железнодорожного
полотна. Напоминаю башенному  стрелку,  чтобы  внимательно  следил  за
воздухом, а сам  напряженно  смотрю  вперед.  За  башней  танка  стоит
офицер, назначенный в полк. Пушка и пулемет заряжены. Башенный стрелок
показывает рукой вверх и закрывает свой люк, куда успел нырнуть и  наш
пассажир. Навстречу, резко снижаясь, идет "рама". "Полный газ, атакует
"рама"! - кричу  по  ТПУ  Безуглову.  Мгновенно  переходим  на  высшую
скорость, галсируя, ныряем под "раму". Бомбы ложатся сзади. В  воздухе
кувыркается задний мост бензовоза...
   Подлетаем к домикам у железной дороги.  Испуганно  смотрит  на  нас
местный житель. "Где  Шаровка?"  -  "Девять  километров  на  север  по
железной дороге!" - "Когда здесь  были  немцы?"  -  "Минут  пятнадцать
назад с той стороны насыпи подходили три немецких танка!"
   Вперед, в Шаровку! Только тронулись - рядом с танком рвется  легкая
бомба, другая... Над нами,  на  высоте  не  более  пятидесяти  метров,
шестерка "мессеров". Несемся по полю на бешеной  скорости.  Смотрю  на
очередной атакующий самолет. Вот он  открывает  огонь,  прячу  голову.
"Мессер" стреляет и проносится над танком, чуть не задевая его брюхом.
Поднимаю голову и жду атаки следующего. Впереди - лесозащитная полоса.
Но что это мелькает вдоль борта слева? Палец! Палец вылез из гусеницы!
"Все - к машине! Механик, запасной палец, выколотку, кувалду!" На ходу
соскакиваю  и,  когда  перебитый  палец  оказывается   под   ленивцем,
останавливаю машину. Несколько ударов  кувалдой  -  и  палец  заменен.
Снова несемся к лесополосе. Сокрушив пяток деревьев,  останавливаемся.
"Мессеры" бросили нас, видимо, потеряли. На минуту заглушив двигатель,
услышали сильный бой в  стороне  Шаровки.  Недалеко  от  лесополосы  -
сгоревший немецкий танк T-IV. Еще дымится,  в  борту  видны  пробоины.
Наши поработали.
   Через несколько минут мы были в Шаровке. НП командира полка я нашел
на окраине села, у переезда через железную дорогу. Доложил о  прибытии
гвардии подполковнику Журавлеву. "Скорее в роту! - распорядился тот. -
Через полчаса она уйдет в боевую разведку".
   Лейтенант  Титский,  явно  довольный  моим  возвращением,  приказал
двигать в свой взвод,  которым  теперь  вместо  выбывшего  по  ранению
лейтенанта Бурова командовал лейтенант Филимонов-второй.  Он  встретил
добродушной улыбкой, тряхнул мою  руку  и,  нажимая  на  "о",  сказал:
"От-то хорошо. Люблю, когда  взвод  укомплектован  по  штату.  Воевать
веселей". Небольшого роста, круглолицый, с  большими  серыми  глазами,
неторопливый в движениях, новый командир взвода  мне  очень  нравился.
Весь его внешний вид - от улыбки в глазах  до  сияния  ордена Красного
Знамени на груди - выдавал уверенного в  себе,  по-деловому  храброго,
опытного офицера. С таким можно смело идти в бой.
   Филимонов вызвал командиров экипажей и  механиков-водителей,  отдал
боевой приказ. Нам предстояло провести  разведку  боем  в  направлении
села   Митрофановка,   установить   группировку    и    принадлежность
подразделений врага на этом направлении...
   Шли в колонне быстро, но осторожно. Местность сильно  пересеченная.
Это нам  на  руку.  Вскоре  от  дозора  поступило  донесение:  впереди
развертывается в предбоевой порядок рота пехоты на  бронетранспортерах
с артиллерией. Гвардии лейтенант Титский решает немедленно  атаковать.
С некоторых пор у меня  появилась  привычка  спрашивать  себя:  почему
командир решает так или этак? Вот и сейчас, подумав,  в  душе  одобряю
Титского. Во встречном бою надо бить первым. Иначе тебя побьют.
   Рота разделилась. Наш взвод охватывает противника справа, второй  и
третий - слева. Филимонов, таясь в лощине, заросшей кустарником, повел
танки на  рубеж  атаки.  Налетевшие  "мессеры"  не  обнаружили  нашего
движения, но на пути  второго  и  третьего  взводов  сбросили  дымовые
шашки. Фашистская батарея противотанковых орудий из-за  скатов  высоты
открыла огонь. Титский бросил роту в  атаку,  чтобы  взять  батарею  в
клещи. Мы выскочили из лощины в  полукилометре  от  вражеских  орудий,
которые били по танкам второго и третьего взводов.  Один  танк  горел.
Перед фронтом и  на  флангах  батареи  суетилась  пехота.  Мы  ударили
залпом, сразу  накрыв  огневую  позицию  фашистов.  Два  орудия  стали
разворачиваться в нашу сторону, но было поздно.  На  позицию  ворвался
танк Филимонова, и почти в это самое время Безуглов протаранил одно из
орудий.  Помню  резкий  удар,  орудийный  ствол,  задравшийся  в  небо
оглоблей,  как  бы  отдаленный  яростный  вскрик,  мелькнувшие  фигуры
бегущих немцев... Пулемет захлебывался длинным, злым  клекотом.  Слева
на позицию влетели танки третьего взвода. Батарея уже не существовала.
Разбиты  были  ее  тягачи  и  два   бронетранспортера   пехоты.   Один
бронетранспортер захватили исправным вместе с раненым  водителем.  Тут
только заметили, что вблизи позиции батареи стоял еще один  наш  танк.
Это была машина командира роты с тяжелыми повреждениями  от  попадания
бронебойного снаряда.

   Лейтенанта Титского вытащили из машины в бессознательном состоянии.
Филимонов принял командование ротой. Тем временем наблюдатели доложили
о появлении перед фронтом роты двух групп танков противника. Филимонов
доложил обстановку командиру полка, и тот приказал с боем  отходить  к
железной дороге. Справа и слева от нас уже слышалась сильная стрельба.
Вскоре и мы увидели фашистские танки, шедшие  в  боевом  порядке.  Над
нами зашумел целый рой бронебойных  снарядов,  но  огонь  гитлеровских
танкистов нам вреда не причинял. Враги атаковали в  лоб.  Впереди  шли
четыре "тигра". Филимонов скомандовал: "Огонь!" - и мы  дали  залп.  Я
отчетливо видел вспышки от ударов снарядов  по  танкам,  но  приличное
расстояние и мощная лобовая броня спасли "тигры". Однако  приблизиться
они не посмели  и  ушли  в  укрытие.  Затащив  пленных  гитлеровцев  в
бронетранспортер, взяв его и танк Титского на буксир, рота,  огрызаясь
огнем, отошла к железной дороге и заняла позицию, указанную командиром
полка. Мы быстро расчистили сектор обстрела, поставили танк за насыпью
железной дороги так, чтобы над ней возвышался лишь ствол пушки. Копали
укрытие для танка.

   Подошел Филимонов. Осмотрел позицию, усмехнувшись, спросил: "Ты  не
забыл, что окопы  нужны  для  того,  чтобы  лучше  бить  врага,  а  не
прятаться от него? - Помолчав немного, сказал: - Командир похвалил  за
бой и в особенности за пленных..."
   На допросе мы установили, что захваченные  ротой  пленные  были  из
мотострелкового  полка  танковой  дивизии  "Адольф   Гитлер".   Старые
знакомые. С этой дивизией бригада дралась под  Прохоровкой.  Была  там
такая высота - 252,2 - около самой железной дороги,  которую  оборонял
55-й полк. Восемь атак отбили танкисты, но высоту не  отдали.  Десятка
три фашистских танков сгорело перед  позициями  полка,  которым  тогда
командовал  храбрый  танкист  подполковник  Гольдберг.  Погиб  он  под
Белгородом, и полк жестоко отомстил врагу за смерть командира.
   Теперь гитлеровцы, по словам пленных, получили приказ  любой  ценой
сбросить русских в Днепр. На помощь им пришли свежие силы из  Западной
Европы. Части и соединения корпуса приготовились к ожесточенным боям.
   Титский умер. Его тело отправляли в тыл для захоронения. Я  побежал
проститься. Он лежал  у  дороги  на  брезенте,  одетый  в  танкистскую
куртку. Руки сложены на груди, шлем снят. Густые  пряди  черных  волос
шевелил ветер. Лицо его  точно  мраморное.  На  переносице  и  на  лбу
залегли морщинки,  и  казалось,  он  все  еще  озабочен  исходом  той,
последней атаки. В бою от жизни до смерти один миг,  и  порой  смерть,
как скульптор, запечатлевает на лице человека мгновение напряженной  и
страстной жизни.
   Я снял шлем и молча постоял около Титского. Странно, мне  хотелось,
чтобы он лежал в цветах. Оглянувшись на посадку около железной дороги,
я увидел среди побуревшей травы запоздалый осенний цветок, похожий  на
красную гвоздику, сорвал и положил  его  на  грудь  Титскому.  Прощай,
командир!..
   Перед  нами,  по  опушке  лесозащитной   полосы,   заняли   позицию
мотострелки  переброшенной  сюда  11-й  гвардейской   механизированной
бригады. Слева,  в  полукилометре,  стал  почти  на  открытую  позицию
артиллерийский дивизион нашей бригады. Об этом дивизионе рассказывали,
что он славно сражался на Курской дуге, под  Белгородом  и  Харьковом.
Командует этим дивизионом гвардии капитан Деревянко. Небольшого роста,
хорошо   сложенный,   стремительный   в   движениях,   он    почему-то
представляется мне похожим на партизана Отечественной войны 1812  года
Дениса Давыдова, хотя я не помню его портрета.
   ...Трое суток шли очень тяжелые бои с противником, силы которого  в
танках, пехоте и  авиации  во  много  раз  превышали  наши.  Порою  мы
насчитывали  перед  фронтом  своей  роты  десятки  фашистских  танков.
Несколько раз они врывались в  боевые  порядки  нашей  мотопехоты,  но
сломить ее сопротивления не могли, и она отсекала, прижимала к земле и
уничтожала гитлеровскую пехоту, нередко сама  переходя  в  контратаки.
Офицеры-политработники,  парторги,  комсорги  рот   и   батальонов   с
автоматами и противотанковыми гранатами сражались в передовых цепях.
   Часто атаковала вражеская авиация, но в отличие от предыдущих  дней
в воздухе  появилось  много   наших   самолетов   -   истребителей   и
бомбардировщиков. То и дело вспыхивали групповые воздушные бои,
   Гитлеровские танки шли в атаку только после ударов авиации. Тактика
немцев поразительно монотонна. Впереди - группы "тигров",  за  ними  -
танки T-IV. Попадая под сильный огонь, "тигры"  уходили  в  укрытия  и
вызывали авиацию для новых ударов. Иногда пытались атаковать в  другом
направлении.
   29 октября более двадцати немецких  танков  попытались  обойти  наш
левый фланг, но напоролись на артиллеристов Деревянко. Сильнейший  бой
продолжался около часа. Двенадцать  горящих  факелов  у  противника  и
шесть разбитых орудий в  артдивизионе.  В  разгар  этого  поединка  по
флангу  гитлеровцев  ударили  танкисты  54-го  гвардейского  танкового
полка, и враги откатились за железную  дорогу.  От  воздушных  налетов
полыхали пожары в Шаровке,  Митрофановке  и  Аджамке.  Над  полем  боя
висели тучи дыма.
   30 октября поступил приказ отойти за  Ингулец.  Авиация  противника
буквально висела над нами. Близ Дубовки наши зенитчики сбили  за  день
около  десятка  самолетов.  Мы  ловили   спускавшихся   с   парашютами
гитлеровских летчиков. Один "мессер" упал недалеко, причем было видно,
что летчик в кабине. Подошли на танке поближе. Самолет горел. Я  решил
вытащить летчика из кабины или хотя бы снять с него сумку с картами  и
документами. Но едва сделал несколько шагов, как весь самолет внезапно
охватило пламя.
   К исходу дня мы отошли за Ингулец и заняли оборону по окраине  села
Недай-Вода. Установили контакт с соседями. Оказалось,  что  справа  от
нас - пехотинцы из армии генерала Шумилова, а  левее  -  подразделения
корпуса генерала Руссиянова.
   Враг между тем наседал. Примерно три  десятка  гитлеровских  танков
T-IV пытались форсировать Ингулец у села Недай-Вода. Два из них тотчас
загорелись от наших выстрелов, но остальные открыли  сильный  ответный
огонь, продолжая движение к реке.  Было  время,  когда  казалось,  что
враги вот-вот ворвутся в  село  Недай-Вода.  Однако  за  нашей  спиной
раздался залп дивизиона  РС,  и  гитлеровские  танки  поглотила  стена
разрывов. Когда завеса из дыма и  пыли  рассеялась,  вражеские  машины
были уже далеко. Они отошли,  не  выдержав.  У  реки  горели  еще  два
танка.
   В пылу боя я не заметил, что осколок впился мне в щеку. Лишь  после
отхода гитлеровских танков Безуглов сказал мне о ране,  финским  ножом
извлек осколок, наложил повязку. Но, видно, во время этой  операции  в
рану попала инфекция,  и  скоро  мое  лицо  распухло  так,  что  почти
закрылись глаза. На следующий день  полк  был  отведен  в  район  села
Зеленого для передышки и пополнения.  Подполковник  Журавлев  приказал
мне отправиться в полковой медпункт, где я пробыл двое  суток.  В  эти
дни мне исполнилось 18 лет.
   3 ноября в небольшой рощице у Зеленого  были  собраны  все  офицеры
бригады.  Многие  в  бинтах,  с  повязками.  Здесь  я  впервые  увидел
командира  бригады  -  гвардии  полковника  Борисенко.  Звание   Героя
Советского Союза ему присвоили еще в 1939 году за доблесть в  боях  на
Халхин-Голе,  где  он  командовал  танковым  батальоном.  За  бои  под
Прохоровкой Борисенко  был  награжден  орденом  Суворова  II  степени.
Высокого роста, худощавый, улыбчивый,  комбриг  подкупал  простотой  в
обращении с подчиненными.
   Выступление гвардии полковника  Борисенко  было  посвящено  разбору
боевых  действий  частей   бригады   в   последних   числах   октября.
Оказывается,  гитлеровское  командование  сосредоточило  большие  силы
против  5-й  гвардейской  и  нашей  танковой  армий,  наступавших   на
кировоградском  и  криворожском  направлениях.   Контрударом   фашисты
рассчитывали  сбросить  наши  войска  в  Днепр  и  восстановить   свое
положение на всем правом берегу Днепра. Однако план врага был  сорван.
Немцам удалось продвинуться лишь до  Ингульца,  и  то  ценой  огромных
потерь.
   Комбриг особо отметил боевые  дела  нашего  полка  и  артиллеристов
капитана Деревянко. В заключение гвардии полковник приказал через  два
дня быть в полной готовности к новым боям.
   Эта  беседа  открыла  мне  очень  многое.  Я  не   только   услышал
обстоятельный  разбор  наших  тактических  действий,   но   и   словно
приподнялся, увидел много дальше того, что до сих пор мне  открывалось
из танка. Я понял, что впервые участвовал в одном из крупных  сражений
Великой Отечественной,


             "Швейк постарался бы оказаться подальше..."

   "Товарищ гвардии младший лейтенант! Вас вызывает командир полка!" -
доложил мне башенный стрелок с танка подполковника Журавлева. "Зачем?"
- "Не могу знать!" Солдат  запыхался  -  видно,  бежал.  Значит,  дело
срочное.
   Наскоро вытерев  ветошью  замасленные  руки  (я  как  раз  проверял
танковую пушку), надел шинель, подтянул  потуже  ремень  и  побежал  к
командиру. Он стоял недалеко от  своего  танка,  отдавая  распоряжения
начальнику  штаба.  Выждав,  когда  подполковник  закончит   разговор,
доложил о прибытии. Он протянул  мне  руку,  внимательно  посмотрел  в
лицо. Вид у меня, наверное, был настороженный, и  в  глазах  командира
мелькнула улыбка. Но заговорил он серьезно: "Вот что, дорогой товарищ.
Пойдешь в штаб полка, получишь предписание  и  сегодня  же  явишься  в
распоряжение начальника штаба бригады. Рекомендуем тебя  на  должность
офицера связи. Звонил комбриг и приказал, чтобы  я  выделил  хорошего,
сообразительного офицера. Остановились на тебе".
   У меня екнуло сердце, я готов был умолять командира изменить выбор,
но он сделал категоричный  жест,  как  бы  напомнив,  что  приказы  не
обсуждаются. Затем взглянул на мою шинель, покрытую пятнами солярки  и
солидола, и приказал: "Сходите к  заместителю  по  тылу  и  передайте,
чтобы вам выдали обмундирование поновее".  Это  официальное  "вам"  не
оставляло  никакой  надежды.  Проглотив  горький  комок,  я   ответил:
"Слушаюсь!" и повернулся кругом...
   Когда доложил о своем новом назначении Филимонову,  тот  улыбнулся,
дружески похлопал по плечу: "От-то хорошо.  На  виду  у  начальства  -
короче путь в  генералы!  А  если  без  шуток  -  дело  ответственное.
Поддержи марку танкиста, да нас не забывай".
   Мы обнялись. Не без грусти попрощался с Безугловым,  Семеряковым  и
Хабибулиным, взял вещевой мешок с парой белья,  пайкой  хлеба,  пачкой
галет да банкой тушенки и пошел к зампотылу. Впервые узнал, как тяжело
расставаться с людьми, с которыми в одном танке ходил в бой.
   Выдали мне шинель-маломерку - полы выше  колен  -  и  шапку-ушанку,
которую  без  усилий   можно   было   натянуть   на   ведущее   колесо
тридцатьчетверки. В штабе  получил  предписание.  Помощник  начальника
штаба шепнул на ухо: "Торопись, есть работа".
   Штаб бригады находился в двух километрах, и через полчаса я  был  в
его расположении. У шлагбаума - часовой и  регулировщик.  Направили  к
машине начальника штаба. В невысокой  роще  рассредоточенно  стояли  в
окопах  замаскированные   "виллисы",   несколько   броневиков   БА-12,
"студебеккеры" с утепленными  будками  (по-солдатски  -  "коломбины"),
пикапы с тентами и другие машины. Около  будок  -  пары  автоматчиков.
Часовой прочитал мое предписание  и  сказал:  "Начальника  штаба  нет.
Здесь его заместитель майор Кривопиша".
   Представился.  Приземистый,  широкий  в  плечах,  майор   Кривопиша
протянул руку, как давно знакомому. "Сейчас готовимся к маршу. Времени
у меня нет. Отыщите старшего лейтенанта Фесака, пусть ознакомит вас  с
обязанностями офицера связи бригады. На марше будете со  мной.  Задачи
вам будут ставить командир, начальник штаба бригады и я. Все".
   Старший лейтенант Фесак объяснил мои обязанности, сообщил звания  и
фамилии должностных лиц в бригаде и корпусе,  с  которыми  имеет  дело
офицер связи. Предупредил, чтобы я все это держал в голове, ничего  не
записывал.
   С наступлением темноты бригада свернулась в  колонну  и  подошла  к
исходному пункту. Выдали горячий ужин, чай и сухой паек.  Приказано  в
каждой машине иметь дежурных  наблюдателей  за  сигналами  командиров.
Свет запрещен. Только внутри крытых командирских и штабных  машин  при
чтении карт и документов можно пользоваться карманными  фонариками.  С
началом марша майор Кривопиша сообщил, что бригада готовится  войти  в
прорыв в направлении Константиновка, Чигирин.  Рубеж  ввода  на  линии
железной дороги Кременчуг - Александрия.  Утомленный  событиями  этого
дня, я уснул, сидя в машине, и открыл глаза только утром,  разбуженный
резким торможением.
   На западе грохотала канонада. Группами в сопровождении истребителей
пролетали  наши  бомбардировщики.  Горизонт  застилали   клубы   дыма.
Выскочив наружу, около машины командира бригады  я  увидел  начальника
штаба, начальника политотдела и майора Кривопишу. Все они были  чем-то
озабочены. Я интуитивно  почувствовал  огромную  ответственность  этих
людей за судьбу боя. Кажется, уже в тот миг  я  подумал,  что  гораздо
легче  драться  с  "тиграми"  и  атаковать  фашистские  батареи,  зная
поставленную тебе задачу, чем  управлять  массой  людей  и  техники  в
неразберихе   сражения,   заставляя    эту    массу    быть    гибкой,
целеустремленной и непобедимой.
   Отдав  распоряжения  своему  заместителю  полковнику  Михайленко  и
начальнику  штаба  майору  Бочинскому,  комбриг  повернулся  к  нам  и
скомандовал: "Оперативная группа, за мной!" Легко и умело вспрыгнул на
танк, нырнул в командирскую башню, не  закрыв  люка.  Место  башенного
стрелка занял майор Кривопиша. Мне он  приказал  двигаться  следом  на
машине начальника инженерной службы капитана Фальтиса. Танк командира,
ритмично  позвякивая  гусеницами,  двинулся  вперед,  за  ним  -   вся
оперативная группа. Через полчаса мы были у  железной  дороги.  Машины
рассредоточенно, "елочкой", поставили в укрытия. Полковник  Борисенко,
майор Кривопиша и начальник связи быстро пошли к небольшой высоте.  На
ней в траншее видны люди с биноклями и планшетами. Стоят  стереотрубы.
Кривопиша подал знак следовать за ним.
   Незнакомый  полковник  (позже  я  узнал,  что  это   был   командир
стрелковой  дивизии)  поздоровался  с  Борисенко,  озабоченно  сказал:
"Подоспели вовремя. Мои приближаются к рубежу ввода, - он указал рукой
небольшие высотки на горизонте. - Потом  пятнадцатиминутный  артналет,
и...  будем  догонять  вас.  По  крайней  мере,  постараемся",  -   Он
улыбнулся.
   В траншее  появился  офицер-связист.  "Вы  Борисенко? - спросил  он
полковника. - Вас  вызывает  Грохотов".  Я  знал,  что  это  псевдоним
начальника штаба корпуса. Борисенко б