у...
   Да какая же это ива - у нее и лицо, и глаза, и волосы так  знакомы,
что невольно  зажмуриваешься.  Это,  конечно,  сон  -  ивы  не  бывают
сиреневыми, и ее не было с ним тогда на берегу лесной речки,  куда  он
забрел в полночь, безотчетно желая разобраться: как же это вышло,  что
соседка, школьная подруга его  сестры,  которая  во  все  прежние  его
приезды домой была самой  обыкновенной  девчонкой,  Варькой,  Варюхой,
Варежкой, вдруг явилась Глебову удивительной незнакомкой  в  сиреневом
платье?!.
   И все же она могла быть с ним тогда, на  его  любимом  месте  возле
речки, могла, если все грезится так живо, если потом сама сказала ему:
"А я все ждала, что вы догадаетсь проводить  меня  домой  из  кино..."
Сказала, когда он все-таки "догадался" к концу отпуска.
   Значит, не все сон, а если сон, то такой, который сбывается.
   "Почему твои волосы пахнут хлебом? И руки...  И  даже  губы...  Ты,
наверное, сегодня помогала матери печь хлеб?" Смеется:  "Наш  техникум
второй месяц на уборке в поле. В районе нынче большой урожай, помогаем
убирать..." Хлеб... Так вот откуда этот  разливающийся  свет  -  поле,
огромное поле прокаленной солнцем пшеницы. Он один посреди поля, но ее
голос еще где-то рядом, и Глебов спешит сказать, удержать хотя  бы  ее
голос: "Ты знаешь, мой вертолет  тоже  пахнет  хлебом. Не  смейся - мы
возили хлеб в горные аулы, куда трудно добраться. Надо  было  выручать
людей, такая у нас служба -  защищать  и  выручать".  -  "Я  знаю".  -
"Сейчас у нас на борту не мешки с мукой, совсем другое, а  машина  все
равно пахнет хлебом, я и во сне слышу его запах, оттого и сон  такой".
- "Разве сон?.."
   - Товарищ капитан...
   Глебов вскочил от легкого прикосновения и узнал приглушенный  голос
командира десантников.
   - Товарищ капитан, на плато есть кто-то. Я послал наших выяснить  и
решил разбудить вас на всякий случай,
   Лопатин уже забирался на свое  место  в  пилотской  кабине.  Глебов
остался возле машины, прислушался. Время шло к рассвету  -  самый  час
диверсантов. Неужто у "противника" нашлась поблизости какая-то  группа
и сумела обнаружить вертолеты? Ну  что  ж,  и  ночью  вертолетчики  не
слепые. Потребуется - он поднимет одну, а то и две  машины  и  поможет
десантникам отбить нападение. Но сможет ли тогда звено выполнить  свою
основную задачу?
   Из темноты неслышно появился сержант, доложил:
   - Тревога ложная, товарищ капитан, извините. Козы приходили. И  как
они, черти, появились с той стороны - там же обрыв!
   - На то они и горные козы. А  извиняться  вам  нечего,  мы  военные
люди.
   Он обошел площадку, приказал летчикам досыпать, вернулся в  кабину.
Лопатин ворчал:
   - Дьяволы, такой сон досмотреть не дали.
   - Невеста снилась? - Глебов улыбнулся.
   - Какая там невеста - наш последний бой с истребителем.  Прямо  как
киноленту второй раз прокрутил.  Уже  и  "восьмерочки"  нарисовали,  и
заставили того коршуна  крылья  пошире  распустить,  чтоб  перейти  на
пушки, и на "горке" из луча выскочили, и в прицел я его  поймал,  чтоб
засветить  как  миленького  -  так  нате  вам,  подъем...  Лишний  раз
торжество испытать не дали.
   - Такое ли торжество - своего подловить  на  промахе.  В  следующий
раз, может быть, мы промахнемся, а он нет.
   - Своих тоже надо воспитывать. Я ведь того друга, который  за  нами
охотился, знаю. Сам еще - зелень, а уж гонору! Он нас,  вертолетчиков,
знаете как именовал? Порхающие птенчики. Потом встречаю - ну как, мол.
Да ничего, говорит, двойку получил. Будет  знать,  что  у  "птенчиков"
тигриные пасти бывают.
   Глебов улыбнулся:
   -  Желаю  тебе,  Федор  Иваныч,  более  приятных  сновидений,   чем
воздушные бои. Следуй примеру командира - ему  снятся  лишь  сиреневые
ивы.
   ...Светло и чисто горела прохладная горная заря. Техники  проверяли
машины  и  оружие,  экипаж  транспортного  вертолета  приготовился   к
возвращению на аэродром, но Глебов, опасаясь, как бы их не засекли  до
срока наблюдатели "противника", приказал транспортнику  подниматься  в
воздух после того, как звено уйдет на  задание.  Штаб  пока  не  давал
команды на вылет, вероятно, уточняя последние данные  о  "противнике",
лишь условным сигналом  потребовал  находиться  в  полной  готовности.
Ополаскивая лицо водой из фляжки, Лопатин размечтался:
   - Сейчас бы в лесном ключе окунуться - и хоть в пекло!
   - Лесного нет, горный имеется,  -  ответил  техник.  -  Козы  ночью
указали. Прямо из каменной стены бьет,  они  тропу  там  протоптали  к
нему. Можно и ополоснуться, если хватит духу добраться. Десантники вон
канистру воды принесли.
   - Может быть, и ополоснемся, только после работы, - сказал  Глебов.
- Однако не подумал бы, что в этом камне есть вода.
   - Э, товарищ капитан, - протянул прапорщик. - Гора - она что  живое
существо, у нее свои жилы.  Я  комсомольцем  строил  трассу  Абакан  -
Тайшет, так вода нас измучила. В сплошном граните бьем туннель, а  она
- фонтанами из  стен.  Здесь,  правда,  посуше,  зато  камень  помягче
саянского. Придет время - и эти горы зазеленеют, когда руки у людей до
них дойдут,
   Глебов осмотрелся. Горы уже потеряли  ночное  однообразие.  Черные,
серые, рыжеватые нагромождения хребтов и скал окружали маленькое плато
- мертвый, немой камень. Вблизи нет обжитых долин, но и там,  где  они
есть, лишь узкие полоски искусственных полей, созданных вековым трудом
поколений горцев, пятнают склоны. Пролетая над  ними,  он  всякий  раз
испытывает чувство уважения к людям, добывающим хлеб в упорной  борьбе
с неласковой природой и все же  глубоко  любящим  свой  суровый  край.
Оттого вдвойне приятно бывало выручать  их,  помогать  им,  когда  они
нуждались в этом.
   Всматриваясь в лунный ландшафт каменного  безлюдья,  он  неожиданно
вздрогнул - то ли от утреннего озноба, то ли от мысли, что  вся  земля
когда-то была такой. И может снова стать такой, если чья-то злая  воля
вызовет на ней всеобщий пожар. Оглядел  силуэты  своих  бронированных,
узкокрылых машин... Нет, не погаснут зеленые и сиреневые ивы на  земле
и в человеческих снах, пока существует  воля  тех,  кто  сработал  эти
машины и кто сидит в них...
   - Товарищ капитан! - Летчик, дежуривший у включенной  радиостанции,
делал Глебову выразительные знаки: командира звена вызывали на связь.
   Через несколько минут,  вспугнутый  гулом  двигателей,  с  отвесной
скалы над плато сорвался небольшой орел и, торопливо  махая  крыльями,
заскользил  над  долиной  -  искать  новый   "пост",   откуда   удобно
выслеживать движения в камнях. Он не знал, что  эти  ревущие  железные
птицы не соперники орлам в охоте.
   Глебову не пришлось долго высматривать цель, потому  что  появления
вертолетов "противник"  действительно  никак  не  ждал.  Его  походная
колонна укрылась на привале в  пойме  реки  под  нависающим  скалистым
обрывом и поэтому не слишком опасалась авиации. Звено вылетело к  цели
над руслом речного притока.  Неровный  вал  гальки,  песка  и  камней,
намытый рекой  в  пойме,  Глебов  мгновенно  оценил  как  превосходное
укрытие. Маневрируя за этим валом, словно порхающие  танки,  вертолеты
подвергли  расположение  всполошенного  "противника"  опустошительному
разгрому.  Когда  же  отдельные  огневые   точки   открыли   в   ответ
беспорядочную стрельбу,  один  из  экипажей,  направленный  командиром
звена в обход вала, ударил  реактивными  снарядами  вдоль  колонны,  а
затем прошел над нею, заливая все уцелевшее огнем тяжелых пулеметов...
   На учениях - как на войне. Если  бы  мог,  Глебов  изменил  бы  при
возвращении маршрут полета. Но в горах  это  не  всякий  раз  удается.
Увеличив высоту, он старался держаться подальше  от  прибрежных  скал:
группы "противника" могли специально поджидать  возвращения  звена,  а
когда в тебя стреляют снайперы и гранатометчики, сидящие в  скалах  на
высоте полета или даже выше, - это опасно.
   - Как настроение, лейтенант? - спросил Глебов по внутренней  связи,
осматривая надвигающиеся буро-черные скалы  в  изгибе  реки.  Довернув
машину, оглянулся. Вертолеты  цепочкой  скользили  за  ним  в  лиловом
прозрачном воздухе, и сейчас они действительно казались птенчиками  на
фоне нагромождений мрачного камня. - Как настроение, спрашиваю?
   - Опять порохом пахнет, командир.
   - А по-моему, хлебом.
   Лейтенант весело отозвался:
   - Далеко чуете,  товарищ  капитан.  Значит,  наш  транспортник  уже
воротился, и Петров, конечно, прихватил у хлебопеков пару  горяченьких
буханок. У меня слюнки аж текут...
   Глебов не ответил,  увеличивая  высоту.  Решил  перевалить  ближний
хребет - тогда путь сократится. Машины  заметно  полегчали,  и  теперь
можно рискнуть.
   - Вам не те ли сиреневые ивы снились, товарищ капитан?
   Далеко  внизу,  где  русло  оставленной  речки  двоилось,  на  краю
скалистого обрыва угадывалась купа деревьев. Скорее всего, то были  не
ивы, а хозяйка высокогорий арча, но в лиловой дымке островок  зарослей
действительно казался сиреневым. И такая даль  вдруг  открылась  между
этим сиреневым облачком и тем,  что  грезилось  ночью.  Глебову  вдруг
стало не по себе. Он еще круче  повел  машину  к  перевалу,  время  от
времени оглядываясь на товарищей.
   Над хребтом сразу услышали  требовательной  позывной  штаба  части.
Капитан отозвался, коротко доложил о выполнении задачи.  Потом,  когда
сам командир части  потребовал  доложить  местонахождение  вертолетной
группы, Глебов удивился. Карта, разумеется, кодирована, но командир  в
таких делах все-таки не одобрял длинных радиоразговоров. Скоро  Глебов
понял, что пренебречь излишней осторожностью  потребовала  обстановка.
Подтвердив  получение  приказа,  Глебов  тотчас  глянул  на  указатели
топлива и высоты, скосил глаза на восток, где угрюмо  толпились  голые
тупые вершины.
   Помощи просили соседи. В их тыл прорвалась сильная и опасная группа
диверсантов,   грозя   наделать   беды,   после   того   как    минует
труднодоступный участок пути и рассеется на мелкие  группки.  По  всем
данным,  сейчас  она  двигалась  глухим  ущельем,  по  древней   тропе
охотников, проложенной над самой пропастью, - по балконам, карнизам  и
расщелинам в скалах. Был один способ остановить эту опытную команду  -
огнем с вертолетов разрушить висячий мост на ее пути, если он  еще  не
пройден. Тогда диверсанты окажутся в ловушке и можно будет  попытаться
уничтожить их на пути отхода. Легко сказать - разрушить висячий  мост,
который ты ни разу не видел. В ущелье немало теснин, их  надо  пройти,
может быть, под огнем, держась  на  уровне  тропы.  Потому  что  иначе
ниточку моста можно проглядеть. И маневрировать там негде.
   - Очень надеюсь на вас, "Лавина", - в последний раз прозвучал голос
командира. - Выйдет или не выйдет - докладывайте немедленно.
   - Понял, "Гора". Выйдет!
   Он брал трудное обязательство,  но  с  этим  обязательством  пришло
решение действовать немедленно - ущелье лежало недалеко от теперешнего
маршрута звена.
   - "Лавина-два", - вызвал заместителя. - Идите на  площадку,  я  сам
посмотрю, что это  за  ущелье.  Заправитесь  -  вылетайте  на  помощь.
Третьему быть в готовности. Если у нас не хватит горючего  -  присядем
где-нибудь, подождем, пока подбросите.
   По ответу заместителя догадался, что тот не одобряет  этого  риска,
но Глебов уже поворачивал машину на восток. Сейчас  даже  одна  минута
могла иметь решающее значение.
   - Как настроение, лейтенант?
   - Я  же  говорил:  опять  порохом  пахнет.  -  Голос  Лопатина  был
спокойным, даже  веселым,  и  Глебов  почувствовал  признательность  к
лейтенанту за это спокойствие.
   Ущелье открылось  за  острым,  как  нож,  гребешком,  и  у  Глебова
невольно захватило дух.  Склоны  почти  отвесно  падали  в  фиолетовую
бездну, и можно было лишь догадываться, что где-то  в  этом  густеющем
фиолетовом сумраке  есть  земное  дно.  Направляя  машину  к  середине
пропасти, он ощутил, как неведомая сила потянула их вниз,  и  вынужден
был прибавить обороты винта, хотя каждая  капля  горючего  становилась
теперь драгоценной. Почти сразу оба летчика разглядели тропу на  узком
балконе, словно прилепленном к слоистой, потрескавшейся стене  ущелья.
Она тут же скрылась под каменным козырьком,  снова  возникла  и  снова
скрылась в расщелине, опять показалась, похожая на неровный,  скачущий
пунктир. Благополучно минули две теснины, но Глебов с тревогой  думал,
что диверсанты услышат вертолет издалека, укроются в нишах, щелях и за
камнями,  внезапно  обрушат  огонь  на  близко  пролетающий  вертолет.
Старался держаться подальше от тропы  -  хоть  бы  из  гранатомета  не
достали, - но удавалось это  не  везде.  Наконец  ущелье  расширилось,
внизу проглянуло сухое русло древней реки, тропа,  следуя  по  крутому
неровному откосу, обегала бараний лоб выпирающей скалы,  сложенной  из
коричнево-серого песчаника.
   -  Впереди  человек!  -  отрывисто  прозвучал  в  наушниках   голос
Лопатина.
   Глебов успел заметить фигурку, скрывшуюся  за  поворотом,  и  резко
увеличил скорость, одновременно поднимая машину. Промедлить  сейчас  -
значит дать тем, кто скрывается за поворотом, время  на  подготовку  к
встрече. Внезапно ущелье словно  бы  распахнулось,  правую  стену  его
разрывала темная бездонная щель, и через эту щель с  одного  каменного
балкона на другой провисала зыбкая дужка моста - два каната, устланных
плашками и огражденных такими же канатами. В следующий миг  он  увидел
вооруженных людей на тропе. Вот когда он похвалил себя за то,  что  не
терял времени, - диверсантам оставалось пройти до  моста  каких-нибудь
полторы сотни  метров.  Одни  пытались  укрыться  в  выемку  неровного
откоса, другие просто опускались на колено, срывая с плеч оружие.
   - Сейчас начнется, - хрипло сказал Лопатин. - Я готов, командир!
   Наверное, надежнее  было  уйти  к  другой  стороне  раздвинувшегося
ущелья и, держа "противника" под угрозой удара, заставить его  лежать,
пока второй вертолет не подойдет с полным  боезапасом,  но  для  такой
борьбы у экипажа не было  горючего.  У  него  был  лишь  один  шанс  -
прорваться сквозь огонь и сделать тот единственный залп, для  которого
Глебов сберег несколько снарядов.
   - Наводи в срез дальнего  балкона,  под  самый  мост!  -  отрывисто
приказал капитан, переводя машину в соскальзывающий полет.
   - Есть, командир! - Лейтенант уже сутулился над прицелом, и Глебов,
казалось, ощутил, как дрогнули блоки с  последними  снарядами,  почуяв
движение пальцев оператора.
   Машина стремительно пошла в атаку над  фиолетовой  бездной,  словно
собиралась врезаться в каменную стену.  С  тропы  ударили  автоматы  -
будто свинцовый  град  забил  по  броне...  "Вот  где,  брат  Лопатин,
утверждается наша рекомендация". Глебов не понял, подумал  или  сказал
это вслух, только вдруг пришло драгоценное  чувство,  что  он  сам,  и
летчик-оператор, и машина - одно целое, слитое нераздельно.  И  еще  -
как молния: "Своими бы осколками себя не достать..." Вертолет качнуло,
огненные стрелы эрэсов воткнулись в серую стену, фонтан огня,  дыма  и
каменной пыли расплескался по ней, заволакивая щель пятнистым облаком,
и, уже отворачивая,  снова  набирая  высоту,  Глебов  увидел,  как  из
дымного облака летят рваные доски срезанного взрывом моста. Он  больше
не обернулся, рассчитывая кратчайший путь возвращения, - теперь  стало
главным дотянуть до площадки, обойтись без вынужденной посадки.
   - Они  могут  уйти  назад,  если  не  наведут  новой  переправы,  -
озабоченно сказал Лопатин.
   -  Не  уйдут,  сейчас  появится  "Лавина-вторая",  попридержит   да
поколотит. А мы возьмем на борт наших десантников и попробуем высадить
их на тропу, да огоньком поддержим. Как думаешь, получится?
   - Я готов, командир.
   Пора было выходить на связь со штабом для доклада...
   "Как странно, однако, меняется в течение дня цвет долин и ущелий, -
подумалось Глебову. - Вот опять становятся синими".

   Вечером  звено  покинуло  временную  площадку  и  уже  в   сумерках
приземлилось  на  аэродроме  части.  Учения  продолжались,  и  летчики
отдыхали в палатках.  Когда  Глебов  вернулся  от  командира,  Лопатин
сладко причмокивал во сне. После такой работки  не  надо  притворяться
спящим. Опять, небось, видит воздушные бои. Вытянувшись на раскладушке
и устало закрыв глаза, Глебов вдруг вспомнил вчерашний сон и попытался
вызвать знакомый образ. Но всю ночь ему грезились штурмовки  в  дымных
ущельях. Сиреневые ивы снились теперь лейтенанту Лопатину.
Владимир Возовиков, Владимир Крохмалюк. "Без выстрела..."



   Тем летом в Забайкалье стоял жестокий зной. К полудню белесое  небо
над горной тайгой провисало, расплавленное громадным косматым солнцем,
и плотный горячий воздух погружал все живое в сонную  одурь.  Ни  один
лист  не  шевелился  на  истомленных  деревьях,  до  заката   умолкали
беспокойные пичуги, черные коршуны и  серые  ястребы,  раскрыв  клювы,
дремали в густых кронах, в глубокие пади, до середины лета сохранившие
сырость  и  прохладу,  попрятались  звери,  и  даже  рыбы,   призрачно
мелькающие в текучем хрустале горных рек, искали тени. Казалось,  лишь
людей не мог победить  оглушающий  зной  -  они  занимались  привычным
делом, используя каждый светлый час короткого лета. Как и  всегда,  по
редким таежным дорогам пылили груженые  машины,  под  мерное  ворчание
грейдеров загорелые строители-дорожники ремонтировали  и  прокладывали
трассы, на таежных делянках звенели пилы и топоры,  в  речных  долинах
паслись стада и трещали сенокосилки,  в  глуши  темноборий  бродили  и
перекликались сборщики драгоценной живицы.
   Наверное, только двух человек во всем огромном краю  не  устраивало
рабочее оживление в забайкальской  тайге,  издалека  казавшейся  такой
малолюдной. Они незаметно сошли с поезда на глухом полустанке и  сразу
скрылись  в  лесу,  избегая  дорог  и  даже  тропок.  Малоприметные  в
поношенной дорожной одежде, с  рюкзаками,  невысокие,  смуглолицые,  в
иных местах они не опасались бы привлечь к  себе  внимание.  Грибники,
любители поохотиться на речных тайменей и хариусов, сборщики черемши и
красной смородины-кислицы, уже заалевшей по приречным зарослям, - мало
ли праздного люда бродит по лесам в пору летних отпусков? Но край этот
был пограничный, и оба хорошо знали, что здешние жители  приметливы  и
наблюдательны.  Поэтому  лучше  избегать  посторонних   глаз.   Другом
пограничников  мог  оказаться  и  старик  с  лукошком  в  смородиновых
зарослях, и мальчишка с удочкой на тихом пойменном озерке...
   Ни разу не передохнув, они пересекли  несколько  крутых  каменистых
увалов, поросших корявым сосняком, и вот  уже  шестой  час  извилистое
русло пересохшего ручья с редкими бочажками стоялой теплой воды  ведет
их к югу. Тени деревьев, укоротившись до предела, снова начали  расти,
на открытых местах камень дышал нестерпимым жаром, словно протопленная
печь, прокаленный воздух царапал легкие - самая пора забраться в  тень
и передохнуть, - однако первый не укорачивал шага  и  не  оглядывался.
Его спутник  захромал.  По-юношески  щуплый,  узкоплечий  под  тяжелым
рюкзаком, он все тяжелее тащился  через  колючие  кусты,  припадая  на
больную ногу, и наконец потерял своего ведущего в зарослях тальника  и
черемухи. Тот сразу остановился. Плотно сбитый,  скуластый,  он  стоял
неподвижно,  сжав  лямки  рюкзака  цепкими  пальцами,  молча   смотрел
исподлобья темными, холодными  глазами.  Когда  отставший  приблизился
вплотную и, тяжело вздыхая, обмахнул свое усохшее, искусанное  таежным
гнусом лицо, старший заговорил бесцветным птичьим голосом:
   - Пока не устал твой начальник, ты уставать не можешь.
   Верхняя губа его, поросшая редкими волосками, дрогнула  в  усмешке,
он повернулся, пошел, не оглядываясь. И все же скоро почувствовал, что
позади никого нет. Круто, всем корпусом  обернулся,  шагнул  в  густой
ольховый  куст,  затаился,  положив   ладонь   на   рукоять   широкого