рвавшиеся   боеприпасы
превратили ее в огненную могилу.
   Теперь,  вблизи,  опытный  артиллерист   Борисов   разглядел,   что
пресловутый "тигр" при всей мощи брони - отличная  мишень.  Фашистским
конструкторам не хватило то ли таланта и  искусства,  то  ли  времени,
чтобы создать  новую  машину  наподобие  нашей  тридцатьчетверки,  чья
скошенная броня отражала даже сверхмощные болванки. "Тигр" был подобен
коробке, снаряд легко "закусывал" его вертикальную броню, и, если даже
она выдерживала, вся страшная сила удара приходилась на танк, оглушала
экипаж и ранила кусками окалины. Не оттого ли  так  нервничали  в  бою
вражеские танкисты и так часто  мазали  даже  на  близком  расстоянии,
несмотря на отличные телескопические прицелы?
   ...Батарея вела ожесточенный огонь, еще два танка горели  на  поле,
но и враг  не  отмалчивался.  Почти  одновременно  несколько  снарядов
накрыли огневую позицию. Поднимаясь на ноги с тяжелым звоном  в  ушах,
Борисов  едва  расслышал   тревожный   голос   Красноносова,   заметил
мелькнувшую в дыму и пыли фигуру командира батареи, поспешно шагнул  к
пушке и увидел: наводчик скорчился на земле, обхватив  себя  за  плечи
руками, а на одежде его расплывается багровое пятно. В  следующий  миг
комсорг был у прицела. Он даже  не  оглянулся,  но  затвор  лязгнул  -
значит, пушка  заряжена, значит, есть еще помощники. Новый "тигр"  уже
надвигался на позицию орудия, обходя  горящий.  Забыв  все  на  свете,
комсорг цепко держал его в перекрестии панорамы, как опытный  охотник,
расчетливо ловя мгновение, когда удар станет неотразимым. И,  всаживая
снаряд в тупую броню с белым пятном черепа и костей, знал, что  больше
по этому танку бить не придется.
   - Еще один! - раздался чей-то крик.
   Борисов подумал, что это  о  подбитом,  но  тут  же  заметил  между
горящими третий танк, выползающий из-за дыма и пыли. Да  будет  ли  им
конец?! Пушка танка сверкнула  пламенем,  и  над  самым  щитом  орудия
пронесся железный ветер промаха - враг  нервничал  и  слишком  спешил.
Ударив в ответ, Борисов потерял своего противника в  сплошном  дыму  и
пыли, затянувших поле, а затем услышал тревожное: "Обходят!"
   Пока батарея отражала атаку с фронта, несколько "тигров" по длинной
лощине стали обтекать ее на левом фланге. Момент  настал  критический,
не случайно к левофланговому расчету бросились и  командир  взвода,  и
командир батареи. Комсорг оставить своего  места  не  мог  -  ведь  он
теперь заменял наводчика. Впереди серая пелена  редела,  но  там  лишь
чадили подбитые машины  врага,  зато  слева  разразилась  ожесточенная
стрельба. Несколько танков, выйдя из лощины,  ринулись  на  батарею  с
фланга. Борисов и не заметил, когда рядом с ним оказались оба офицера,
однако произошло это вовремя  -  теперь  их  осталось  только  трое  у
последнего орудия. Но эти  трое  были  мастерами  своего  дела,  а  их
решимость стоять насмерть, удержать позицию любой ценой, отомстить  за
смерть товарищей удесятеряла силы каждого.
   Одним рывком они развернули пушку туда, где в чаду и пыли возникали
чужие угловатые танки, били  по  ним,  как  будто  не  слыша  ответных
выстрелов, грохота разрывов, воя осколков, треска танковых пулеметов и
жуткого свинцового града, гремящего по  орудийному  щиту.  Захваченные
боем, они забыли про небо, а оно вдруг обрушилось на них  -  "юнкерсы"
снова высыпали бомбы  на  огневую  позицию.  Когда  вздыбленная  земля
улеглась, Борисов  увидел:  раненый  или  контуженый  комбат  пытается
зарядить пушку. Выхватив снаряд  из  его  рук  и  дослав  в  казенник,
комсорг снова приник к панораме. Ослепший в дыму и пыли "тигр" подошел
к орудию почти вплотную. Это был последний танк из тех, что  атаковали
батарею. Борисов торопился: у него не было даже секунды для  уточнения
наводки - чтобы ударить врага насмерть, - потому что вражеский  экипаж
заметил опасность, и орудийный зрак "тигра" уже качался на уровне лица
советского наводчика. Комсорг все же  выстрелил  мгновением  раньше  и
увидел летящее прямо в глаза ему ответное пламя...
   Его разбудил горячий, терпкий запах чернозема, смешанный с  луковым
запахом сгоревшей взрывчатки, но он не мог объяснить себе навалившейся
на него оглушающей тишины. Прямо над ним в дымном небе одновременно на
трех  "этажах"  десятки  наших  и  вражеских  самолетов  крутились   в
смертельной карусели - там шел беспощадный бой за господство. По тому,
как тряслась земля и вздрагивал воздух, он понимал, что и на этом поле
продолжается бой. И  не  просто  продолжается  -  нарастает  с  каждой
минутой. Действительно, в тот день вся наша артиллерия на прохоровском
направлении - вплоть до тяжелой - была поставлена на  прямую  наводку.
Немногочисленные бригады 2-го  танкового  корпуса,  е  котором  служил
сержант Борисов, сводя в кулак последние танки, снова и снова били  по
флангу  вражеской   группировки,   пытаясь   сковать,   задержать   ее
продвижение к Прохоровке,  чтобы  обеспечить  подход  и  одновременное
вступление в бой главных сил нашей гвардейской  танковой  армии.  Все,
что могло в тот день под Прохоровкой стрелять, -  стреляло,  оттого-то
сержанта  Борисова  изумила  неслыханная  тишина.  Внезапная   тревога
пронзила его существо:  "Тигры"!..  Неужто  прорвались  через  позицию
батареи?.." Он с немалым трудом привстал,  и  тогда  лишь,  словно  из
далекого далека, до него стали доходить канонада и рев  самолетов  над
головой.
   Пушка была разбита - вражеский снаряд разорвался с малым недолетом,
его осколки повредили ствол, разрушили тормоз  отката.  А  в  двадцати
шагах серой мертвой громадой застыл фашистский "тигр"  с  изображением
черепа и скрещенных костей на лобовой броне. Он не  горел  и  даже  не
чадил, гусеницы его были целы, люки закрыты наглухо,  и  ни  малейшего
признака жизни не угадывалось в стальной утробе. Борисов  вгляделся  и
различил белую вмятину в самой середине лобовой плиты  корпуса  танка.
Снаряд не пробил ее насквозь, но удар с  близкого  расстояния  все  же
сокрушителен, а  крупповская  броня  вязкостью  не  отличалась.  Куски
окалины  с  внутренней  стороны  ударили  по  экипажу,   как   осколки
взорвавшейся гранаты... Подвижная фашистская крепость  превратилась  в
стальной склеп на гусеницах...
   Справа, далеко от артиллерийской  позиции,  в  тучах  дыма  и  пыли
сверкали пушечные огни - там  шел  упорный  танковый  бой.  Поблизости
занимали оборону подошедшие мотострелки бригады... Слух возвращался, и
Борисову вдруг  почудился  стон.  Он  словно  окончательно  проснулся,
наклонился над командиром расчета, прижал ухо к его груди  и,  услышав
стук сердца, неверными движениями рук разорвал  индивидуальный  пакет,
стал перевязывать рану. Потом, шатаясь, ходил от  расчета  к  расчету,
оказывая раненым первую помощь, пока не сообразил, что в  одиночку  он
их спасти не  сможет,  особенно  если  снова  нагрянут  гитлеровцы.  В
батарее не осталось ни одной  целой  пушки,  да  и  много  ли  навоюет
контуженый боец? Стискивая зубы, он пошел к  позиции  мотострелков  за
помощью, и  вчерашние  стихи  повторялись  в  нем,  помогая  одолевать
тяжелые метры изрытой железной земли:

                     Вот затрещали барабаны -
                     И отступили бусурманы
                     Тогда считать мы стали раны,
                     Товарищей считать...

   Он знал своих товарищей поименно, и за каждого из  тех,  кто  лежал
сейчас на разбитой огневой позиции, он всадит еще  не  один  снаряд  в
тупые лбы фашистских танков!.. Однако продолжать бой  на  Прохоровском
поле сержанту Борисову не пришлось. Уже  в  расположении  мотострелков
его перехватила машина политотдела бригады, и он успел лишь  сообщить,
что на батарее остались одни раненые у разбитых пушек...
   Через двадцать дней, едва оправясь от ранения и  контузии,  Борисов
сбежал из госпиталя. Он боялся, что их корпус уйдет далеко, его  могут
направить в другую часть, а кто же захочет отстать от старых фронтовых
товарищей? Была тут  еще  одна  причина  -  пусть  не  главная,  но  и
немаловажная. Комсорг знал,  что  представлен  к  большому  ордену,  и
попади он не в свой корпус, награде придется  долго  искать  его  -  в
войну у людей много забот. Михаилу Борисову очень  хотелось  заслужить
орден Красного Знамени, теперь он надеялся, что заслужил его, и кто же
осудит девятнадцатилетнего парня за мечту -  поскорее  получить  такую
награду! Словом, были у комсорга  веские  причины  до  срока  оставить
уютную госпитальную палату.
   Ему повезло: попутная  машина  доставила  прямо  к  штабу  соседней
танковой бригады, однако встреча вышла несколько неожиданной.  Борисов
не знал, что его  разыскивают  по  приказу  командира  2-го  танкового
корпуса генерал-майора танковых войск А.Ф. Попова, который  видел  бой
третьей батареи с "тиграми" со своего наблюдательного пункта. И,  едва
дежурный офицер доложил в корпусной штаб, что некто в повязках, но без
документов называет себя  сержантом  Борисовым  Михаилом  Федоровичем,
последовало распоряжение: "Задержать  до  прибытия  нашего  человека".
Вначале Борисов не  понял,  что  нужно  автоматчику  из  охраны  штаба
бригады, который вдруг появился рядом и пошел за ним шаг в шаг.  Когда
же сообразил, взорвался:
   - Вы что - под стражу меня взяли?! Я ж не в тыл, я  в  свой  родной
дивизион - на передний край добираюсь!
   - Закури. - Пожилой солдат  протянул  ему  кисет.  -  Но  баловать,
сынок, не вздумай. Дело наше военное, сам знаешь.  Приказано  тебя  не
выпускать из  расположения  штаба  -  и  не  выпущу.  Потерпи,  у  нас
разбираются скоро. - И усмешливо подмигнул.
   Действительно, не прошло  и  получаса,  как  неподалеку  затормозил
мотоцикл, и незнакомый капитан, едва увидев Борисова, бросился к  нему
с веселым восклицанием:
   - Вот он, дьявол неуловимый! Я думал, он с койки не встает, в гости
собрался, еле-еле дозвонился до госпиталя, а меня - обухом по  голове:
ищите, мол, своего зверобоя там, где "тигры" водятся. Садись в коляску
- в штабе ждут...
   Через несколько минут, уже в дороге, наклоняясь к Борисову, капитан
кричал:
   - Нагорело мне от генерала за твой побег. Он приказал сыскать  хоть
под землей. Ну под землю таких, как ты, упрятать непросто. Знаем, куда
такие бегут. Вот  я  и  дал  команду  во  все  части  корпуса:  хватай
Борисова, где бы ни объявился!
   Смеясь,  капитан  смахнул  выбитую  ветром  слезу  и  уже  серьезно
спросил:
   - Ты хоть знаешь, что перед вашей  позицией  насчитали  шестнадцать
подбитых "зверей"? На твоем личном счету их семь штук!
   - Семь? - недоверчиво переспросил  Борисов,  и  только  теперь  ему
по-настоящему стало страшно... Но тут же увиделись  убитые  и  раненые
товарищи, разбитые пушки, истерзанное вражеским металлом  поле,  и  он
сказал себе: "Семь - это мало. Будет больше..."
   На юге гремело. В небе царила наша авиация. Над  горизонтом  висели
черные дымы.
   - "Тигры" и "пантеры" догорают, - сказал  капитан.  -  Последние  у
Манштейна. Не везет ему со зверинцем. Ни  ему,  ни  другим  фашистским
стратегам.
   - И не повезет больше никогда, - отозвался комсорг.
   Советские войска наступали на Белгород. Близился час первого салюта
в Москве в честь героев Брянского, Западного, Центрального, Степного и
Воронежского фронтов.
Владимир Возовиков, Владимир Крохмалюк. Сестра Маресьева



   В сопровождении группы танкистов к боевой машине  подошла  женщина.
Ей помогли взобраться на броню, опуститься в люк водителя  танка.  Это
была пятьдесятчетверка.  Для  своего  времени  грозная  и  совершенная
машина,  она  унаследовала  все  лучшее,  чем   обладала   легендарная
тридцатьчетверка, а вместе с тем в ней  угадывался  прообраз  новейших
танков, уже не сравнимых по мощи  с  танками  времен  войны.  Улыбаясь
встревоженно  и  чуть  растерянно,  женщина  трогала  рычаги,  кнопки,
тумблеры. Казалось, она пришла в  родной  перестроенный  дом,  который
оставила давным-давно, и теперь памятью глаз, рук, чувств возвращалась
к тому, что было когда-то смыслом ее жизни.
   Танкисты объясняли что к чему, она прислушивалась, кивала, а  глаза
говорили: "Да я и сама догадалась, я и сама вижу, зачем это и для чего
это, -  все  мне  здесь  понятно,  надо  только  немножко  привыкнуть,
почувствовать себя неотделимой от этого..."
   Нажата кнопка стартера. До боли знакомо  забилось  стальное  сердце
машины,  танк  задрожал,  словно  от  нетерпеливого  желания  ринуться
вперед. Но мотор внезапно заглох. Потом вновь ожил и опять смолк... По
щекам женщины сбегали слезинки.
   - Ничего, Мария Ивановна, - утешил один из танкистов. -  Вы  только
не спешите. Установка оборотов  у  новичков  всегда  не  получается  с
первого раза. А дело-то нехитрое...
   Она покачала головой, глаза ответили: "Все  я  знаю.  Все  помню  -
потому и плачу, потому и волнуюсь".
   Командир танкового полка, бывалый фронтовик, видимо,  лучше  других
понял, что творится в душе у этой женщины. С  грубоватой  товарищеской
фамильярностью он сказал:
   - Мария Ивановна, вы же танкист, черт возьми! Так или нет?
   И она, свободно откинувшись на спинку сиденья,  вдруг  рассмеялась,
словно помолодев на три десятка лет, потом сердито  сдвинула  брови...
Наверное, сейчас она походила на себя - ту, какой была в одну из ночей
сорок третьего, когда эшелон спешно разгружался на небольшой станции и
старшему начальнику захотелось узнать, кто это так мастерски свел танк
с платформы в темноте.
   - Механик-водитель Лагунова, - ответили ему.
   - Наверное, все-таки Лагунов, - поправил офицер, который и в мыслях
не мог допустить, что танком управляет женщина. А потом,  когда  решил
самолично убедиться и увидел перед собой девушку в танкистском  шлеме,
сердито спросил: - Разве нет водителей... - он споткнулся и  не  сразу
подобрал слово: - поопытней? Вы знаете, какой предстоит марш? Разбитые
дороги, разрушенные мосты, а к утру надо пройти около ста километров.
   Мария молчала, лишь упрямо сдвинула брови. Ей  не  раз  приходилось
ловить на себе недоверчивые взгляды. Она знала,  что  доказывать  свое
право занимать место водителя в танке надо не словами, а делом.  Тогда
ее все-таки оставили за рычагами  -  командир  экипажа  знал  характер
своей подчиненной. И в тяжелом ночном марше она  снова  доказала  свое
право владеть рычагами тридцатьчетверки.
   Именно та фронтовая ночь мелькнула в ее  памяти,  и  она,  спокойно
улыбнувшись молодым танкистам, жестом потребовала: "Дорогу!"
   Боевая  машина  плавно  тронулась   и   с   нарастающей   скоростью
устремилась по трассе. Танкисты смотрели вслед, с  трудом  веря  своим
глазам. Ну стронуться с места - куда еще ни шло, а тут такое!.. И  это
на самом деле было чудом: танк вела женщина, у которой не было ног.
   ...Об отважной советской  патриотке  Марии  Ивановне  Лагуновой  мы
впервые  прочли  во  фронтовой  газете   "Знамя   Родины".   Небольшая
информация  скупо  повествовала  о   героизме   и   мужестве   в   бою
механика-водителя  танка  Маруси  Лагуновой.   Женщина-фронтовичка   -
разведчица, снайпер, даже летчица - это для нас хотя и удивительно,  а
все же привычно. Но женщина-танкист!.. "Как сложилась  ее  судьба?"  -
сама собой возникла мысль.  Написали  в  архив  Министерства  обороны.
Вскоре пришел ответ: адреса Лагуновой установить не удалось. Не  знали
о ее судьбе и фронтовые товарищи. Многие  считали,  что  славная  дочь
нашей Родины погибла.
   И вдруг, случайно включив радио,  мы  услышали  о  М.И.  Лагуновой,
которая в годы  войны  проявила  исключительное  мужество  в  боях  за
Родину. Неужто ома, живая?!.
   И вот видим перед собой женщину, чья жизнь похожа на легенду.  Нет,
она с этим не согласилась - многие опаленные войной судьбы  похожи  на
ее собственную. Иные, мол, совершили  больше.  Она  вот  тоже  мечтала
довести свой танк до Берлина, да  только  война  распорядилась  иначе.
Чтобы разговорить Марию Ивановну, мы спросили, пишут ли  ей  товарищи.
Лицо ее по-особому засветилось, и  вместо  ответа  она  чуть  смущенно
выложила перед  нами  пачки  писем.  Стоило  их  разложить  и  мельком
взглянуть на адреса, чтобы понять; подвиг Марии Лагуновой и судьба  ее
вовсе не так безвестны, как представлялось раньше.
   Берем первое - из Москвы, от бывшего пулеметчика  Героя  Советского
Союза С.  Васечко.  Оно  коротко,  но  нелегко  удержаться,  чтобы  не
привести его: "Я хорошо знаю, как трудно на войне солдату, а тем более
механику-водителю танка. Ваша настойчивость в достижении цели,  отвага
и мужество, проявленные в боях и в послевоенные годы, поднимают дух  и
делают человека уверенным в своих силах и возможностях".
   Когда  такие  слова  пишет  Герой  войны,  солдат  переднего  края,
крещенный огнем и сталью, еще  пристальнее  вглядываешься  в  черты  и
характер того, о ком они сказаны. А ведь это письмо не единственное  в
своем роде. Та же оценка жизни и дел скромной  русской  женщины  Марии
Лагуновой, ее человеческих  качеств  и  в  другом  письме  -  старшего
радиооператора ростовского аэропорта М.К. Черновой:  "Довелось  и  мне
участвовать  в  боях  с  фашистскими  захватчиками  в  составе  125-го
гвардейского  бомбардировочного  авиаполка  имени  М.  Расковой.  Была
ранена и контужена, теряла  любимых  друзей  и  торжествовала  победу.
Может быть, поэтому мне больше, чем другим, понятно все, что  касается
тебя. Ты - настоящая героиня! Мы всегда будем гордиться тобой и твоими
делами..."
   Часто говорят, что героическое заложено  в  характере  человека,  в
том, как он воспитан. В этом, вероятно, есть немалая  доля  правды.  И
бывший  пулеметчик,  и  бывшая  летчица   не   случайно   подчеркивают
целеустремленность Марии  Лагуновой,  ее  настойчивость  в  достижении
цели. Без этой  настойчивости  она  никогда  не  пришла  бы  к  своему
подвигу.
   В  сорок  первом  Марии  исполнилось  девятнадцать.  Позади  школа,
впереди  -  большая  жизнь,  которая  только  начиналась.  Душа  полна
неизбывной молодой силы, все мечты и планы казались осуществимыми, все
дороги  были   открыты.   С   детства   она   привыкла   к   труду   и
самостоятельности. Хотела  работать  и  учиться,  мечтала  о  любви  и
счастье. Все это в одно мгновенье перечеркнула война...
   В первый же день Мария пришла в военкомат и с порога заявила:
   - Пошлите меня на фронт!
   Ей, понятно, отказали, и довольно  резко:  "Девчонок  на  фронт  не
берем, не мешайте работать". Но Мария не отступалась  и  добилась-таки
своего: ее зачислили в школу военных трактористов в  Челябинске.  Брат
ее в то время уже воевал...
   Потом - Волховский фронт. Рядом с мужчинами упрямая девушка с Урала
делала тяжелую работу войны, участвовала в освобождении Малой Вишеры и
Будогощи. Фронтовым трактористам нередко случалось работать под огнем,
и однажды Марию тяжело ранило. Выписываясь из госпиталя, она  услышала
о наборе на курсы танкистов и, не теряя ни  часа,  явилась  в  учебную
танковую часть, объяснила, кто она, рассказала о своем  желании  стать
механиком-водителем. Начальник штаба части  выслушал  внимательно,  но
отказал твердо:
   - Танкист - не девичья профессия. Танк - не  трактор.  Положение  о
зачислении в нашу часть я нарушить не могу.
   Казалось  бы,  остается  лишь  примириться.  Действительно,   менее
подходящую для девушки  профессию  придумать  невозможно.  И  дело  не
только в том,  что  она  крайне  тяжела,  требует  железных  мускулов,
исключительной выносливости, привычки к  стуже  и  зною,  к  бессонным
ночам в долгих маршах по бездорожью в распутицу и снега.  В  бою  танк
идет впереди атакующей цепи, на нем враг сосредоточивает  весь  огонь,
танкист  ведет поединки с опаснейшими целями, и тут необходимы истинно
мужская   воля,   решительность,   мгновенная   реакция,    высочайшее
бесстрашие, способность  смотреть  в  самое  лицо  смерти,  не  отводя
взгляда.
   Мария Лагунова все это знала, она уже видела наших танкистов в бою.