ила   его  дух,
утвердила еще  раз  в мысли, что работа  его  над  юридическим исследованием
необ­ходима, нужна людям.
     И он понимал, что  должен спешить, спешить из-за здоровья -- все чаще и
чаще сердце давало знать о себе. Была еще одна причина, почему он торопился.
Чувствовал  Амирхан   Даутович,  особенно  после   того,  как  оставил  пост
областного прокурора и жил жизнью большинства людей, разделяя с ними тревоги
и заботы, что в стране на первый  план неожиданно выдвинулись люди, подобные
Бекходжаевым. Правда, в газетах и по телевидению еще продолжали  восхищаться
"бегом на месте" под бур­ные аплодисменты, и Бекходжаевы еще  крепко си­дели
в своих  креслах,  но недовольство все растущей социальной несправедливостью
уже витало в  воздухе, и Амирхан Даутович не мог этого не замечать. Да и как
не  заметишь день  и ночь  переполненные  рестораны городка,  пьяные  оргии,
картежную игру по-крупному и все растущую вольность  нравов -- словно пир во
время чумы.
     И если  Амирхан  Даутович  при всем  желании  не  мог  укоротить  время
царствования Бекходжаевых, то к новому, грядущему времени он хотел прийти не
с пустыми руками -- он понимал, что придется перестраивать многое.



        Глава IV. "ЛАС-ВЕГАС"



        1

     В  середине сентября неожиданно пошли дожди, столь редкие в этих жарких
краях,  и  пыльный  го­родок,  выцветший   за   долгое   азиатское  лето  от
не­милосердного  солнца, преобразился: исчезли с окон  выгоревшие до хрупкой
желтизны газеты,  распах­нулись  ставни,  старившие  и  без того  неказистые
здания,  вымытая  ночными ливнями  листва деревьев обрела  подобающий  осени
цвет.
     Обозначились  истинные  цвета  железных  крыш  коттеджей  и  особняков,
утопавших в  пыльных, мле­ющих  от  жары садах,  -- зеленые,  темно-красные,
го­лубые; иные, крытые белой  жестью, заиграли зер­кальным  блеском, а  ведь
еще  неделю назад  все были на  одно лицо под  бархатистым слоем серой пыли.
Пыль  преследовала  горожан  повсюду,  заби­раясь  даже  в наглухо  закрытые
комнаты,  где с весны  не  отворяли окон. Конечно,  будь полегче  с водой, в
долгие  летние вечера не  составило  бы труда вы­брать минутку  и обдать  из
шланга палисадник под окнами, но воды в нынешнем году явно недоставало: иной
раз  давали ее  лишь  в определенные часы,  о чем заблаговременно  оповещали
горожан  по  радио.  Засушливым выдалось лето,  резко  обмелела Сыр-дарья --
главная поилица этих мест.
     После дождей  обрели цвет разбитые мостовые и тротуары, омылись бордюры
из светлого местного камня -- за лето прибило к ним всяких бумажек, окурков,
опавших  листьев  и опять  же пыли, осе­дающей лишь к ночи. Темнота и скорее
подразу­меваемая вечерняя свежесть, которую, кроме ста­рожилов, вряд ли  кто
ощущал, как бы гасили запах пыли, заставляли забыть о ней до утра.
     А   тут,  как  после  генеральной  уборки  в  хорошем   доме,  отмылись
подоконники,  карнизы,  фасады,  заблестели  стекла,  и  теперь  по  вечерам
городок, словно обновленный, светился огнями, гремел му­зыкой.
     Поселок обрел статус города лет двадцать назад,  но таковым по существу
не стал, и теперь вряд ли когда-нибудь станет, потому что рудник,  благодаря
которому  поспешили  назвать городом  захолустный райцентр,  быстро оказался
выработанным, хотя гео­логи, а затем министерства и ведомства  возвестили на
всю  страну  о  якобы  уникальном  заложении,   не­исчерпаемых  запасах,   о
промышленных разработках на сотни лет, о самой качественной и дешевой руде в
мире.  И  поселок,  заметно  расстроившийся, но  так и не  ставший настоящим
городом, имел почти все, что положено городу.
     За десять лет, что работал рудник, успели по­строить кинотеатры, Дворец
горняков, рестораны,  музыкальную  школу, помпезное здание  рудоуправ­ления,
стадион, две гостиницы. Не обделили себя и местные власти: здание городского
суда  и  про­куратуры,  которое  в городке называли Домом пра­восудия, впору
было  столице.  Из  местного  белого  камня  отстроили  и  горком  партии, и
горисполком,  на их фасады  мрамора тоже не пожалели.  Не  успели  достроить
только драмтеатр  и больницу  --  финанси­рование  прекратилось  сразу,  как
только на руднике пошли сбои с планом. И стояли наполовину под­нятые корпуса
как напоминание о былой финансо­вой мощи городка и его некогда стремительном
росте, и окрестный  люд, выждав, по его мнению, приличное время,  потихоньку
начал тащить со стройки все, что только можно.
     Успели за эти годы отстроить два микрорайона из пятиэтажек, как и всюду
по  бедности  фантазии  нареченные  Черемушками  --  первыми  и  вторыми,  и
несколько  улиц  с  уютными  коттеджами   и   особня­ками   для  технической
интеллигенции и руководства комбината.
     Когда рудник закрыли, специалисты и часть  ра­бочих сразу  же уехали на
новые разработки,  а  часть  их  осталась  в городке,  какая часть,  сказать
трудно,  скорее  всего из  местных,  тех,  что за  десять лет  успели  стать
шахтерами  или работали на  многих  вспомогательных  участках комбината и на
стройках. Как бы там ни было, ни одна квартира в Черемушках не пустовала. За
те  десять лет,  пока работал  рудник и  бурно расстраивался  городок,  воды
всегда хватало вдоволь -- комбинату было под силу содержать мощ­ные насосные
станции  и  решать любые,  подчас сложные  вопросы снабжения водой. И в  эти
десять лет городок не только рос, но и щедро озеленялся -- отцы города денег
не жалели, с управления благо­устройства спрашивали строго, и город утопал в
зелени.
     Рудоуправление   свернуло   свои  дела   и   откочевало  в  неизвестном
направлении, оставив  новоявленному  городу множество коммунальных  и прочих
проблем,  день  ото  дня  нарастающих,  словно  снежный  ком.  Наверное, и в
области, и в республике долго не  могли опомниться  от  шока  после закрытия
при­быльного  рудника,  и  от  всех  запросов  города  от­бивались  как   от
назойливой мухи, оттого проблемы  и  множились год  от года.  Вернуть городу
прежний  статус поселка никто  не решался -- такого преце­дента, пожалуй, не
было  в стране,  шаг  назад,  даже  разумный,  не  поощряется, да  и местное
начальство  вряд ли одобрило бы  такую идею: кто  же  станет рубить сук,  на
котором сидит.
     В городе имелся  какой-то  маломощный авторе­монтный заводик областного
значения,  комбинат прохладительных напитков, куда  входил пивзавод, станция
технического   обслуживания   "Жигулей",   фаб­рика   постельного   белья  и
керамической посуды, шелкомотальные  цехи,  которые  даже  с натяжкой трудно
было назвать фабрикой, хотя  именно так  они официально  именовались, но все
это  были   предприятия  мелкие,   с   незначительным  штатом,   уста­ревшим
оборудованием, по преимуществу полуку­старные. Раньше, до  получения статуса
города, они числились артелями и вели свою  родословную из далеких тридцатых
годов, когда звались еще това­риществами. Все эти слабосильные  предприятия,
как и по-городскому разветвленная сеть бытового об­служивания, общественного
питания, конечно,  не могли дать работы всем жителям полудеревни-полугорода,
на  две трети состоящего из частных усадеб, где  кое-кто до  сих  пор держал
корову, свиней или пяток овец и жил или за счет сада, или за счет огорода, а
чаще за  счет того и  другого. В  давние  времена, когда зарождался поселок,
делили  байскую  землю  щедро, и подворья оказались  и  по  пятнадцать и  по
двадцать соток, словно люди тогда еще пред­чувствовали,  что кормиться здесь
придется все-таки с земли.
     В первый год по ликвидации рудника городок жил словно в оцепенении: что
же будет дальше -- ведь  жизнь свою люди прочно увязали  с рудником. Те, кто
не представлял  себе будущего без рудника, в основном горняки из пятиэтажек,
покинули по­селок без особого сожаления, а оставшиеся стали приноравливаться
к новым обстоятельствам, и,  надо сказать, небезуспешно. Уже через два года,
похоже, тут стали забывать и о руднике, и о высоких шахтерских заработках --
городок зажил новой, не по­хожей на прошлое жизнью. Резко вздорожали дома, и
город-поселок, лишенный работы, стал вновь бур­но расстраиваться --  правда,
теперь  уже  его  частный  сектор.  Ставились  добротные  кирпичные  дома  с
про­сторными открытыми верандами, столь популярны­ми в жарком краю. Появился
даже целый район,  сразу прозванный  почему-то Шанхаем --  наверное, оттого,
что   строились   там   преимущественно   корей­цы,  неожиданно   полюбившие
новоявленный  город,  на что  у  них имелись свои  причины. Местные  власти,
поначалу  обеспокоенные трудоустройством по­терявших  работу жителей, вскоре
успокоились: жизнь как-то сама все утрясла.
     Город  неожиданно  охватила бурная  предприни­мательская  деятельность:
спешно  возводились   теп­лицы,   оранжереи,  парники,  лимонарии,  домашние
инкубаторы,  размаху   которых   могли  позавидовать  иные   государственные
предприятия. Появились  и пчеловоды. Конечно, и раньше кое у  кого в поселке
имелась  пасека  или теплица, но то  было так, лю­бительство,  дилетантство;
новое  же  строилось  осно­вательно, так сказать,  на индустриальной основе,
благо опыт имелся. Часть горожан специализиро­валась  на  цветоводстве: одни
занимались тюльпа­нами  и  гвоздиками, другие  предпочитали  зимние  каллы и
весенние  бульданежи,  третьи  выводили  розы  каких-то  немыслимых  сортов,
четвертые -- хризан­темы  и  гортензии.  Были среди них  занимавшиеся только
выведением семян и луковиц для  продажи. У каждого дела стихийно объявлялись
лидеры,  ав­торитеты,  при  них   складывался  совет,  инициативная  группа,
решавшая все  вопросы  --  от  конкуренции до объемов  производства, они  же
регулировали  цены  -- оптовые  и  розничные. Одни занимались  цветоводством
круглый год, другие выращивали цветы лишь к определенным датам -- к Восьмому
марта, Новому году... А уж какие только ранние овощи не поспевали в парниках
и теплицах! И опять же люди старались специализироваться на чем-нибудь одном
или че­редовали производство овощей с фруктами и зе­ленью. В конце февраля у
самых умелых  уже  по­спевали помидоры,  а огурцы не  переводились всю зиму.
Ранняя  редиска, капуста,  обычная  и  цветная,  сладкий болгарский  перец и
острый мексиканский, которые до мая продают не на вес, а поштучно. А зелень!
Первый тонкий  лучок, по-местному лук-ба­рашек,  укроп, киндза, кресс-салат,
называемый ар­мянами кутен,  а  грузинами  цицмати,  молодой чес­нок, первая
морковка,  что  продается  в пучках  рядом  с  зеленью, щавель, мята,  трава
тархун, даже летом стоящая не менее пятидесяти копеек за пучок, -- все росло
в просторных дворах-усадьбах.
     А  как тут  растили рассаду!  Какой  селекцией занимались, чтобы  снять
урожай пораньше да по­больше, отдавая работе не только дни и ночи, но и свое
жилье до  весны,  до  теплых  дней. Этому  энтузиазму  и  знаниям  могла  бы
позавидовать сама Академия сельскохозяйственных наук.  Здесь не только знали
о  гидропонике, но  и  широко использовали ее, особенно  семьи, занимавшиеся
выращиванием рассады. Заключали договоры с овощными совхо­зами и продавали в
сезон  до ста  тысяч  штук той  или иной рассады,  а  иная рассада стоит  по
двадцать копеек, -- и все это на законных основаниях.
     Одни, начав с цветов или ранних помидоров, на­копив  достаточную сумму,
строили лимонарии, по­тому что в Ташкенте  селекционер-самоучка  вывел  сорт
лимона,  вызревающий  в  Средней  Азии   и  по  вкусу  и  размерами  намного
превосходящий иные  из­вестные сорта. И не только вывел,  а  вырастил  целые
промышленные  плантации,  и для  желающих приоб­рести саженцы и консультацию
это не составляло труда --  было бы  желание. А уж вырасти десяток ли­монных
деревьев,  и  они  себя   оправдают.   Можно   и   на  базар  не  возить  --
потребкооперация охотно заку­пает  лимоны, благо продукт не скоропортящийся.
Ли­монарии  горожанам  казался  беспроигрышной  лоте­реей,   самым  надежным
вложением труда и средств.
     Пожалуй, трудно даже перечесть их все  --  какими только промыслами  не
занимались   жители   неболь­шого    городка,   на    неопределенное   время
предостав­ленные  сами  себе,   пока  городские  власти  готовили   проекты,
предложения,  просьбы  в  вышестоящие  ин­станции,   выпрашивая  для  города
какое-нибудь  круп­ное предприятие  или  завод, чтобы  занять население.  Но
такие  предложения,  даже  самые  благие, быстро  не  осуществляются:  нужно
попасть в планы  пяти­летки, необходимы экономические обоснования и расчеты,
технические проекты, решения Госплана -- в общем, годы и годы.
     А пока кто-то умудрялся  в погребе  и  старых темных  хлевах выращивать
шампиньоны  и  без  осо­бых  помех  сдавать  их   в  местные  рестораны  при
гостиницах. Другие  без  затей,  без парников, теплиц  и  гидропоники просто
сажали капусту, огурцы, по­мидоры, и что не удавалось  продать, солили и всю
зиму торговали солениями. Капуста,  стоившая в  сезон десять  копеек, зимой,
квашенная  с морковкой, тянула уже  два рубля. Солили  капусту с морковкой и
яблоками --  летом  их  тоже  некуда  было  девать,  солили и по-гурийски, с
красной свеклой, целыми кочанами, солили вперемешку с арбузами -- навер­ное,
вряд ли упустили какой-то рецепт, известный в народе.
     Если овощами, фруктами,  зеленью увлекались многие, то были в поселке и
люди, занимавшиеся  промыслом редким: держали  нутрий, песцов, кро­ликов.  А
раз появился мех, появились и скорняки и шапочники, и вся  округа щеголяла в
прилизанных нутриевых шапках мужских и женских, сразу вдруг ставших модными.
А одна семья разводила  даже  породистых собак  -- от  комнатных болонок  до
сто­рожевых овчарок, пользующихся особой любовью и спросом во всех окрестных
кишлаках. Так у них очередь на щенков была расписана на год вперед, и, чтобы
заполучить щенка,  надо было заранее ос­тавлять  аванс,  и наезжали к ним не
только  из  соседних городов,  но даже  из соседних республик  -- так далеко
разнесся слух о необычном собаководе.
     Город,  потерявший  былую  экономическую  зна­чимость, конечно, сняли с
щедрого  государственного  довольствия,  коим по праву пользуются люди такой
тяжелой  профессии,  как  шахтеры.   Но  жители,  при­способившись  к  новым
обстоятельствам,  вряд  ли  ощущали себя  в  чем-нибудь  ущемленными,  хотя,
памятуя о том, что большинство  из  них занято  общественно полезным трудом,
время от времени, особенно  перед выборами, давали наказы  своим де­путатам:
дескать, городу нужен завод или фабрика. Правда, вряд ли они верили в скорое
решение про­блемы и потому не сидели сложа руки, а занимали их чем могли.


        2

     Была в городе улица, не самая главная, не самая шумная и оживленная, но
на ней  всегда по  вечерам, а иногда  далеко  за полночь  из  конца  в конец
слы­шалась музыка.  Так  случилось,  что  на  этой  улице оказались  все три
городских ресторана, и можно  было прошагать ее  всю,  переходя от мелодии к
мелодии,  словно  участвуя  в  музыкальной  эстафете.  Улица  эта  ничем  не
отличалась от  остальных в центре городка, если не считать  того, что на ней
располагалось управление благоустройства  и только на  ней и на площади, где
находились главные ад­министративные здания города, единственная поливальная
машина  горкомхоза дважды в  день щедро  обдавала водой не только мостовую и
тротуары, но  и деревья,  цветы и клумбы у обеих  гостиниц. На­верное, улица
эта была самой уютной,  но местный люд предпочитал шумную, в огнях,  главную
улицу  имени Ленина,  где располагались почти все  мага­зины  городка и  два
однозальных  кинотеатра, на­званные отчего-то "Арарат" и "Арагви", --  здесь
по  вечерам  всегда  было  многолюдно.  Кино в городке  любили  и  ходили по
старинке целыми семьями:  с бабушками и дедушками, с внуками, что непременно
засыпали  во время сеанса на коленях. У многих за долгие годы здесь  имелись
чуть ли не свои, фамильные ряды, свои места,  и приезжему попасть на хороший
фильм, да еще на последний сеанс, было не так-то просто.
     В  большинстве  народ  в  городке был,  так сказать,  "при  деле":  кто
трудился на своем подворье, кто работал на маломощных  местных предприятиях,
и  праздный  люд можно  было  видеть  только  у кино­театров  перед  началом
сеансов. Даже  подростки  не  болтались  по  улицам  --  им-то  более  всего
находилось дел в усадьбах.
     Но был  в городе человек, который  ежевечерне совершал прогулки  по той
самой неглавной  улице, где редко  умолкала музыка.  Он любил эту  улицу, ее
малолюдье, пустые тротуары, вдоль которых еще шли в рост серебристые тополя,
стройные чинары,  молодые дубки. Особое  очарование  улице придавали высокие
кусты аккуратно подстриженной живой  из­городи, тянувшиеся на целые кварталы
вдоль гос­тиниц.
     Запах  роз  он  улавливал еще в  переулке, спускаясь  вниз от "Арагви".
Обилие зелени, цветов, щедрый  ежедневный полив  создавали на улице  как  бы
свой микроклимат, и, как он понимал, этот воздух был, по-видимому, необходим
его организму. Он и улицу эту отыскал сам. Чтобы попасть сюда, он проделывал
немалый путь, и всегда пешком, хотя мог приехать автобусом.
     Жил  он в пятиэтажке  и был одним из  немногих, не имевших,  как  здесь
говорили, ни кола ни двора,  что в местном понимании имело широчайший спектр
толкований,  означавших, впрочем,  одно -- неудачник.  Появился он  тут  год
назад,  когда  нравы  и  порядки в  городе  не  только сложились, а достигли
полного расцвета. В той, прежней его жизни не было  еже­вечерних прогулок, к
которым он бы привык, при­страстился, и сейчас продолжал свои моционы уже по
привычке. Просто после очередного сердечного приступа врачи сказали -- нужно
ходить пешком, же­лательно постоянно.
     Человеку, совершавшему каждодневные пешие прогулки, было под пятьдесят.
Выправкой и  особой статью он не отличался и не выглядел моложе своих лет --
наоборот, ему  можно было  дать  и побольше.  Ребятня во дворе называла  его
дедушкой,  и  он  не  обижался, как  обижаются иные  молодящиеся  бабуш­ки и
дедушки, только иногда грустил, но не оттого, что  жизнь прошла, пронеслась,
поскольку  дедушка,  как ни хорохорься, есть  дедушка,  а потому, что он,  к
сожалению,  дедушкой  в полном  смысле  этого слова не был.  Не  дал ему Бог
детей, хоть мечтали они с женой о ребенке.
     Высокий, крепкий в кости, он сейчас заметно сутулился,  плечи его время
от  времени  безвольно  никли,  словно  смирясь с  непосильной ношей,  и он,
чувствуя  это,  вдруг  спохватывался, распрямлял спину, вскидывал  голову, и
тверже, четче становился его шаг.
     Внимательному наблюдателю все эти преобра­жения непременно бросились бы
в глаза, и навер­няка этому любопытному пришло бы на ум,  что в молодые годы
незнакомец обладал завидным здо­ровьем и  был хорош собой. Правда, сейчас на
его  лице  выделялись усталые погасшие  глаза  -- они-то более всего старили
человека, что, в общем, слу­чается нечасто  --  как  правило, природа дольше
всего оставляет  нам  неизменными голос да  взгляд.  Он  был  сибиряк, а это
понятие  мы  не  случайно  свя­зываем  со  здоровьем,  крепостью  характера,
цель­ностью натуры; более того, был он не просто си­биряком, а потомственным
и  помнил  свой род  до седьмого колена, хоть со стороны матери, урож­денной
Ермаковой Надежды Тимофеевны, чей зна­менитый предок покорил Сибирь, хоть со
стороны   отца,  происходившего   из   старинного   рода   сибирских   татар
Азлархановых, которых некогда усмирил прапра...прадед матери. Вот так, через
время, через века, слились две некогда противоборствовавшие крови.
     Человек, каждый  вечер  не  спеша прогуливав­шийся мимо трех  городских
ресторанов по малолюдной улице Буденного, невольно обращал на себя внимание.
Нет, не своим костюмом -- пожалуй, он был вообще чужд понятиям моды -- и тем
не менее  выпадал из толпы, как сказала однажды о нем бухгалтерша с  завода,
где  он  работал.  И  не  то  чтобы  он был  человеком