ванных в  долине, выпускались в
мастерской и особые  партии дорогой посуды  -- видимо, для дома губернатора,
для офицерского собрания  и  даже  для наместника,  великого  князя  Михаила
Алексеевича.  Вот  эта керамика, сделанная  на заказ, представляла  интерес,
особенно та,  что  имела  формы  и  пропор­ции,  традиционные  для  Востока,
отличаясь притом неожиданной росписью и цветовой гаммой.
     Этой  восточной керамике,  к  которой  приложили  руку  первые  русские
поселенцы в Туркестане, был посвящен альбом, изданный в Швейцарии.
     Именно в этом альбоме  были запечатлены два экспоната, которые принесли
в дальнейшем проку­рору  большие  неприятности.  Сняты  они  были в  доме на
Лахути.  Низкий стол  покрывала  крупная,  хорошо  выделанная  волчья шкура.
Плотный мех гиссарского волка вряд ли напоминал бы о грозном хищнике, если б
не старинное  кремневое ружье тут же. Кто бы мог  подумать тогда, что волчья
шкура да крем­невое ружье для фона -- символы грядущих бед!
     Амирхан  Даутович хорошо помнил то воскресное утро в середине апреля. В
саду у них уже буйно цвела сирень, и газоны,  еще ни  разу  не стриженные  с
осени, скорее походили на лесные лужайки. Кое-где  в  углах двора еще  цвели
подснежники и  оди­нокие тюльпаны,  а  в тени деревьев -- голубые  кро­кусы.
Зима выдалась снежная, холодная,  долгая и продержалась до середины  февраля
-- редкость для здешних мест. И оттого приход весны в том году воспринимался
острее обычного. Пьянил воздух, пьянили запахи согревающейся  земли,  тонкий
аро­мат молодой зелени и цветов.  В тот день, впервые весной, они собирались
завтракать на открытой ве­ранде. Амирхан  Даутович выносил  стулья из  дома,
когда у зеленой калитки раздался звонок. Лариса хлопотала у плиты, а Амирхан
Даутович пошел открывать.
     У  калитки  стоял  хорошо одетый  человек  в ве­люровой  шляпе, а  чуть
поодаль --  светлая служебная  "Волга" с областным номером. Шофер,  выйдя из
кабины, протирал и без того сверкающий капот -- наверное, хозяин был большой
аккуратист. Незна­комец поздоровался, назвав прокурора по имени-отчеству,  а
на приглашение войти отказался, объ­яснил,  что  очень  спешит. Сказал,  что
коллеги Амирхана Даутовича из районной прокуратуру передали два керамических
сосуда, и он с удовольствием вы­полняет их поручение, тем более что наслышан
о  деятельности жены  хозяина  и желает ей  всяческих успехов. И добавил еще
несколько слов о том, как важно  пропагандировать искусство  края в стране и
тем более  за  рубежом.  Держался  гость  с  достоин­ством,  говорил  вполне
искренне, без подобострастия, нередкого в этих краях. Не успел он  закончить
последнюю фразу, как шофер, оказавшийся  тут как тут, подал хозяину  машины,
предварительно  сняв  оберточную бумагу, один  из  сосудов, а  тот,  оглядев
подарок  еще раз,  как  бы  убеждаясь, что довез в  целости  и  сохранности,
передал прокурору.
     Амирхан Даутович, слушая приезжего из района, так и не назвавшего себя,
подумал  было,  что тут очередной  китайский  фарфор,  но он  ошибся.  Сосуд
оказался  действительно керамическим, удивительной сохранности,  и  если  бы
прокурор не  знал состояния нынешней керамики в крае, мог бы  даже подумать,
что это работа последних десяти -- пятнадцати лет. Только увидев его вблизи,
можно было понять, что изделие давнее, очень давнее. Хозяин дома, взяв сосуд
в руки и машинально отметив, что он тя­желоват для традиционной керамики, не
благодарил, но  и не возвращал, хотя  шевельнулось в нем ка­кое-то сомнение:
слишком хорош  был  сосуд,  чтобы  принять  его в подарок.  И тут у  калитки
появилась  Лариса.  Увидев   сосуд,  она  потеряла  дар  речи,  даже  забыла
поздороваться с гостями, однако сразу же опомнилась и  пригласила  их в дом:
ее восхищение и радость были столь  явны и  неподдельны, что приезжий тут же
отметил весело:
     -- Вот и хорошо, кажется, мы угодили хозяйке.
     И в это  время  шофер  принес второй  сосуд  и тут  же  передал  в руки
ошарашенной Ларисе. Так и стояли они у калитки, муж и жена, держа в руках по
сосуду.
     Такой  радостной  Амирхан Даутович  видел жену нечасто, и мысль  о том,
чтобы  не принять,  вернуть подарок,  как заворачивал  он китайский  фарфор,
по­явилась  и тут же  пропала. Они настойчиво  и вполне  искренне пригласили
гостей в дом, но те, побла­годарив, сразу уехали.
     В этот день о завтраке не было больше и речи, полетели  и все  обширные
планы на  воскресенье. Сосуды вносили и выносили из дома, под лупой не раз и
не два осматривали  каждый квадратный сантиметр поверхности --  в  общем, до
самого  обеда  Лариса  не выпускала их из  рук.  Даже Амирхан Даутович,  уже
привыкший к находкам и  открытиям жены, на  этот раз был взволнован -- таких
изделий ни в местном музее, ни в ее личном собрании до сих пор не было. Если
бы  не  традиционная  для  этих  мест  форма,  не   роспись,  известная  как
наманганская  и  классифицированная  давно, еще до Ларисы,  Амирхан Даутович
подумал  бы,  что  кера­мика  привезена  издалека.  Тяжесть  сосудов  Лариса
объяснила мужу  сразу: глины  здесь  ровно  столько, сколько необходимо  для
придания  формы   и   обжига,  остальное  --  тонко   выверенные   пропорции
минераль­ных  наполнителей, горные  породы,  дающие такой  стойкий  цвет, не
подвластный времени, и главное свойство -- прочность. Лариса  была убеждена,
что  за долгий век предметы  эти  не раз роняли;  другой сосуд,  имея  такие
зазубрины, наверняка уже давно раскололся бы. А главная тяжесть оттого,  что
внутри сосуд был  облит толстым  слоем особой эмали, в основном состоящей из
серебра; та треть или  чет­верть неизвестных компонентов  эмали и составляла
тайну старых  мастеров, серебривших керамические предметы.  Несомненно,  что
сосуды  предназначались  для   воды  и,  возможно,  для  долгих   караванных
пе­реходов,  когда в  дороге ценилась  каждая  капля. Лариса объяснила,  что
такая техника известна в  Европе давно, особенно в  Германии  и Голландии, и
что  предметы,  изготовленные подобным образом,  цени­лись высоко  и не были
доступны  бедному  люду. Конечно, ясно,  что  старые  сосуды  эти  не  могли
принадлежать простому  человеку,  а были специально изготовлены  для кого-то
или  заказаны самим  вла­дельцем,  человеком богатым и власть имущим,  что в
прежнее время  означало одно  и то  же. Лариса  говорила: не  исключено, что
глину для  этих сосудов замешивали на молоке верблюдиц  и крови  животных  с
использованием желтков;  это не  было  особой тай­ной  для  тех, кто  изучал
местную керамику, тайной оставались  пропорции смесей.  Сосуды можно было бы
назвать кувшинами, если бы они имели  ручку; рассчитаны  они  были на долгую
дорогу и оттого  имели в  стенках по три  прорези для ремней. Про­рези ни на
миллиметр  не нарушали пропорций  со­суда, и  увидеть их  можно было  только
вблизи, глядя с боку.
     Сосуды попали к ним  без ремней,  но Лариса  года два переписывалась со
своими коллегами из разных республик, и однажды из Горного Алтая ей прислали
два  ремня, каждый чуть  подлиннее метра. Возрастом сосуды и  ремни  вряд ли
уступали друг другу, если и была разница, то несущественная. Кожаная опояска
оживила  сосуды,  придала  им за­конченный  вид. На  темно-серой, с  желтыми
под­палинами  шкуре  волка  два  сосуда  цвета  спелого  абрикоса смотрелись
удивительно  хорошо. Особенно красивы  были горловины,  взятые  в серебряный
ок­лад, хорошо  притертая серебряная  пробка-крышка  венчалась мусульманским
символом -- полумеся­цем...
     Сейчас  прокурор смотрел на  фотографию,  не  ис­пытывая  ни любви,  ни
ненависти  к  этим предметам, хотя знал теперь о сосудах то,  чего не успела
узнать Лариса.



        Глава III. БЕКХОДЖАЕВЫ



        1

     Все эти  годы прокурор  ощущал  какую-то по­смертную вину перед  женой:
ведь он даже похоро­нить ее не мог --  в последний путь провожали ее друзья,
коллеги по музею, его товарищи по  про­куратуре,  но главная тяжесть пала на
капитана   Джураева:  его  самого  он  доставил  на  санитарном  самолете  в
кардиологический центр  республики, а тело  Ларисы Павловны -- в осиротевший
дом на Лахути. Он же сфотографировал для Амирхана  Даутовича похороны Ларисы
Павловны -- так в последний раз сослужили службу отыскавшиеся  "Полароид"  и
"Ко­дак".
     Приехал Азларханов на могилу жены поздней осенью, в дождливый слякотный
день, прямо из аэропорта, когда через два с половиной месяца его выписали из
клиники в  Ташкенте. Выписали  его с весьма  суровыми предписаниями,  была у
него  на руках  и путевка  в  кардиологический  санаторий  в  Ялте.  Лечение
следовало еще продолжать и  продолжать, ни  о какой работе  не  могло быть и
речи,  хотя  он  по-прежнему  занимал  пост об­ластного  прокурора.  Как  ни
пытались врачи охранять его от волнений, Амирхан Даутович, как только пришел
в себя, конечно, узнал, как развивались события. Узнал он кое-что новое и от
Джураева, когда капитан привез ему в Ташкент фотографии похорон жены.
     Полковник  Иргашев написал  рапорт,  обвиняя Джураева  в том,  что  тот
превышал свои полномочия, вел  розыск недозволенными  методами,  не соблюдал
субординации,   пользуясь  личным   покровительством  областного  прокурора,
специально,  из личных сим­патий привлекшего  капитана  Джураева  к  розыску
убийц своей жены, -- и больше капитана к этому делу не подпускали.
     Дело  для  суда особых  затруднений  не  представ­ляло. Преступники,  а
точнее  преступник,  как  все  его  называли,  не  дожидаясь  приговора,  --
Худайкулов Азат,  которому до совершеннолетия не  хватало  двух  месяцев,  в
содеянном  сознался.  Сказал,  что  это  он  задумал и осуществил  разбойное
нападение на ис­кусствоведа  Турганову. Но убивать ее он не соби­рался,  все
получилось   непреднамеренно.   Когда  он  сорвал  фотоаппараты  и  побежал,
потерпевшая  ки­нулась  за  ним,  а  он,  отбиваясь  мотоциклетным  шле­мом,
случайно попал ей в висок. Его товарищ Анвар Бекходжаев, владелец  мотоцикла
"Ява",  на котором  они совершили  разбойное  нападение, от этой  затеи  его
отговаривал, но  желание завладеть  диковинным  фотоаппаратом было настолько
велико, что он, Худайкулов,  пригрозил ему ножом, и Бекходжаев  был вынужден
поехать вслед за Тургановой.
     На  вопрос  судьи, почему  он  в  момент  задержания  оказался  в  доме
Бекходжаевых, Худайкулов  ответил:  мол,  он знал, что  ведутся  интенсивные
поиски убий­цы, и он  боялся, что Анвар Бекходжаев может  его выдать, потому
пошел  к  нему  домой  и  еще  раз  пригрозил убить,  если тот  его  выдаст.
Худайкулов представил суду  и нож, которым якобы  угрожал  Бекходжаеву. Суд,
учитывая  непреднамеренность  убийства, что  подтвердил и свидетель, студент
юри­дического  факультета  Бекходжаев,  а  также  то   об­стоятельство,  что
обвиняемый не достиг совершен­нолетия и в  то же время искренне раскаивается
в  содеянном,  учитывая  и  его  семейное  положение  -- на  его  содержании
находится тяжело больная мать, приговорил Худайкулова к десяти годам. Случай
получил  широкий  резонанс  в  области, тем  более что долгое  время и жизнь
самого прокурора Азларханова находилась  в  опасности. Поэтому след­ствие  и
суд  провели  оперативно,  в кратчайшее время, в том  же  районе,  чтобы  не
вызывать лишнего ажи­отажа,  по настоянию  некоторых руководителей об­ласти.
Правда восторжествовала,  убийца найден и  осужден, едва не пострадавший  от
руки  негодяя студент  Бекходжаев  приступил  к  занятиям на треть­ем  курсе
университета, неожиданно обретя опыт сви­детеля в суде, могущий  пригодиться
ему в даль­нейшей практике будущего юриста.
     Человеку безучастному, постороннему, конечно, могло бы  показаться, что
справедливость   востор­жествовала,   зло  наказано,  к   тому  же   быстро,
опе­ративно, чем обычно суд похвалиться не может.  Тем более что и заседание
суда  было  открытым, хотя  открытость  эта, если  разобраться,  имела  свою
историю.  Заседание  трижды  откладывалось,  и  кол­легам  Ларисы  Павловны,
приезжавшим на суд, при­ходилось несколько раз  возвращаться назад рейсо­вым
автобусом  в  город, и каждый  раз их стано­вилось меньше  и меньше  -- путь
все-таки неблиз­кий,  и  рабочий  день  как-никак. А  затем  вдруг  про­цесс
состоялся,  но на  день раньше последнего  объ­явленного  срока, и тому тоже
имелась   вроде   объ­ективная   причина  --   пожелай  кто-нибудь  выразить
недовольство, не придерешься.  И зал был полон, однако людей,  действительно
неравнодушных  к  судьбе  Ларисы  Павловны  и  находящегося  в  кри­тическом
состоянии Амирхана Даутовича, здесь почти не было. Были зато люди из области
-- род­ные  дяди и тети свидетеля Анвара Бекходжаева, все до одного, а также
приехавшие с ними на белых и черных "Волгах" сочувствовавшие беде, в которую
попал  несмышленый  студент,  сын  уважа­емых  родителей. Было бы,  конечно,
несправедливым утверждать,  что в зале  все поголовно  переживали за  Анвара
Бекходжаева,  боялись,  как бы он  из  сви­детелей не перекочевал  на скамью
подсудимых.  Нет, местный люд хорошо знал, кто на что способен, и без помощи
суда,  но  им  хотелось  увидеть,  как выпутается на  этот  раз  из  истории
всесильный  Суюн  Бекходжаев.  Он  уже  не  один  год,  подвыпив,   орал  на
колхозников: "Закон -- это я!" -- и показывал жирным пальцем на Звезду Героя
и  депутатский значок.  И  вот  представился  редкий  случай  прове­рить, не
переоценивает ли свои возможности их  председатель. Хотя мало кто сомневался
в  силе Бекходжаевых, но иным казалось  -- а вдруг? Суд все-таки, и убили не
какую-то темную  кишлачную  бабу, за которую  и заступиться толком некому, а
жену областного прокурора, говорят, ученую, изве­стную даже за границей.
     А  вышло  так,  как и  судачили  люди  по  углам,  правда,  шепотом и с
оглядкой: не дай Бог, дойдет до депутата...
     Присутствовал  на  суде  и  капитан  Джураев.  Его,  конечно,  никто  о
заседании не предупреждал, не извещал, более того -- его отстранили от дела,
по­советовали  подальше  держаться  от  этого  случая,  правда,   официально
поблагодарив  и  поощрив  за ско­рую  поимку  преступника. Но  его, опытного
розы­скника, трудно  было сбить с толку:  сценарий,  ко­торый  разыграют  на
суде, он уже  знал наперед. Предугадал он  и  тактику  районного суда, точно
вы­считав, что заседание будет несколько раз откла­дываться, а затем пройдет
на день-два раньше по­следнего объявленного срока.
     Несколько  дней  назад он заехал  на пост  ГАИ на выезде из  областного
города и попросил  дежурных дать  ему знать, когда кавалькада  машин, номера
которых он назвал, потянется завтра или послезавтра из  города. Номера машин
Бекходжаевых,  всех  без  исключения, начинались  с  двух  нулей, и такое их
количество вряд ли осталось  бы не замеченным милицией --  не те люди, чтобы
таиться.
     Так  что на  суд  он  не  опоздал, явился туда  во­время,  не  особенно
привлекая  внимание,  спрятав   под  просторным   плащом  небольшой  плоский
япон­ский  магнитофон, одолженный у соседа. Всего трех кассет хватило, чтобы
записать катившееся без сучка и задоринки судебное заседание.
     И все это время Джураев не спускал глаз с нужного ему человека. Если бы
у капитана имелась возможность снимать этого  человека скрытой  ка­мерой,  а
затем  показать  ему  самого себя,  его  ре­акцию  на  записанные  Джураевым
выступления  уча­стников  заседания,  трудно  было  бы  тому  объяснить свое
странное отношение к происходящему в зале. Этого человека капитан "вычислил"
еще в день убий­ства и обязательно встретился бы с ним в ту же ночь, если бы
не  беда с  Азлархановым.  В  том,  что он  поступил правильно,  не  оставив
прокурора ни в районе, ни в области, капитан ни на секунду не сомневался.
     После суда Джураев не  сразу вернулся в город. До вечера он пропадал на
базаре, слонялся из чай­ханы в чайхану -- везде говорили о сегодняшнем суде.
Последние часы, пока не стемнело,  он провел в чайхане при автостанции, куда
когда-то отрядил  порядком  струсившего лейтенанта  Мусаева.  Жуткий портрет
убийцы он тогда нарисовал лейтенанту;  впрочем, не сочинял -- в прошлом году
взял такого на одной квартире. А что ему оставалось делать? Он быстро понял,
что и старики  в  чайхане, и другие люди, с кем он успел пообщаться,  видели
кого-то  у чайханы, но боялись назвать,  а это могло означать только одно --
что человек этот местный. Из области ему сообщили, что в райцентре постоянно
не  про­живает  ни один  уголовник, ни один рецидивист, вернувшийся  из мест
заключения, а только  бывшие растратчики да казнокрады. Значит,  боялись они
не местного человека с преступным прошлым, а человека, с которым связываться
было нежелательно.
     Так выстроил свою версию Джураев в день по­имки преступников  и  понял,
что лейтенант Мусаев, которого  знают все в округе, ему  не помощник, и даже
наоборот,  в его присутствии вряд ли  кого  расположишь к откровенности. Так
оно и оказалось. Обратил он внимание и на дом на взгорке, на­искосок от того
двора, где нашли Ларису Павловну, -- с  его веранды хорошо просматривались и
улица, и весь двор  за  дувалом. Но к  дому  он вернулся позже, уже вечером.
Время бежало, а у Джураева не было никакой ниточки, за которую можно было бы
за­цепиться,  и  он решил еще  раз  начать  все  сначала  --  со  встречи  с
мальчиком, нашедшим Турганову.  Ему  казалось,  а  точнее,  хотелось,  чтобы
мальчик  забрал  второй фотоаппарат,  "Кодак",  если он находился  у  Ларисы
Павловны в сумке.
     Через  несколько  минут  разговора  капитану  стало  ясно,  что мальчик
никакого  фотоаппарата  не  видел,  хотя,  конечно, он его так  в  лоб  и не
спрашивал. Чтобы как-то  оправдать свое вторичное  появление в доме, капитан
просил еще раз рассказать, как тот нашел убитую женщину.  Может, в такой вот
интуиции и  таился его талант сыщика. В который раз  мальчик говорил: играли
уже в поздних су­мерках  в футбол, тут, прямо на улице, мяч залетел во двор,
и  старшие ребята, как обычно,  послали  его  за  мячом... Джураев на всякий
случай дотошно расспрашивал, какие мальчики, после чьего удара мяч улетел за
дувал. И  тут-то  мальчик и  вспомнил,  что  мяч  поначалу  влетел  во  двор
напротив, к  Суннату-ака  --  он как раз копался  у себя  в  огороде. Обычно
Суннат-ака возвращал  мяч  ребятам, пере­кинув  рукой  через  дувал,  а  тут
запузырил его ногой во двор  через дорогу и  добавил  еще: "Ищите теперь  во
дворе бабушки Раушан, пока окончательно не стемнело".
     И  как только нашли  убитую,  набежали взрослые, и кто-то  сказал,  что
нужно  позвонить в  милицию. Телефон на этой улице был только у Сунната-ака,
но  он,  оказавшийся во дворе со всеми, объявил, что  телефон неисправен,  и
попросил ребят  на ве­лосипедах  доехать  до милиции. Вроде  несуществен­ная
деталь,  но восточному  человеку  говорит  о  мно­гом:  здесь  поостерегутся
сообщить неприятную весть, даже если к ней и непричастны,  или,  как говорят
на языке юристов, имеют стопроцентное алиби. Мог, мог видеть со своего двора
случайно Суннат-ака то,  что  совершилось  в этот  день на пустынной  улице,
может,  хоть самый конец, может,  крики слышал, оттого и  направил  ребят во
двор,  чтобы  наткнулись  на  убитую.  Но  Сунната-ака в  тот  час  дома  не
оказалось,  а  чуть  позже  Джураев  уже  вышел  на  фотографию,   сделанную
"Полароидом",  и  точно  знал, кто убил жену  прокурора. В  суде Джураев  не
спускал глаз с Сунната-ака -- вроде оправдывалась и вторая его версия. Вот к
нему и направился капитан, как только стемнело.
     Суннат-ака оказался человеком вовсе не робким,  как предполагал вначале
капитан,  встретил он его без  всякого замешательства  и суеты,  хотя ночной
гость, предъявляющий милицейское удостоверение, заставит растеряться любого,
тем более человека сельского. Он провел капитана на открытую веранду, откуда
действительно  хорошо  просматривалась ули­ца и  двор  напротив, и у