ного отделения, который заявил  вдруг  о  желании
стать первым бойцом взвода  и  показать  своим  подчиненным,  как  это
делается...
   Он осмотрел гранаты так, словно были они боевыми, туже  затянул  на
подбородке ремешок стальной каски и  по  команде  старшего  лейтенанта
спрыгнул в траншею, замер, затаился...
   В траншее  было  сыро,  пахло  глиной,  травой  и  старым  деревом,
пробившаяся на бруствере трава маскировала, и  танкисты,  пожалуй,  не
заметят его до самого подхода к окопу. Не впервые приходилось Ермилову
схватываться с атакующими танками, но все же и теперь, как  и  прежде,
острый холодок родился в груди, тело стало невесомо легким  и  гибким,
готовым к мгновенному броску.
   Танк  с  опущенной  пушкой,  набыченный,  утробно  и  глухо  взвыв,
двинулся от исходного рубежа прямо на окоп Алексея,  орудийный  ствол,
качнувшись, неподвижно завис, уставясь черным бездонным зраком в  лицо
Алексея, и жутковато было не  столько  от  немигающей  черноты  жерла,
откуда  выбрасывается  сокрушительная  смерть,  опережающая  сознание,
сколько  от  неподвижности  этого  зрачка,  в  то  время  когда   танк
раскачивается на ухабах, подобно катеру в штормовом море,  и  гусеница
набегает, бугрясь на катках, словно спина гигантской водяной змеи.
   Слепяще вспыхнуло красным, и, словно мелкое эхо  среди  перелесков,
простучал пулемет, плотная волна прошла над окопом, толкнула в  каску,
бросила в лицо соринки...
   Пора...
   Упираясь ногами в земляной  уступ,  резко  приподнялся  над  низким
бруствером;  танк  надвигался  неотвратимой  стальной  тушей,   словно
торопясь поддеть врага длинным бивнем ствола,  лоснилась  серо-зеленая
краска брони, короткое пламя пульсировало в узком раструбе пулеметного
пламегасителя, черно и  непримиримо  смотрели  триплексы,  -  а  рука,
отведенная назад, еще не  спешила,  выдерживала  миг-другой,  и  вдруг
словно сама по себе сорвалась из-за плеча и разжалась, отпуская  сырую
ручку тяжелой гранаты.
   Падая  на  дно  окопа,  почувствовал,  как   поплотнели,   сжались,
вибрируя, стенки траншеи, словно пошли на него, стремясь раздавить,  в
уши ворвались писклявые оттенки  железного  скрежета  гусениц,  померк
свет, пахнуло резким, дымным запахом  соляра  и  сладковатым  машинным
маслом.
   Снова хлынул в окоп  свет,  Алексей  резко  встал,  успев  заметить
кургузый, круто скошенный броневой лист танковой кормы, выдернул  чеку
из запала второй гранаты и, невесомо поднявшись над окопом, расчетливо
бросил ее на трансмиссионное отделение...
   На этом, собственно, завершалось начальное упражнение  для  молодых
солдат, но Алексей попросил разрешения у командира показать и  другие,
более сложные приемы борьбы с  танком.  Офицер  разрешил,  экипаж  был
предупрежден, и борьба продолжалась.
   С  закинутым  за  спину  гранатометом   Ермилов   ходом   сообщения
устремился на фланг  оборонительной  позиции,  где  должен  был  снова
появиться танк.
   Машина описала на поле широкий круг,  и,  когда  двинулась  обратно
наискось к траншее  по  глубокой  колее,  Алексей  уже  лежал  в  ней,
втиснувшись в сыроватую  землю,  неподвижный,  почти  неразличимый  на
серой земле. Танк шел  стремительно,  непрерывно  извергая  пулеметный
огонь, словно водитель не видел (а может, в самом деле не видел),  что
в колее  лежит  человек.  Алексей  неотрывно  следил   за   набегающей
гусеницей. Ребристые гребни отполированных  траков  сверкали,  от  них
рябило в глазах, но он не отводил взгляда, пока блеск металла не  стал
нестерпимым.
   Пора...
   Теперь он был в мертвом пространстве танковых  пулеметов  и,  смело
привстав, выбросился из колеи, кинул,  вернее,  подсунул  гранату  под
бешено льющуюся гусеницу, стремительно покатился в  сторону,  спасаясь
от крошева стали, которое должно было брызнуть от раздавленной гранаты
и разбитых траков...
   Возвращался танк другим путем, и Алексей, уже  из  окопа,  встретил
его выстрелом из гранатомета. Он видел, как инертный снаряд срикошетил
от лобовой брони и, крутясь в воздухе, улетел в тыл учебного поля.
   Мокрые волосы лезли из-под каски,  когда  бежал  к  полуразрушенной
кирпичной  стене,  мимо  которой  теперь  следовало   пройти   машине.
Потяжелели противогаз, гранатомет и  подсумки,  но  Алексей  не  хотел
показать слабости и бежал легко, словно бегал всего несколько минут, и
поэтому изрядно опередил танкистов. Затаясь в проломе кирпичной  стены
на высоте первого этажа, успел перевести  дух.  Танк  приближался.  Он
стремился, как это бывает в бою, использовать  разрушенную  стену  как
укрытие, и стена дрожала, кренилась,  готовая,  кажется,  рухнуть,  но
Алексей знал: так лишь кажется.
   Под ногами прошел орудийный ствол,  проплыла  покатая,  похожая  на
шляпку огромного гриба литая башня, и Алексей решительно  спрыгнул  на
широкую крышку моторно-трансмиссионного отделения машины. Снизу сквозь
открытое жалюзи дохнуло горячим ветром. Алексей рванулся к  триплексам
водителя, с размаху залепил бронестекла  куском  приготовленной  сырой
глины, затем бросился к командирским приборам.
   Танк стал, и Алексей поднял автомат, готовясь принимать пленных.
   Потом, когда возвратился в строй взвода, он  не  сразу  понял,  что
произошло. И вдруг увидел глаза солдат своего отделения. Он никогда не
видел их такими внимательными.
   Пока  Алексей  докладывал  офицеру  о  выполнении  задачи,  подошел
командир танка.
   - Ну, парни, - усмехнулся танкист, - не дай нам бог  встретиться  в
бою с отделением, где найдется хоть пара таких, как этот ваш Ермилов.
   -  Подумаешь,  пара!  -  услышал  Алексей  отчаянно  веселый  голос
Сухорукова. - Да мы все, как наш командир! Даже Макухин  наш  покажет,
что такое нынешняя пехота! А я  так  первым  после  командира  покажу.
Разрешите, товарищ старший лейтенант?
   Алексей отер лицо, вопросительно глянул на офицера. Тот усмехнулся;
   - Как командир, вам еще рано. Начнем  с  азов.  Ну  а  сражаться  с
танками  на  равных  Ермилов  вас  научит  попозже.  -  И,  перехватив
благодарный взгляд младшего сержанта, с улыбкой добавил: -  Непременно
научит.
Владимир Возовиков, Владимир Крохмалюк. У каждого свое небо



   В Москве, в лаборатории исследований  и  разработки  искусственного
сердца, высокий незнакомец спросил:
   - Вы, вероятно, ко мне?
   - Нет, к Юрию Валентиновичу Козловскому.
   Он засмеялся:
   - Значит, не  туда  попали.  У  нас  только  один  Козловский  Юрий
Валентинович - это я.
   Стало неловко. Наше воображение склонно заранее  создавать  внешний
облик человека по словам и делам его, которые дошли  до  нас,  и  чаще
всего оно  ошибается.  Нам,  во  всяком  случае,  представлялось,  что
человек, пробившийся сквозь многочисленные заслоны смерти, в  тридцать
лет перенесший неимоверные физические  и  душевные  испытания,  должен
выглядеть суровее, по крайней мере, старше, и  уж,  конечно,  мы  были
уверены, что ходит Козловский, опираясь на палку. А он стоял  свободно
и прямо, стройный, красивый, приветливо улыбающийся и совсем молодой в
свои неполные сорок. Лишь когда пошел впереди, стало заметно,  что  он
прихрамывает.
   О  военном  летчике  Юрии  Козловском  писали  "Красная  звезда"  и
"Комсомольская правда" еще осенью семьдесят шестого года. Но и сегодня
молодых читателей продолжает привлекать подвиг летчика, их  интересует
дальнейшая судьба его. Коротко  напоминая  историю,  приключившуюся  с
Юрием  Козловским,  попытаемся  заглянуть  в  источник  необыкновенной
духовной  силы  человека,  нашего,  советского  человека,  который   в
критические минуты жизни вдруг раскрывает свой необъятный характер.
   Капитан  Козловский  катапультировался  с  аварийной   машины   над
забайкальской тайгой в морозный мартовский день. В момент  приземления
купол  парашюта,  зацепившись  за  деревья,  погас,  и  при  ударе   о
каменистый склон сопки летчик сломал обе ноги.  Оказалась  разбитой  и
радиостанция аварийной  сигнализации,  на  голос  которой  мог  быстро
прийти спасательный вертолет...
   Старая поговорка о том, что беда в одиночку не ходит, скорее всего,
обращена  к  мужеству  и  стойкости  человека.  Если   тебя   постигло
несчастье, призови все силы  души,  готовься  к  суровой  борьбе,  ибо
последствия начальной беды чаще всего хуже нее самой и цепь  их  может
оказаться долгой. Человек, не способный мобилизовать собственную волю,
а тем более нравственный трус, подобно страусу прячущий голову в песок
от опасности в надежде, что  она  скоро  рассеется,  в  таких  случаях
обречен.  Но   тут   лицом   к   лицу   с   грозной   бедой   оказался
летчик-истребитель, офицер, привыкший действовать, не теряя головы,  в
сложнейшей  обстановке  молниеносных  воздушных  боев,  при   огромных
физических и моральных  перегрузках.  Еще  потрясенный  случившимся  и
оглушающей болью, он при первом звуке спасательного  вертолета  быстро
зажег сигнальную дымшашку, но порыв ветра прижал дым  к  земле.  Затем
дым всосался в кроны,  они  поглотили  его,  и  винтокрылый  спасатель
прошел стороной. Так изначальная беда потянула за собой зловещую  цепь
последствий...
   Мгновенно оценивать всякую  ситуацию  -  профессиональное  свойство
военного человека, летчика - в особенности. Козловский своими  глазами
видел безбрежие горной тайги, знал, как нелегко будет заметить  его  с
вертолета на бесснежных  каменных  склонах,  заросших  деревьями.  Еще
сложнее  окажется  задача  наземных  поисковых  групп   -   ведь   он,
беспомощный, не в силах даже  разжечь  большой  костер,  дым  которого
облегчил бы задачу людей, искавших его. Ждать?  Но  сколько  продлится
ожидание?  И  сколько  может  выдержать  на  тридцатиградусном  морозе
неподвижный, истекающий кровью человек? Он  этого  не  знал.  Он  знал
другое: жить - действовать. И в то  время  пока  размышлял,  руки  его
бинтовали открытые переломы ног.
   Юрий Козловский решил сам идти навстречу людям - в  сторону  шоссе,
которое видел с неба. Идти... В сущности, для того, чтобы двигаться, у
него оставались только руки...
   Сейчас,  в  просторном  кабинете  лаборатории,  Юрий   Валентинович
рассказывает о своей нынешней работе, но, слушая его, невольно думаешь
о тех первых минутах на обледенелом склоне таежной  сопки,  когда  он,
отдав себе приказ, как  в  смертельном  бою,  сделал  первое  движение
вперед - вверх на гребень сопки...
   Юрий увлекся, объясняя принцип устройства, помещенного  на  стенде;
это один  из  вариантов  искусственного  сердца,  разработанный  в  их
лаборатории.  Дело  поистине  современное,  сложное,  тонкое   и,   не
преувеличивая скажем, святое. Да, есть и результаты  -  теленок  с  их
искусственным сердцем прожил семь суток.  Но  ведь  лаборатория  очень
молода, работа, по существу, только начата... Летая в небе, он защищал
жизнь на земле, ради жизни в тот мартовский день он решился на подвиг,
и теперь снова работает для жизни - все закономерно, все правильно.
   Сильные  руки  Юрия  выразительны,  как  у  всех   профессиональных
летчиков, - нет  такой  воздушной  ситуации,  которую  истребитель  не
изобразил бы с помощью рук. Эти руки сумеют выточить сложную деталь на
умном станке и провести автомобиль через распутицу  -  до  армии  Юрий
работал токарем и шофером, сейчас тоже любит повозиться с металлом,  а
машина у него своя. В высшем  военном  училище,  затем  в  авиационном
попку эти руки с одинаковым блеском умели выводить  тончайшие  чертежи
на ватмане и поднимать в стратосферу сверхзвуковую машину, сработанную
из стали и огня, мгновенно находили нужную  точку  в  ее  кабине,  где
непривычный глаз безнадежно заблудится в "джунглях" индикаторов, шкал,
кнопок, кранов и тумблеров. Руки рабочего,  воина,  инженера  -  какая
задача им непосильна?  Только  человек  с  большим  интеллектом  может
владеть такими руками, и ведь не  случайно  после  увольнения  Юрия  в
отставку его приняли на должность инженера-конструктора в лабораторию,
где создают сердце!
   Вооруженный этими  вот  руками  да  собственной  волей,  Козловский
вступил  в  борьбу  с  пространством  и  стужей,  болью  и  физическим
бессилием от потери крови, жаждой и голодом, с каменистыми хребтами  и
заледенелыми  колючими  зарослями,  с  сотнями  других  непредвиденных
препятствий и грозных  обстоятельств, которые неизбежно встают на пути
человека в его положении, с минутами отчаяния,  развинчивающего  волю,
со сном, который на морозе грозит смертью. Борьба длилась трое  суток,
пока поисковая группа обнаружила его уже на шоссе. Ему  в  тысячу  раз
легче было бы погибнуть - стоило лишь позволить себе  уснуть,  но  для
Юрия Козловского прекратить даже на миг беспощадную битву  со  смертью
означало совершить нравственное предательство, нарушить свой  долг.  И
он прав.
   Вообще, надо сказать, всякий волевой и  благородный  духом  человек
считает недостойной капитуляцию: перед врагом или  обстоятельствами  -
все равно. Вспомним, что В.И. Ленин восхищался рассказом Джека Лондона
"Любовь к жизни". Ильича, разумеется, восхищала  не  просто  живучесть
человека, а его воля к борьбе, вера в свои  силы,  тяга  к  людям.  Не
случайно в рассказе изувеченный человек, чистый нравственно, упрямый и
стойкий,  в  конце  концов  доходит  до  людей.  А  другой,  физически
здоровый, но безнравственный, подло и трусливо  бросивший  спутника  в
беде, не осиливает трудной дороги и достается на корм волкам.
   У Юрия Козловского кроме долга перед собственной совестью был еще и
сыновний долг.  Перед  памятью  отца,  инженера-строителя,  который  в
военные годы там же, в Забайкалье,  работая  для  фронта,  отдал  делу
Победы, будущему своих детей все силы и здоровье, по существу - жизнь.
Перед матерью, которая в трудные послевоенные годы  осталась  с  двумя
малолетними детьми и сумела вырастить их настоящими гражданами страны.
Это был  долг  и  перед  школьными  учителями,  перед  первым  рабочим
коллективом   в   подмосковном   Краснозаводске,   перед    училищными
наставниками,  которые  поверили  в  его  мужество,  духовную  силу  и
стойкость, - ведь для безвольных и малодушных  не  открывают  дорог  в
небо. Сдаться перед  злобой  слепых  обстоятельств  значило  для  него
предать и свой крылатый полк, боевых друзей и командиров, которые в те
дни и ночи тоже не смыкали глаз, искали  пропавшего  летчика  по  всей
огромной окрестной тайге, веря, что найдут живым. У него, офицера, был
воинский долг, прямо повелевающий в самых суровых  лишениях  сохранять
мужество и стойкость. Наконец, Юрий Козловский - коммунист, а  партия,
воспитавшая его, всегда славилась и славится несгибаемыми бойцами.
   Нет, капитан Козловский не был безоружен в  столкновении  со  своей
бедой.
   Юрия поддерживала вся мощь духовных связей с народом,  которому  он
служил, перед которым отвечал  за  каждый  свой  шаг.  Может  быть,  и
неосознанно, но в своем долгом  и  жестоком  поединке  со  смертью  он
следовал характеру своего народа, характеру армии, его воспитавшей.  А
черты этого характера, как  известно,  полнее  всего  выражают  герои,
которых народ и армия выбирают для себя.
   У Юрия Козловского тоже есть любимые с детства герои, с ними он  не
расстается доныне, И, конечно, среди них - один из самых прославленных
наших летчиков Алексей Маресьев. Дело  не  в  том,  вспоминал  или  не
вспоминал Козловский  Маресьева,  когда  пробивался  навстречу  людям,
навстречу своему подвигу. Всякий героический пример, однажды потрясший
молодое сердце силой и человеческим благородством,  навсегда  остается
частью нашего сознания, нашей жизни, а в  критический  миг  становится
прямым руководством к действию. Маресьев жил  в  капитане  Козловском,
как жили в нем Гастелло и Талалихин, Покрышкин  и  Кожедуб, - все,  на
чьих подвигах он и его сверстники воспитывались в школе, в училище,  в
полку. Случись неладное в небе - он  бы  решительно  пошел  на  таран,
бросил самолет на вражеский объект, прикрыл собой  командира.  Но  ему
выпала доля Маресьева, и он принял ее как воин...
   В пустынной студеной тайге Юрий не был одинок - недаром же в  самые
отчаянные минуты до предела измученному летчику  грезилась  не  теплая
постель, которая  могла  обмануть  его  волю  и  заставить  уснуть  на
холодном камне. Ему виделись живые лица товарищей и близких, слышались
родные голоса - в него, капитана Козловского, верили. Верили, что  он,
воин и коммунист, умевший до сих  пор  так  надежно  прикрывать  своим
крылом жизнь людей, и теперь, ведя безмолвный и яростный бой за жизнь,
проявит характер своего народа. Он не обманул надежды людей,  и  люди,
найдя  его,  обмороженного,   едва   дышащего,   с   каменно   стылыми
переломанными ногами, начали целую битву за его жизнь и здоровье.  Она
оказалась не легче той, что вел он  среди  таежных  сопок,  и  длилась
целых три года. И все это время, когда за него  самоотверженно  бились
лучшие военные врачи, вооруженные  современной  медицинской  наукой  и
техникой, когда у постели вместе с медиками дежурили  мать  и  сестра,
когда десятки знакомых и незнакомых людей старались выразить ему  свое
участие  и  поддержку,  капитан  Козловский  вовсе  не   был   простым
"объектом" спасительных усилий для его целителей. Врачи  признавались,
что он заражал их своим стоическим терпением, мужеством и  оптимизмом.
Рядом с ним оживали и поправлялись даже безнадежные больные.  Впрочем,
и его самого поначалу сочли  безнадежным  даже  иные  повидавшие  виды
доктора.  Но  человек  в  единении  с  людьми,  согретый  всей   силой
человеческой любви и товарищества, снова разорвал кольцо смерти.  Чудо
свершилось - Юрий Козловский живет,  ходит  по  земле  рядом  с  нами,
работает.
   В  разговоре  с  инженером-конструктором  Козловским   пытаюсь   по
отдельным фразам, интонациям, выражению лица  угадать,  достаточно  ли
уверенно он чувствует себя на земле сегодня,  вполне  ли  удовлетворен
своим делом. Юрий говорит, что ему чаще везло на  людей,  да  в  нашей
стране это и не удивительно. В лаборатории коллектив  дружный,  умный,
увлеченный большим и нужным делом. Не обошла Юрия и любовь. Девушка со
счастливым именем Надежда  стала  его  женой.  Не  забывают  и  старые
друзья. Вот недавно  наведались  майоры  Валентин  Куренков  и  Леонид
Коврижкин. Правда, оба теперь, кажется, уже подполковники. Глаза  Юрия
на миг грустнеют.
   - Все время снится,  будто  по-прежнему  летаю  и  бегаю  вверх  по
лестницам...
   Он замолчал, и вдруг стало ясно, что его борьба  за  свое  место  в
человеческом строю, за чувство  собственной  полноценности,  за  новую
высоту в жизни не окончена да  и  окончится  ли  когда-нибудь...  Даже
подчеркнутое внимание  окружающих,  предупредительное  снисхождение  к
себе  такие  люди  обычно  принимают  болезненно,  хотя  стараются  не
показать этого. Тому, кто узнал небо, жил в мире великих  скоростей  и
высот, не так-то просто свыкнуться с иным делом, найти себя в нем.  Но
главное, конечно, характер - тот характер человека, который и в  самой
"земной" работе  стремится  достигнуть  предельного  потолка.  И  тут,
бывает, мало добросовестного отношения к своим обязанностям, тут  надо
всей душой полюбить свое дело.
   По тому, как наш разговор все чаще возвращался к  самолетам,  стало
казаться, что Юрий  в  душе  не  расстался  с  ними,  и,  может  быть,
освоившись  в  новом  своем  положении  на  земле,  он  подумывает   о
возвращении в авиацию?
   - О чем вы мечтаете, Юрий Валентинович?
   - О небе, - ответил не задумываясь. Уловив удивление, усмехнулся: -
Нет, проситься за самолетный штурвал я не собираюсь, хотя руки  помнят
машину, и при случае справился бы. Сейчас мирное время, а  ведь  после
войны даже Маресьеву не разрешили летать - это логично и  справедливо.
И все же мечтаю о небе...
   Был теплый мартовский день, и в глубоком весеннем небе  пролетевший
невидимый истребитель оставил серебряный, долго не тающий след. Стоя у
окна, Юрий Валентинов