ни моделями, опять  же по  пословице: на безрыбье и рак рыба.
Главный  наш потребитель -- самая неискушенная часть покупателей, которых, к
нашему  удивлению, оказалось много. Их привлекает в  пер­вую очередь внешний
вид товара --  мы ведь зачастую имитируем  какое-нибудь  импортное  изделие,
пыта­емся, несмотря на авторское право фирмы, копи­ровать его один к одному.
И  такое жалкое подобие  платья  "от  Кардена"  или сапог "Саламандра"  идет
нарасхват.
     Мои  друзья  шутили,  когда  я  собирался в  тури­стическую поездку  во
Францию и  Западную  Гер­манию:  мол,  они позвонят  в  "Адидас"  или самому
Кардену,  и меня  там четвертуют за то, что я  нещадно эксплуатирую название
этих фирм  на  своих  пошлых изделиях. Как ни крути,  а  "Адидасу"  я обязан
по­ловиной  своих прибылей  --  на что только мы  не шлепаем  этот волшебный
трилистник.
     Ну  ладно,  я  понимаю, когда  покупают  настоящее изделие "Адидас"  --
добротное, нарядное, модное; я же ставлю только знак,  словесное обозначение
--  и метут все подряд -- магия, гипноз,  волшебство, иначе назвать не могу.
Вот бы нашей промышленности найти свой такой волшебный трилистник...
     Конечно, мы  могли бы хвалиться, что  все же  одеваем  и обуваем людей,
найти   оправдание  своему  существованию,  если  бы  теневая  экономика  не
оп­лачивалась  простыми людьми, не лежала  бременем  у них на плечах, но  от
этого факта  никуда не уйдешь --  мы вычищаем и  без того скудные ко­шельки.
Это мой личный и, думаю, безжалостный, социальный анализ.
     Я  уверен,  как  только в  официальной  экономике начнутся  радикальные
перемены, мы исчезнем тут же, так же незаметно,  как и появились.  А  пока в
такой  благоприятно сложившейся  обстановке как  же нам  не появиться  и  не
процветать? Если один про­курор у нас в пайщиках  сидит,  наподобие Хаитова,
не знает, то ли дать нам пинка  под зад, то ли продолжать потихоньку  щипать
Ахрарова,  третий,  простите за откровенность, вроде вас, то ли жил словно в
другом мире, не ведая, что творится вокруг, либо руки у  вас были связаны. Я
не знаю в округе ни одного руководителя  -- хозяйственного или партийного, к
которому мы бы искали ходы и не  нашли.  Ни один  не попытался  пресечь наши
дела или хотя бы послать нас куда-нибудь подальше. Я ведь и Ашота не создал,
а  взял уже готовым. Так что тут, как ни  крути, я не сеял, а  пожинал плоды
общей обстановки, сложившейся в крае. Ничто не произрастет на  пустом месте,
из зла рождается  зло,  и  теперь,  чтобы  защитить  себя, свои интересы,  я
вынужден прибегать к помощи  телохранителя и даже юриста... Вот, пожалуй, из
этого  триединства  --   де­фицита,  стоимости  и   сложившейся   обстановки
все­дозволенности  --  на  мой   взгляд,  возникла   и  процве­тает  теневая
экономика.
     --  Как  на  академической  лекции,  уложились се­кунда в  секунду,  --
подытожил Амирхан Даутович, потому что они въезжали во двор гостиницы.
     -- Я нужен буду вам? -- прервал свое долгое мол­чание Ашот, обращаясь к
хозяину.
     --  Пожалуй,  нет,  понадобишься  --  позвоню.  Встре­тимся утром,  как
обычно. -- И они распрощались с Ашотом.


        2

     Стояла  уже глубокая ночь,  погасли огни шумного  "Лидо", в редком окне
четырехэтажной гостиницы горел  свет. Ночной  швейцар,  видимо, привыкший  к
поздним  возвращениям  Артура  Александровича,  не  задавая  вопросов  и  не
выказывая недовольства, распахнул хорошо смазанную дверь.
     -- Может, вы хотите перекусить -- мы ведь так и не дождались свадебного
плова?  -- спросил Шубарин.--  Я  думаю,  в  холодильнике  у  меня  найдется
что-нибудь -- Адик следит.
     Сидение за  свадебным  столом, долгая  дорога туда  и  обратно  утомили
Азларханова -- он давно уже не жил в  таком активном ритме, несколько раз за
вечер   пришлось  принимать  сердечное,  но   откровения  Шубарина  вызывали
неподдельный  интерес, ему хотелось задать еще два-три  вопроса. Он понимал,
что  вряд  ли  скоро выпадет  такой удобный случай,  да  и где гарантии, что
Японец будет так словоохотлив, как сегодня. Следовало не упускать момент...
     --  Есть не хочу,  а вот  чаю  выпил  бы с удо­вольствием, да поздно, и
заботливый Адик уже, наверное, спит.
     -- Ну это не  проблема,  -- улыбнулся Артур  Алек­сандрович.  -- Это мы
сейчас организуем.
     И как только они поднялись на третий  этаж, он сказал дежурной, которая
тут же вскочила с дивана:
     -- Галочка, если не затруднит,  приготовь, пожа­луйста, нам самоварчик,
-- и, не  дожидаясь ответа, широким  жестом  пригласил Амирхана Даутовича  к
себе.
     Не  менее расторопный,  чем  Адик,  хозяин  ловко накрыл на  стол --  в
холодильнике у него действи­тельно нашлось чем перекусить.
     Амирхан Даутович,  расположившийся в кресле, вытянул ноги  и  попытался
вернуться к прежнему разговору, начатому в машине:
     --  Н-да-а,  сегодня  я многое  узнал впервые, надо честно  признаться.
Такая лекция!  Не мешало бы вам дать на  время кафедру в Академии  народного
хозяйства.
     -- Думаю, меня не устроит почасовая  оплата, --  легко  отшутился Артур
Александрович, уходя от про­должения разговора.
     Раздался стук в дверь -- дежурная по этажу при­несла кипящий самовар, и
Артур  Александрович принялся заваривать чай, предложив на выбор ин­дийский,
цейлонский  или  китайский. За чаем, чув­ствуя,  что разговор может  уйти  в
сторону, Амирхан  Даутович попытался еще раз вернуться к интере­совавшей его
теме:
     --  Экономические предпосылки, способствовавшие появлению  вашего дела,
вы  растолковали убедитель­но. Но  мне интересно и другое: что  вас побудило
заняться предпринимательством, какие личные мо­тивы? Страсть к деньгам?
     Артур  Александрович с любопытством выслушал вопрос, мимолетная  печаль
проглянула в его всегда внимательных глазах, но он тут же  взял себя в руки.
Начал издалека, расплывчато:
     -- Не берусь утверждать категорически, но со стороны кажется, что у нас
легче  реализовать себя людям творческих профессий -- тут открыты все пу­ти,
твори, дерзай. И если есть талант, как бы ни было трудно ему  пробиться, все
равно  заметят -- результат всегда говорит  за  себя. А что прикажете делать
тому, кто наделен иным талантом -- склонен к коммерции, предпринимательству?
Не побоимся  сопоставить на  взгляд обывателя несопоставимые понятия... Ведь
коммерция, предпринимательство не только в ранг  таланта  не возведены, но в
сознании общества  значатся  занятием,  недостойным  порядоч­ного  человека.
Оттого  мы ни произвести, ни  продать как  следует не можем --  треть  жизни
держим чело­века в бесконечных очередях.
     А   ведь   людей,   наделенных   коммерческим,    пред­принимательским,
изобретательским талантом,  го­раздо меньше,  чем одаренных творчески. Одних
пи­сателей, говорят, официально состоящих в творче­ском союзе, десять тысяч,
и еще тысяч сто, на­верное, дожидаются очереди  для  вступления,  а ведь это
только часть  творческих сил, то есть  талантов,  признанных  официально.  А
художники, композито­ры, артисты, певцы, музыканты, режиссеры,  жур­налисты?
Их ведь тоже у нас тьма и тьма, известных и обласканных.
     А стране нужен один  толковый министр сель­ского хозяйства,  всего один
министр строительства, министр  энергетики, машиностроения, путей сооб­щения
--  нужно  всего-то сто талантливых предпри­нимателей,  и мы  заживем совсем
по-другому. Хо­роших писателей чтим, художников, композиторов --  тоже, даже
футболистов знаем и помним  чуть ли не  в лицо, но кого из технократов,  что
дают нам свет и тепло, мы знаем, кого помним? Пожалуй, лишь первых наркомов,
а остальным, почти всем, вслед одни  упреки,  если не проклятия, мол, все до
ручки довели.
     Амирхан Даутович  почувствовал по волнению  со­беседника,  что он задел
чувствительную   струну;    обыч­но   сдержанный,   хладнокровный,   Шубарин
загоря­чился:
     -- Ну,  в  моем случае,  наверное,  все  более или  менее ясно,  теперь
генетику, слава Богу, никто не отвергает. Будем считать, что во мне взыграла
дур­ная кровь. Кто мало-мальски знаком с историей этого края, тот знает, что
Шубарины владели тут многим --  ремонтными мастерскими, масложиркомбинатом в
Андижане,  доходными домами.  Дед  и  его  брат  были  инженерами-путейцами,
учились в Петербурге. Инженером, и незаурядным, был и мой отец: он, как и я,
закончил Бауманское. Да вот наглядный пример... В начале шестидесятых годов,
когда  вошли в быт шариковые ручки, мой отец  за три дня сконструировал и за
неделю изготовил полуавтомат, из которого непрерывным потоком, все  двадцать
четыре часа в сутки,  вылетали  в три  сто­роны три детали  готовой ручки, а
стоила ручка, как помню, по тем временам семьдесят копеек и многие годы была
в дефиците. Отец  шутил, что создал аппарат, печатающий деньги -- так оно на
самом деле и оказалось. Отец был инженер  до мозга костей, и это проявлялось
даже в мелочах. Чтобы избавить  нас от  подсчетов, он, рассчитав, заказал на
местной картонной  фабрике коробки, в которые помещалось ровно сто шариковых
ручек.  И задача всей  нашей  семьи свелась к одному -- успевать ук­ладывать
эти коробки. В гараже у нас стояли рядком три таких полуавтомата, и если мне
не  изменяет память, каждый из  них штамповал  в день тысячу  штук -- такова
была  их производительность. Не было проблем  и с сырьем: в те годы  в наших
краях построили не один комбинат  бытовой химии, и пластмассу -- брак с этих
предприятий  --  шоферы  вре­мя от  времени за бутылку водки  вместо  свалки
завозили к нам во двор.
     Тогда,  в   шестидесятых,  еще   не  существовали   официально  артели,
промкомбинаты,  входящие  в   систему   местной  промышленности,  поэтому  с
ре­ализацией тоже не знали хлопот.  С каждой ручки отец, кажется, имел сорок
копеек дохода --  выходит, только  станки, стоящие в нашем гараже, приносили
ему в день больше тысячи рублей. Отец быстро сообразил, что напал на золотую
жилу, и, уже  привлекая  людей со стороны, изготовил еще штук тридцать таких
полуавтоматов и развез их по об­ластям республики. Не знаю, какую уж он имел
долю, но  помню,  что  каждую последнюю неделю месяца  в  сопровождении двух
парней, как Ашот, отец объезжал на "Волге" свои  владения.  Он  ни­когда  не
продавал свои изобретения, а сдавал их  в аренду или вступал в долю. Однажды
он показал мне  установку,  за  которую предлагали десять ты­сяч -- казалось
бы, огромные деньги, но он ее не продал, а сдал  в аренду. Установка служила
пять лет и  принесла ему за это  время  сто  тысяч --  так он  преподал  мне
наглядный   урок  коммерции,  по­этому  я  тоже  не   расстаюсь  со   своими
изобрете­ниями.
     Мы  построили  в Заркенте,  в старинной узбекской  махалле, где некогда
старики, сидящие в красном  углу чайханы, еще знали  и помнили моего  деда и
его  брата, большой  каменный  дом. Почему  в узбекской махалле? Потому  что
между нами  не  было языкового барьера -- в  нашей семье все без исклю­чения
знали местный язык, эта традиция пошла  от  деда, и  еще потому, что жизнь в
махалле  особая:  тут не  вмешиваются  в жизнь соседа, но и  не дадут  его в
обиду.  Да и  вокруг нас  жили люди  с достатком, родовитые,  и мы  особо не
выделялись.  К  тому  же  отец  никогда  не  скупился:   щедро  финансировал
махаллинский  комитет,  давал  крупные  суммы  на   об­щественные   нужды  и
мероприятия, поэтому мы не чувствовали инородности, хотя и были единственной
русской семьей в квартале.
     Но о доме  я хотел сказать  только потому, что отец  построил там такую
мастерскую, с такими стан­ками и  сварочным оборудованием, что я не перестаю
удивляться  ей  до  сих пор.  Практически  не  выходя  со  двора,  отец  мог
изготовить  сам  то, что констру­ировал. Можно считать,  что я вырос  в этой
мастер­ской, и нет станка  там, которым я бы не  владел в совершенстве.  Так
что, как видите, у меня были все предпосылки, чтобы стать инженером.
     --  Выходит,  он  и передал  вам свое  дело  по на­следству? -- уточнил
прокурор.
     --  Да нет. Не совсем так. Отец никогда не втя­гивал меня в свои дела и
старался,  чтобы  я  держался  подальше от них,  --  он  хотел  видеть  меня
настоящим инженером.  Оттого  я и  переменил институт  --  о  Ба­уманском он
говорил всегда в самых возвышенных тонах, считал, что оно ничуть не уступает
таким  известным  в  мире  техническим вузам,  как,  скажем,  Массачусетский
технологический.
     Я  точно не знаю, каким образом,  но Шубарины  вышли  из революции  без
особых  потерь.  Конечно, все, что  подлежало национализации,  отобрали,  но
существенную часть капитала удалось сохранить -- впрочем, не нам одним.  Это
я отвечаю на ваш вопрос относительно тяги к деньгам.
     В  традициях   нашей  семьи  --   основательность   жизненного  уклада,
исключающая  мотовство,  пока­зуху.  Мы могли позволить себе  многое,  но не
настолько,  чтобы вызывать зависть  и раздражение ок­ружающих, привлекать  к
себе нездоровое внимание. Того,  что заработал отец, было вполне достаточно,
чтобы  мы с братом прожили долгую и безбедную  жизнь, конечно  же, правильно
распоряжаясь капи­талом.
     Брат  мой  живет  в  Москве,  его  привлекла  наука,  ныне  он заметный
ученый-физик.  В его судьбе ро­дительские  деньги  сыграли немалую, если  не
глав­ную роль -- благодаря им он мог спокойно зани­маться любимым делом,  не
отчаиваясь при неуда­чах, без которых немыслимы настоящие исследо­вания, и в
конце  концов сделал открытие,  над ко­торым  бился  почти двадцать  лет.  Я
думаю, он живет счастливою жизнью.
     У меня все сложилось  иначе. После  института я вернулся в родные края,
вроде  неплохо  начал,  стал  продвигаться  по  службе.  Но  очень  скоро  я
почувствовал потолок своего роста -- большего  мне не позволяли. Это как раз
пришлось на годы, когда  должности отдавались по родственным,  националь­ным
признакам, по  принадлежности к роду, пра­вящему  в городе или  области. А я
был уверен, что  должность главного  инженера  завода,  на котором я работал
главным  технологом,  отойдет ко  мне, как только прежний  уйдет на  пенсию.
Причем я имел на эту должность  все права -- так считали и многие на заводе.
Но  не  тут-то было...  Главным  инженером  стал  зять  очередного секретаря
райкома, заочно до­учившийся в местном институте. Отца, к сожалению, к этому
времени уже не было в живых -- он на­верняка помог  бы мне пробиться, потому
что  пре­красно знал закулисную  возню  вокруг  должностей, знал  тех людей,
которые делили места. Он видел, с каким энтузиазмом  я работал, знал  о моих
планах реконструкции этого завода. Но что не получилось, то не получилось...
     Оставшись,  как  говорится,  у разбитого  корыта, я  потерял  интерес к
работе...  А  ведь  совсем  недавно,  скажу без  утайки,  мечтал стать  даже
директором крупного завода, а может, со временем и возглавить отрасль, чтобы
сравняться со своим братом, у ко­торого к тем годам было  уже имя в науке --
отец, слава Богу, дожил до этого часа...
     Рассказывая, хозяин  не  забывал ухаживать за гостем --  подливал  чай,
подкладывал  закуски,  пе­ченье.  Но  Азларханов,  кажется,  и  забыл,   что
на­просился на чай, -- так заинтересовал его рассказ Шубарина.
     -- ...Конечно, в  нашем  тогда  еще  небольшом