звоню, - пообещал Иван.
     Фильм   показался   Талызину   привлекательным   и   смешным.   Правда,
взволнованный   близостью   Вероники,   Иван   смотрел  на  экран  не  очень
внимательно.
     После  кино  зашли  в  Сокольнический  парк, оказавшийся по пути, долго
бродили по заснеженным аллеям.
     - Расскажи  о  себе,  Ваня,  -  негромко  попросила  Вероника  и  взяла
Талызина под руку.
     - Что?
     - Все, - коротко пояснила она.
     - Все не получится.
     - Почему?
     - Слишком  много времени понадобится. Тебе надоест слушать, - попытался
отшутиться Талызин.
     - Ну,  расскажи  тогда  хоть  что-нибудь,  -  снова попросила Вероника,
женским  чутьем  понявшая,  что  коснулась  чего-то  запретного, о чем Ивану
говорить  тяжело  или  неприятно. - Ты ведь все знаешь обо мне, а я о тебе -
почти ничего.
     Талызин  рассказал  о  войне, перекорежившей всю его жизнь, о надоевшем
одиночестве,  о  том, как трудно дается ему нынешнее, мирное бытие. Веронике
хотелось  расспросить  его  о  родителях,  но  что-то  удержало  ее от этого
вопроса.
     - Теперь  вот пробую жить, как говорится, начав с нуля. Не знаю, что из
этого получится, - заключил Талызин свой рассказ.
     - А есть у тебя друзья, Ваня? - спросила с участием Вероника.
     - Видно,  я  стал  трудно  сходиться  с людьми. А прежних друзей отняла
война. Ты сейчас у меня самый близкий друг...
     Несколько  минут  шли  в  молчании.  Навстречу  им  промчалась по аллее
весело галдящая стайка подростков на лыжах.
     - А вообще-то, ты счастливее меня. У тебя есть Сережа. И мама.
     - Счастливее...  - задумчиво повторила Вероника. - Знаешь, муж так и не
видел  Сережу.  Фотокарточку,  правда, я послала на фронт, но не знаю, дошла
ли.  Успел  ли  он  получить до того как... пропал. А на отца в сорок втором
пришла похоронка, он был в ополчении...


x x x

     Больше  всех  приходу  Талызина  радовался Сережа. Иван всегда приносил
ему игрушки, возился с мальчиком, вечно они что-то мастерили.
     - Дядь  Вань,  пошли  строить  крепость! - говорил Сережа, и они шли во
двор,  где  возводили  сложное  строение  из  снега,  льда и веток - предмет
пристального  внимания  и  зависти  окрестных  мальчишек,  которые, впрочем,
скоро подключились к работе.
     Иван  и Сережа наращивали башни, сооружали подъездные мосты, выкапывали
вокруг  крепости  защитный ров. Или шли кататься на санках с уклона, который
начинался  прямо  в  конце  их улицы. Или просто отправлялись на прогулку, а
иной  раз  -  по  магазинам  за  покупками,  по  списку,  который составляла
Агриппина Захаровна.
     - Чего  ты  ждешь?  -  как-то  сказала  она  Веронике.  - Ты же видишь,
человек порядочный, положительный...
     - Не пьет, не курит, - попыталась Вероника перевести разговор в шутку.
     - Да,  не  пьет  и  не  курит,  если угодно! - повысила голос Агриппина
Захаровна. - И он любит тебя, неужели ты слепая?
     - Знаю, - тихо произнесла Вероника.
     - Посмотри  на  себя,  - продолжала мать. - Как ветка, высохла. Сколько
можно ждать-то?
     - Всю жизнь.
     - Сколько  уже  лет  нет  писем!  Сколько  времени  прошло,  как  война
кончилась!..  Когда  же  ты научишься смотреть правде в глаза, а не витать в
эмпиреях! Коли остался жив - дал бы о себе знать.
     - Ты  же  знаешь,  на  войне  всякое  бывает.  Может быть, он выполняет
особое  задание, не имеет права писать домой... Помнишь, я приносила книжку?
- устало возражала Вероника.
     - О  господи!  -  всплеснула  руками  Агриппина  Захаровна. - Ты иногда
рассуждаешь  как  ребенок,  мне  просто  страшно становится за тебя. Помру -
совсем  беспомощной останешься, да еще с Сережкой на руках. Как можно верить
всяким  выдумкам?  Мало  ли  чего писатели насочиняют? Я вот что скажу тебе,
голубушка,  -  произнесла  веско мать. - Не хочешь о себе, так хоть о Сереже
подумай.  Ребенку нужен отец. - Агриппина Захаровна понизила голос, глядя на
мальчика,  увлеченного  "конструктором",  который недавно подарил Талызин. -
Вчера  они  играли  тут  с  Иваном,  - мать перешла на шепот, - а я на кухне
была.  Иду в комнату и слышу - Сережка говорит: "Дядь Ваня, хочешь быть моим
папой?". Я и остановилась.
     - Ну, а Иван? - спросила Вероника дрогнувшим голосом.
     - Он  взял  его на руки, подкинул, потом прижал к себе и сказал: "Хочу.
Очень хочу, Сережа".
     Вероника отвернулась.
     - Что скажешь? - наседала мать.
     - Слишком  просто  все  у  тебя  получается,  мама,  - покачала головой
Вероника.
     - А  у  тебя  слишком  сложно! Знаешь, Ника, не нами сказано: "Спящий в
гробе, мирно спи, жизнью пользуйся, живущий".
     - Ненужный   разговор,   мама.   Оставим  его,  -  решительно  оборвала
Вероника, завидя в окно Талызина, открывающего калитку.
     Едва Иван вошел в дом, к нему с радостным возгласом бросился Сережа.
     - Что  принес,  дядь  Вань?  -  спросил  он  после  того,  как Талызин,
подбросив его в воздух, поставил на место.
     - Сергей! - укоризненно произнесла Вероника.
     - А  что? Вопрос по существу, - весело сказал Иван и, достав из кармана
игрушечный  грузовик  ядовито-зеленого  цвета,  протянул  подарок  мальчику,
который тут же принялся катать машину по полу.
     Агриппипа Захаровна, постояв несколько минут, отправилась на кухню.
     - Сегодня  день  подарков,  Ника!  -  продолжал Талызин. - У меня и для
тебя есть кое-что.
     - Люблю подарки, - улыбнулась Вероника, протягивая руку.
     - Сначала ответь на один вопрос. Есть у тебя подружка в Новосибирске?
     - В Новосибирске? - удивленно повторила Вероника.
     - Да.
     - Никого  у  меня  там  нет,  -  покачала  она  головой. - А почему ты,
собственно, спрашиваешь?
     - Нет, ты вспомни, вспомни, - настаивал Талызин.
     Вероника опустила руку:
     - На  что-что,  а  на  память,  слава богу, я не жалуюсь. Говори, в чем
дело?
     Иван достал письмо из кармана.
     - Вот,  почтальонша  только  что  у  калитки  передала.  Для  тебя.  От
неизвестной мне девушки по имени... Ты чего испугалась, глупая?
     - Дай сюда.
     Побледневшая   Вероника   взяла   конверт,  внимательно  прочла  адрес,
некоторое  время  вертела  в  руках  потертый прямоугольник письма. Наконец,
решившись,   неловко,  наискосок  надорвала  его  и  отошла  к  окну,  чтобы
прочитать страницу, вырванную из ученической тетради.
     Талызин,  которому  передалась  взволнованность  Вероники,  с  тревогой
наблюдал за ней.
     Вероника, пробежав глазами листок, сдавленно вскрикнула.
     Талызин кинулся к ней:
     - Ника, что случилось?
     - Он жив! Слышишь?.. Он жив, жив, жив, - повторяла она словно в бреду.
     В комнату вошла встревоженная Агриппина Захаровна.
     - Ника, что с тобой? Тебе плохо? От кого письмо?
     - Я всегда знала, что он жив, - произнесла Вероника и разрыдалась.
     Писала  медсестра  новосибирского  госпиталя  для тяжелораненых. Писала
"на  свой  страх  и  риск"  и  просила  извинить, что берет на себя смелость
сообщить,  что  муж  Вероники  обгорел  в  тапке  и лишился зрения. Решил не
возвращаться  домой, хотя его уговаривали и врач, и вся палата. Твердил, что
не  хочет  быть  никому  обузой.  Повторял,  что  уж  как-нибудь  сам, один,
скоротает  век, да и государство не даст пропасть. Прошло столько времени, а
состояние  его  не  улучшилось.  "Не  знаю,  какое решение Вы примете, но не
написать Вам я не могла", - заключала письмо медсестра.
     Вероника  тщательно  сложила  письмо, спрятала его в сумочку, подошла к
вешалке и стала одеваться.
     - Ты куда? - спросила мать.
     - За  билетом  на  вокзал.  -  Вероника держалась спокойно, только чуть
подрагивающий голос выдавал волнение.
     - Можно,  и  я  пойду  с  тобой? - спросил Талызин. - С билетами сейчас
туго...
     Вероника кивнула.
     По  дороге  они  не  разговаривали. Иван смотрел на ее бледное, усталое
лицо,  ставшее  таким  дорогим, и чувствовал: в его жизни что-то непоправимо
рушится. И снова остро ощутил вновь надвигающееся одиночество.
     Хорошо  бы разрубить этот узел одним ударом. Но как это сделать? Уехать
куда-нибудь,  все  поменять  в  жизни?  Немного  отдает  ребячеством... Нет!
Бросать  институт  глупо:  учеба  заканчивается,  осталось совсем немного. И
есть  у  него  две-три  идеи  насчет разведки полезных ископаемых, профессор
признал их заслуживающими внимания.
     Троллейбус,  в  котором  они  ехали, медленно вползал на Крымский мост.
Монументальный  вход  в  Центральный парк культуры и отдыха остался по левую
руку.
     Вероника смотрела на Москву-реку, но мысли ее витали где-то далеко.
     С   билетами   действительно   оказалось  трудно  -  начались  школьные
каникулы, и все поезда были забиты.
     Талызин  безрезультатно  простоял  полтора часа в воинскую кассу, затем
отвел  в сторонку задерганного начальника вокзала и несколько минут о чем-то
с ним толковал.
     Вероника,   присев   на   краешек   освободившейся  скамьи,  безучастно
наблюдала за его действиями. Наконец Талызин подошел к ней.
     - Понимаешь,  какая  штука,  - растерянно пробормотал он. - Билет можно
взять только на сегодня. На кассу предварительной продажи надежды нет.
     - На  сегодня?  - оживилась Вероника. - Это еще лучше! Тогда я смотаюсь
домой за вещами.
     - Не  успеешь,  -  покачал  головой  Талызин.  - До отхода поезда, - он
глянул на часы, - тридцать пять минут.
     - Собственно, мне и не надо ничего, - решила Вероника. - Поеду так.
     - Места - только в общем вагоне.
     - Боже  мой,  да какое это имеет значение?! - воскликнула Вероника. - Я
готова пешком идти в Новосибирск, по шпалам...
     - Ладно, беру билет.
     Иван  отошел  и,  вернувшись  через  короткое  время,  вручил  Веронике
твердый картонный прямоугольник.
     - Только не потеряй, - сказал он. - Ты в таком состоянии...
     - Я   совершенно   спокойна,   -  возразила  Вероника,  но  лихорадочно
блестевшие глаза выдавали ее волнение.
     - Пойдем  буфет  поищем, кофе попьем, - предложил Талызин, посмотрев на
вокзальные часы.
     - Пойдем, - безучастно согласилась она.
     Они пили кофе из бумажных стаканчиков, стоя у захламленного столика.
     - Послушай,  может,  я с тобой поеду? - неожиданно предложил Иван. - Ты
совсем какая-то отключенная...
     - Нет-нет,  что ты, это невозможно! А со мной все в порядке, - заверила
Вероника.
     - Хорошо, только возьми себя в руки.
     - А  ты заскочи к маме... - Вероника запнулась. - Скажи, как сложилось.
Ладно? И сообщи на работу.
     - Само собой, - кивнул Иван.
     На  какой-то  миг все это показалось ему нереальным: и куда-то спешащие
толпы  пассажиров  с  узлами,  чемоданами  и детишками, и длинная молчаливая
очередь в буфет, и сизые клубы табачного дыма, плавающие между столиками...
     - Не  грусти,  Ваня.  - Вероника пригнулась к Талызину, чтобы перекрыть
вокзальный  гул.  - Кто же виноват, что так сложилось? - Она положила ладонь
на его руку. - Так даже лучше...
     - Пойдем на перрон.
     Они нашли ее вагон и стали в длинную очередь, ждущую начала посадки.
     Талызин  вытряхнул из бумажника все деньги, что были у него при себе, и
отдал Веронике.
     - Возьми  хоть  на  обратную  дорогу,  - сунула она ему в карман смятую
купюру.  Сзади  успел  вырасти  немалый  хвост.  Билетов  в общий вагон было
продано явно больше, чем он мог вместить.
     - Если  нужна  какая-то помощь... - начал Талызин. - В общем, если что,
дашь мне телеграмму, помогу.
     - Я знаю, - просто сказала Вероника.
     Когда им удалось протиснуться в вагон, свободных мест уже не было.
     Какой-то   инвалид  с  костылями  подвинулся,  освободив  для  Вероники
местечко.   Он  был  навеселе  и  то  и  дело  отгадывал  залихватский  чуб,
закрывающий  глаза.  Инвалид хотел что-то сказать, но посмотрел на ее лицо и
промолчал.
     Последние минуты тянулись особенно медленно.
     - Ой,  чуть  с  собой  не увезла... - Вероника открыла сумочку, достала
продуктовые и хлебные карточки и протянула их Талызину.
     - Вишь,   забывчивая  у  тебя  жинка,  гражданин-товарищ,  -  подмигнул
инвалид Талызину.
     Народу  в купе все прибывало. Под скамьями места для вещей уже не было,
и груда узлов и чемоданов росла на полу.
     - Ты выбраться не сможешь, - забеспокоилась Вероника.
     - А  что,  по  стопочке?  - предложил Талызину инвалид и, не дождавшись
ответа, обиженно отвернулся, что-то пробормотав.
     - Знаешь,  Ваня,  что меня больше всего мучает? - еле слышно произнесла
Вероника.
     - Что?
     - Он ведь так и не увидит Сережу. Никогда...
     Толстая  проводница, протискиваясь по коридору, объявила, что до отхода
поезда остается пять минут и провожающих просят покинуть вагон.
     Едва   Талызин   соскочил  с  подножки,  поезд  тронулся.  Двигался  он
медленно, словно нехотя.
     Иван  шел  рядом  с  вагоном,  заглядывая в окно. Сквозь пыльное стекло
тускло просматривалось печальное лицо Вероники.
     "Словно лик скорбящей богоматери", - подумал Талызин.


x x x

     На  следующий  день,  выполнив  все поручения Вероники, Талызин отыскал
телефон-автомат   и   позвонил  Андрею  Федоровичу.  Он  почувствовал  вдруг
настоятельную потребность встретиться и поговорить с ним.
     Сначала  он  позвонил  ему  на  работу.  Телефон не отвечал. Тогда, без
особой  надежды,  Иван  набрал  его  домашний номер. Против ожидания, Андрей
Федорович  оказался  дома.  Разговор, однако, получился каким-то странным. В
голосе   Андрея   Федоровича,  обычно  сдержанного  и  спокойного,  сквозили
тревожные нотки.
     - Добрый  день,  Андрей  Федорович,  - начал Талызин. - Мне хотелось бы
спросить...
     - А,  узнаю,  узнаю,  -  поспешно перебил собеседник, не называя его по
имени.
     - Нельзя ли...
     - Я  приехал  домой  на обеденный перерыв. Выхожу через двадцать минут.
Так  что  времени у меня нет, - ровным голосом проговорил Андрей Федорович и
повесил трубку.
     Иван  некоторое  время  слушал короткие сигналы, не в силах постигнуть,
что  произошло.  "Заболел?  Не  узнал  меня? Или, может, я чем-то провинился
перед ним?"
     Повесив  трубку,  Талызин машинально оглянулся. К телефону-автомату уже
выстроилась  очередь,  и  кто-то  из  самых  нетерпеливых  стучал  в  стекло
пятнадцатикопеечной монетой.
     Он  вышел  из  кабины  как  в  тумане.  Быстро  перебрал  в памяти весь
короткий,   сумбурный  разговор,  в  голове  всплыла  фраза:  "Выхожу  через
двадцать минут". "Через двадцать минут", - вслух повторил Талызин.
     В  следующее  мгновение он подскочил к краю тротуара и остановил такси.
Назвав адрес, попросил водителя:
     - Гони вовсю! Очень тороплюсь. У нас - восемнадцать минут.
     Шофер покачал головой и тронул машину.
     Талызин  выскочил из такси в тот момент, когда Андрей Федорович выходил
из  дома.  Заметив Ивана, он жестом отпустил свою машину и, едва та скрылась
за углом, подошел и предложил:
     - Пройдемся?
     Они  свернули  на набережную, где из-за пронзительного ветра не было ни
души. Молча миновали баржу, превращенную в плавучий ресторан.
     - Я  приехал, потому что очень огорчился нашим телефонным разговором, -
первым нарушил молчание Талызин.
     Андрей Федорович промолчал, ограничившись кивком.
     - Что случилось?
     - Пока   не   случилось,   но  может  случиться,  -  проговорил  Андрей
Федорович.  -  Теперь,  Ваня,  многое  случается...  Но  об этом говорить не
будем.
     - А о чем будем?
     - О тебе. Как идет учеба в институте?
     - Нормально.  Курс  фактически  закончил, осталась только преддипломная
практика да защита диплома.
     - Это  хорошо.  -  Казалось,  эта  одобрительная реплика относится не к
словам  Талызина, а к каким-то затаенным мыслям Андрея Федоровича. - Удачно,
Иван,  что  ты  позвонил.  Я  сам собирался разыскать тебя. А на разговор по
телефону не обижайся. Суть, сам понимаешь, не в форме.
     Когда они повернули на другую улицу, Андрей Федорович остановился.
     - В   нашу   страну,   я   узнал,  из-за  рубежа  приходят  запросы  на
специалистов.  Есть  и  из  Южной Америки. Больше всего требуются, представь
себе, горные инженеры.
     - И что?
     - Ты  должен  уехать.  Пока подпишешь контракт на три года, а там видно
будет.
     - Но у меня преддипломная...
     - Вот  там  ее  и  пройдешь,  свою  практику,  -  махнул  рукой  Андрей
Федорович. - Парень ты способный, это проверено.
     - Почему такая спешка?
     - Этого сказать тебе не могу.
     - Но все-таки...
     - Ты мне веришь?
     - Верю.
     - Тогда  собирайся.  Вместо  диплома  получишь пока справку, что прошел
полный курс наук в Горном институте и можешь занимать инженерную должность.
     - Может  быть,  я снова мобилизован? - осенило Талызина. - У меня новое
задание?
     - Задание одно: уехать. Как можно скорее. И желательно - подальше.
     ...В  общежитие  Талызин  возвращался оглушенным. Особенно потрясли его
слова  Андрея  Федоровича:  "Мне  больше не звони. И увидеться скоро едва ли
сможем.  Все  варианты  командировки,  что  станут  тебе предлагать, - будут
подбираться  по моему поручению. А если необходимо будет связаться с тобой -
я это сделаю сам".


 * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *


ГЛАВА ПЕРВАЯ

     Миллер  завершил  обстоятельный  доклад  о  результатах  своей поездки,
однако медлил покидать кабинет генерала.
     - Ну, что еще, Карло? - спросил Четопиндо.
     - У  меня  есть  для  тебя,  Артуро,  нечто  интересненькое.  -  Миллер
небрежно  развалился  в  кресле,  чего  раньше  никогда  не  позволял себе в
присутствии Четопиндо.
     Тот  пребывал,  однако,  в  благодушном настроении и сделал вид, что не
обратил  внимания на развязность помощника. Впрочем, каково будет настроение
шефа  в  следующую  минуту,  предугадать  было  трудно,  оно  скакало словно
температура у больного лихорадкой.
     Миллер попросил:
     - Пусть принесут чаю.
     Несколько  удивленный  и  заинтригованный, Четопиндо вызвал секретаря и
отдал соответствующее распоряжение.
     Когда  на  столе  шефа  появился  чай, помощник встал и тщательно запер
дверь кабинета.
     - Ты   не   утопить   меня  вздумал?  -  поинтересовался  Четопиндо,  с
возрастающим  интересом  наблюдая  за  действиями  Миллера.  -  Только учти,
Карло, что стакан чаю - не бассейн, а я - не Гарсиа...
     Миллер  промолчал.  Жестом  фокусника  он  достал  из кармана пробирку,
которую привез из командировки.
     - Что это? - спросил генерал.
     - Райское блаженство, Артуро.
     - А точнее?
     - Это  наркотик, который соединяет в себе все лучшие, самые драгоценные
свойства всех прежних.
     - Забавно.
     - Этот   белый  порошок  тонизирует  -  и  расслабляет,  усыпляет  -  и
заставляет  бодрствовать, он дает возможность в течение одной минуты прожить
целую жизнь, равную столетию, - вдохновенно распинался Миллер.
     - А  может,  ты  задумал  не  утопить,  а отравить меня, а? - сощурился
Четопиндо.  -  Ладно.  Ты  примешь порошок первым, - решил, немного подумав,
генерал.
     Пока  Миллер  осторожно  вытряхивал  кристаллики  в стакан, Четопиндо с
вожделением  следил  за  пробиркой.  Миллер  знал,  что генералу не терпится
попробовать новое снадобье.
     - Второй стакан ни к чему. Будем пить из одного, - сказал Четопиндо.
     Карло  размешал  чай  ложечкой  и  поднес  стакан  к губам, подумав: "В
первый  и  последний  раз..."  На  вкус  это был самый обычный чай, лишенный
какого  бы  то  ни  было  привкуса. Немудрено, что Ильерасагуа не заподозрил
ничего неладного во время их чаепития.
     - Помирать,  так  вместе!  -  сказал  Четопиндо  и  тоже  отхлебнул  из
стакана.  -  Ты  разыгрываешь меня, Карло! - воскликнул он. - Это же обычный
чай.
     Помощник  и  сам  решил было, что среди крупинок сахара не оказалось ни
одной частицы снадобья.
     Он  понимал,  что, устраивая эту пробу, рискует многим, слишком многим.
Зато,  если удастся прист