Он же видит - у нас нет немецкого флага! - воскликнул
Миллер. - У вас есть какой-нибудь другой флаг?
     - У меня этого тряпья полный комплект.
     - И английский есть?
     - Конечно.
     - Так давайте его выбросим!
     - Нам теперь поверит только глупец, - отрезал капитан.
     Самолет  развернулся,  делая  заход.  Теперь его намерения не оставляли
никаких сомнений.
     - Какое   варварство   -  обстреливать  мирное  рыболовецкое  судно,  -
пробормотал Миллер.
     Капитан лишь усмехнулся.
     Первая  бомба  небольшого  калибра  упала  далеко  перед носом корабля.
Миллер испуганно шарахнулся и присел за толстым бунтом каната.
     Матросы  выполняли  команды  капитана  и  не  обращали  на  окружающее,
казалось, никакого внимания.
     "Низшая  раса, - подумал Миллер. - Они не отдают себе отчета в ценности
жизни как таковой".
     - Можете спуститься в трюм, там безопаснее, - предложил ему капитан.
     Миллер пожал плечами:
     - Какая разница, где погибнуть?
     Он  отчаянно  трусил,  но  ему  не хотелось окончательно пасть в глазах
капитана и матросов.
     - Уйдем,  -  успокоил  его  капитан, - и не из таких передряг выходили.
Нас преследует один самолет. Кроме того, похоже, он отбомбился.
     - Совсем   обнаглели,  канальи!  -  Миллер  с  тревогой  наблюдал,  как
английские самолеты преследуют суда.
     Тревога  была  не  напрасной: капитан ошибся, предполагая, что самолет,
увязавшийся за ними, отбомбился.
     Убедившись,  что  пулеметный  обстрел не принес суденышку существенного
вреда  -  капитан  умело  бросал  его  из стороны в сторону, - пилот изменил
тактику.  Он  заложил  крутой  вираж,  на  выходе  из  которого  от самолета
отделилась целая серия зловещих черных капель.
     Миллер  со  страхом  следил  за летящими вниз бомбами. Впечатление было
такое,  что  все  они нацелены прямо на него. И никуда от них не убежать, не
спрятаться...
     Летчик  был,  видимо,  искушен  в  бомбометании. На сей раз он учел ход
корабля.
     - Стоп!  Полный  назад!  -  отчаянно  крикнул  капитан  в  переговорную
трубку.
     Корабль дрогнул всем корпусом, словно живое существо, и подался назад.
     Все  бомбы  ухнули  в  воду  - Педро и на этот раз вышел победителем из
нелегкого  поединка.  Одна  все же взорвалась совсем рядом с кораблем. Взрыв
потряс  корпус  судна. Волна плеснула поверх палубы, вмиг обдав всех, кто на
ней находился.
     Самолет удалялся.
     - Ну,  вот  и  весь  спектакль,  -  спокойно  произнес  капитан. - Наша
посудина  - слишком жалкая добыча для него. Вот если б мы открыли огонь, эта
каналья  не  успокоилась  бы  до  тех пор, пока нас не потопила... У вас вид
мокрой курицы, дружище! - добавил он, обращаясь к Миллеру.
     Карл Миллер одернул мокрые бесформенные брюки, облепившие ноги.
     Гулкий   взрыв   потряс  воздух.  Длинный  корабль,  стоявший  поодаль,
переломился  надвое.  С  борта  "Виктории"  было  видно,  как  обе половинки
поднялись кверху, словно в замедленной съемке, и затем опали.
     - "Тильбек"... - прошептал Миллер.
     Узники,  облепившие палубы, кидались в воду. Их расстреливали с катеров
эсэсовцы,  а  сверху  поливали  свинцом  самолеты. Летчики, видимо, так и не
смогли разобраться, на кого они совершили нападение.
     И  еще  один  взрыв  тугой  волной ударил в грудь. Высокое пламя, почти
бесцветное  в  дневном свете, факелом вонзилось в небо. Бомбы подожгли самый
большой из немецких кораблей - трансатлантический лайнер "Кап Аркона".
     Миллер коротко объяснил капитану, чем гружены гибнущие корабли.
     - Страшны  дела  твои,  господи, - перекрестился капитан. - Клянусь, уж
лучше торговать рабами, чем топить их.
     Он  успел  отвести  свой корабль от гибнущих судов. Крики тонущих здесь
уже  не  были  слышны,  и  картины  пожаров  и  взрывов  казались  не такими
трагичными, почти игрушечными.
     Перед  мысленным  взором капитана начала вырисовываться некоторая, хотя
и  зыбкая  пока  что,  перспектива:  уйти,  прежде  всего,  из опасной зоны;
воспользовавшись  общей  неразберихой, стать на якорь в одном из нейтральных
портов.  Там можно будет произвести ремонт судна, пострадавшего при обстреле
и  бомбежке,  залатать  палубу, восстановить мачту, а также пополнить запасы
воды, продуктов и угля перед долгим прыжком через океан...
     - Хорошо идет "Виктория", - сказал Миллер.
     Капитан удивленно посмотрел на него:
     - Какая еще "Виктория"?
     Услышав  историю  о  том,  как  Миллеру  на  ходу пришлось наречь судно
каким-нибудь  именем,  причем  сделать  это  без  запинки,  чтобы не вызвать
подозрения эсэсовцев, Педро развеселился.
     - Ничего  не  вижу  смешного.  Я  ведь  до  сих  пор  не знаю ни вашего
настоящего имени, ни названия судна, - заметил Миллер.
     - Моя  посудина  в  судовых  документах  называется  "Кондор", - сказал
капитан,  становясь  серьезным.  -  Заметьте  это  на  всякий  случай. А что
касается  моего  имени,  думаю,  оно  вам  ни  к  чему.  Можете  звать меня,
допустим, Педро - так я, помнится, и представился вам.
     - Педро так Педро, - согласился Миллер.
     "А  ведь этот Миллер в некотором роде капитал, - подумал капитан Педро,
бросив  взгляд  на  собеседника.  -  Военный  преступник  - разве это плохой
товар?  Вот сломят Германию, и за таких, как он, военная администрация будет
платить  с головы. Да уже и сейчас русские наверняка заплатили бы... Мало ли
кем  он  был  в прошлом. Об этом Миллере говорили в Берлине разное... Или уж
лучше  держать курс на его багаж. Надежнее. Тут нужно обмозговать все, чтобы
не попасть впросак".
     Кругом,  сколько  хватало  глаз,  расстилалось спокойное море. Гибнущие
корабли  и  люди  давно  уже  скрылись  за  горизонтом.  Гребни волн кое-где
курчавились  белыми  барашками,  а  если  посмотреть вверх, то между облаков
можно было увидеть сверкающие куски по-весеннему яркого неба.
     - Вот  прибудем  мы с божьей помощью на место, - спросил капитан, - чем
вы там намерены заняться, Миллер?
     - Почему это вас интересует?
     - Да так...
     - Там   видно   будет...   В  слаборазвитых  странах  много  точек  для
приложения сил.
     - И капитала?
     - И капитала, - кивнул Миллер и пристально посмотрел на Педро.
     Тот небрежно швырнул за борт погасшую сигарету:
     - Что ж, опыт у вас немалый.
     - Это о чем вы?
     - А  вот  о  чем:  уж  не  вздумаете  ли  вы,  Миллер,  соорудить у нас
концлагерь, на манер ваших?
     - Если  понадобится  - соорудим. Свободный мир не раз еще пожалеет, что
сокрушил  Германию  -  бастион,  который  защищал  Европу  от большевистских
варваров, - отчеканил Миллер.
     - Вас ждут за океаном?
     - У  нас  всюду  есть  единомышленники,  -  несколько  туманно  ответил
Миллер.
     Ничего более определенного капитану выжать из него не удалось.
     Штурмбанфюрер погрузился в думы.
     "С  драгоценностями  и  золотом  придется  нелегко,  -  размышлял он. -
Золото всех притягивает словно магнит".
     В этот момент капитан заметил, что судно теряет скорость.
     - Почему падает ход? - спросил он.
     Миллер пожал плечами:
     - Непонятно.
     - Бездельники!   -  загремел  Педро.  -  В  Любекской  бухте  мы  взяли
достаточно угля, а вы ленитесь швырнуть в топку лишнюю лопату!..
     - Давление пара в норме.
     - Поднять  его  до  красной  черты!  К рыбам, на дно захотели? Олухи! -
надрывался  капитан  в  переговорную трубку. - Я вижу, вы всем скопом решили
совершить  обряд самоубийства. Каждая лишняя минута промедления может стоить
нам жизни...
     - Капитан, в трюме вода, - взволнованно доложил боцман.
     Взрывы английских бомб не прошли для судна бесследно.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     Шум   лодочного  мотора  казался  Талызину  оглушительным.  Придерживая
здоровой  рукой  руль,  он  тревожно  оглядывал берега. В любую минуту могла
возникнуть опасность.
     Из-за  поворота  показался  аккуратный  кирпичный домик под островерхой
шиферной  крышей.  С  крыльца  -  видимо,  на  шум мотора - сбежал человек и
спустился  к  воде. Крича что-то, он махал Талызину рукой, чтобы тот пристал
к  берегу.  Иван  на  всякий  случай помахал ему в ответ и промчался дальше.
Вскоре домик скрылся из поля зрения.
     Свинцовая  усталость  сковывала  тело,  даже  поворачивать  руль  стало
тяжело.  Спать  хотелось  так,  что  глаза  слипались.  Чтобы  ненароком  не
задремать  в  лодке  и  не  врезаться в берег, Иван принимался снова и снова
повторять по памяти химические формулы, которые надиктовал ему Пуансон.
     Сколько прошло времени с момента побега из лагеря, он не знал.
     "Сейчас  вот  засну  и  бессмысленно погибну. Что может быть глупее?" -
подумалось  Талызину.  В  это мгновение мотор чихнул. Через минуту-другую он
чихнул  еще  несколько  раз  и  заглох.  Талызин  снова  и  снова нажимал на
стартер,  потом  понял: кончился бензин. Он вывернул руль к берегу, лодка по
инерции достигла его и мягко ткнулась носом в песок.
     Иван осторожно огляделся, ничего подозрительного не заметил.
     Дальше  продвигаться  на  лодке  нельзя  -  нет весел, раздобыть бензин
негде.  Оставлять  лодку  здесь  тоже  не  имело  смысла  - лишняя улика для
возможной  погони.  Из  последних  сил он столкнул лодку и пустил ее вниз по
течению.  Затем  поднялся по косогору. Местность была, к счастью, безлюдной.
Пройдя  метров триста, Талызин набрел на густые заросли краснотала, забрался
в них, свалился и мгновенно уснул.
     После  короткого  сна,  освежившего  силы,  он  снова  двинулся в путь.
Дорога  шла среди аккуратно размежеванных полей, похожих на шахматную доску.
Пахло прелым листом, набухшей землей, ранней весной.
     Изредка  навстречу  шли  люди,  однако  с  ним  никто не заговаривал. У
каждого,  видимо, хватало своих дел и забот. Встречались и бомбовые воронки,
до  половины  заполненные  водой.  Видимо,  когда  союзники бомбили Гамбург,
доставалось и пригородам.
     Машин  почти  не  попадалось.  Однажды,  когда  издали  послышался  шум
мощного  мотора,  Талызин,  повинуясь  интуиции,  быстро свернул в сторону и
спрятался  за высокой насыпью. Тут же убедился, что предосторожность не была
излишней:  мимо  промчался  грузовик  с  солдатами.  Подождав,  пока  машина
скроется из виду, Иван двинулся дальше.
     Он  поставил  перед  собой  четкую  цель  -  добраться  до  Гамбурга  и
попытаться разыскать явку, которую ему дали в Москве.
     Рассудив,  что  надежнее  двигаться  вдоль  реки,  он снова спустился к
воде.
     Талызин  шел  несколько  дней.  Ночевал  где  придется:  в прошлогодних
скирдах, полуразрушенных бомбежками строениях...
     На  четвертый  день пути начало ощущаться дыхание большого города: чаще
встречались  люди, машины. Несколько раз реку пересекали мосты, близ которых
было  особенно  опасно:  мосты  усиленно  охранялись,  и каждый раз Талызину
приходилось  делать огромный крюк, на который уходило немало времени. Тем не
менее  он  упорно  придерживался  реки,  поскольку  она,  как он убедился по
встреченной на перекрестке дорожной схеме, вела к Гамбургу.


x x x

     "Гамбург  -  2  км" - лаконично извещала готическими буквами аккуратная
табличка  у  дороги.  Талызин  замедлил  шаг.  Любой полицейский или военный
патруль  может  счесть  его  подозрительным.  Правда,  солдатский  мундир со
знаками  за  ранения, которым снабдили его в лагере, сидел довольно ладно, и
его можно привести в пристойный вид.
     Он  погляделся  в окно одноэтажного домика, выбежавшего к самой дороге,
поправил  головной  убор,  мысленно  повторил  придуманную  на ходу версию и
решительно  направился в сторону цирюльни. Над ее крыльцом весело скалился с
вывески  цирюльник  в  грязно-белом  фартуке, с ножницами в руке. Что-что, а
побриться было необходимо.
     В  скромном  салоне клиентов не было. Скучающий парикмахер сидел у окна
и  просматривал  "Фелькишер беобахтер". "Странно, совсем молодой мужчина - и
не в армии", - отметил про себя Талызин, переступив порог.
     - Добрый день, - сказал он.
     - Не очень-то добрый, - проворчал мастер, отрывая взгляд от газеты.
     - Что так?
     - Того и гляди, бомба на голову свалится.
     - Трудные  времена...  -  неопределенно  произнес  Талызин  и  прошел в
салон.
     - Вы-то  откуда  такой?  -  спросил парикмахер, внимательно разглядывая
посетителя и не торопясь встать со стула. - И куда направляетесь?
     - К сестре иду. В Гамбург.
     - В  Гамбург?  - покачал головой парикмахер. - Не советую. Там сплошной
ад, бомбят день и ночь.
     Талызин развел руками:
     - Понимаете,  у  меня  безвыходное положение. Приехал домой в отпуск по
ранению,  левую  руку  зацепило.  Приехал,  а  дома  нет.  И никого нет, все
погибли от бомбы.
     - Да,  дела,  -  протянул  парикмахер и поднялся. Одна нога у него была
протезная.  Он  перехватил взгляд клиента и сказал, указывая на его знаки за
ранения:
     - Вижу, и вам хлебнуть пришлось. Много ранений...
     - Потом посчитаем, - улыбнулся Талызин.
     - Прошу, - указал парикмахер широким жестом на кресло.
     Талызин сделал шаг.
     - Честно  вам  скажу:  у  меня  денег  нет  заплатить вам за работу. На
ночевке обокрали.
     - Бывает...  Поэтому  и  вид такой? Ладно, ладно, солдат солдату всегда
поможет. Садитесь!
     Ловко  намыливая  лицо  клиента,  парикмахер  без  умолку разговаривал.
Талызин  узнал,  что народ разбегается от бомбежек, люди устали от войны, от
очередей,  от  общей  неразберихи.  Даже  девчонка-помощница - и та покинула
парикмахера, и ему самому приходится взбивать мыльную пену. А что делать?
     - В  последнее  время происходят странные вещи, - говорил парикмахер. -
По   шоссе,   говорят,  в  течение  нескольких  дней  гнали  массу  лагерных
заключенных.
     - Куда гнали? - спросил Талызин.
     - Осторожнее,  я  вас  порежу...  В сторону Гамбурга. А там, говорят, в
порт.
     - Зачем?
     Бритва мастера замерла в воздухе.
     - Вот и я спрашиваю - зачем? Может быть, эвакуировать морским путем?
     - Может  быть,  -  пробормотал  клиент, ошеломленный новостью. Он начал
догадываться, что означает эта "эвакуация".
     - Где  же  справедливость? - продолжал разглагольствовать парикмахер. -
Мы,  немцы,  должны  гибнуть под бомбами, а разная неарийская сволочь, враги
рейха...  - Он провел бритвой по щеке клиента, полюбовался сделанной работой
и неожиданно спросил: - Послушайте, вы, наверно, гамбуржец?
     - Нет.
     - А говорите как коренной житель города.
     - От  сестры  перенял.  Она  на  лето всегда к нам в деревню приезжала,
вместе  росли,  -  произнес  Талызин  и  подумал, что ни на мгновение нельзя
утрачивать  контроль  над собой. Парикмахер не так прост, как кажется. Будет
скверно, если клиент вызовет у него хоть малейшее подозрение.
     - Где она живет в Гамбурге?
     - Кто? - переспросил Талызин, чтобы выиграть секунду-другую.
     - Ваша сестра.
     - На Бруноштрассе.
     Талызин  назвал  одну  из  улиц  в  Гамбурге.  Готовясь  к операции, он
основательно изучил карту города.
     - Бруноштрассе...   -   Парикмахер  наморщил  лоб,  затем  сочувственно
поцокал. - Это близко к порту. Говорят, там мало домов уцелело...
     Закончив  работу, он ловко сдернул простынку, провел щеткой по жесткому
солдатскому воротнику Талызина и подмигнул:
     - Теперь хоть на свидание!


     В  Гамбург  он добрался где-то около полудня. Общее направление к порту
выдерживать  было  легко  -  время  от  времени  на  стенах домов попадались
стрелки-указатели "К гавани" для транспорта.
     Город  был  сильно  разрушен.  Лица  людей  хмуры, озабочены. Некоторые
копались  в  развалинах,  что-то  искали.  Много  было беженцев - с узлами и
чемоданами.
     От  дверей  продуктовых  магазинов  и лавок тянулись длинные молчаливые
хвосты  очередей. Талызин чувствовал сильный голод, но поесть было негде, не
было  денег.  Да  если  б и были, купить бы ничего съестного не удалось: все
продавалось по карточкам.
     На  полуобвалившейся  стене  болталась  табличка "Дитрихштрассе", чудом
удерживаемая одним крючком.
     Талызин  нашел  нужный  дом  -  один  из  немногих, он уцелел. Это было
мрачное   четырехэтажное  здание,  кирпичные  стены  которого  потемнели  от
времени.  На  уцелевших  окнах  крест-накрест наклеены полоски бумаги, чтобы
стекла не вылетели от взрывной волны.
     В парадном было полутемно, на лестничной клетке пахло мышами.
     Талызин  долго  звонил  в  нужную  дверь, но никто не откликался. Может
быть,  звонок  не  работает? Он постучал - никто не отозвался. Уехали? Никто
не живет?
     Несколько  минут  он  постоял  в  раздумье, затем повернулся и медленно
двинулся к выходу.
     Выходя  на  улицу,  Иван  столкнулся  со  стариком в поношенной одежде,
который нес сетку с картошкой.
     - Вы не из седьмой квартиры? - спросил Талызин.
     - Из седьмой.
     - Ганс Кирхенштайн?
     - Нет.
     - Как его найти?
     Старик подозрительно оглядел Талызина:
     - А вы кто ему будете?
     - Привез  ему  с  фронта  привет от родственника, - сказал Иван. - Мы в
одной роте служим, я отпущен по ранению на несколько дней.
     - Вижу,  что  по  ранению. - Старик пожевал губами, что-то соображая. -
Что ж, входите.
     Отпирая  дверь,  он  долго  возился  с  ключами  - их у него была целая
связка,  а  впустив Талызина, столь же долго запирал дверь, звякая какими-то
цепочками и громыхая засовами.
     - Ну,  как  там,  на  фронте? - спросил старик, справившись с последней
задвижкой.
     - Честно  говоря,  приходится нелегко, - проговорил Талызин. - Но духом
не падаем.
     - И  мы  не падаем, хотя и нам здесь не сладко. Видели, наверно, во что
превращен город?
     Талызин кивнул.
     Старик  привел  его  на  кухню  и  усадил  на табуретку, а сам принялся
перекладывать картошку из сетки в картонный ящик.
     "Хоть  бы  кофе угостил", - подумал Иван, но хозяину подобная мысль и в
голову  не  приходила.  Впрочем,  голод  -  дело  десятое. Сейчас разведчика
больше  всего  на  свете интересовало, где человек, которого он разыскивает.
Если   он   его   не  отыщет,  прервется  единственная  ниточка,  ведущая  к
гамбургскому  подполью.  Однако расспрашивать старика нужно осторожно, чтобы
не вызвать подозрений.
     - Выходит, Кирхенштайн при бомбежке погиб?
     - Нет, он в больнице.
     - Ранен?
     - Плеврит  у  него.  Мирная  болезнь, - усмехнулся старик, моя руки под
краном.
     - Вот  оно что, - протянул Талызин. - Жаль. Думал поразвлечься здесь, в
Гамбурге.  А  теперь  придется  потратить время, чтобы навестить его. Или не
стоит?
     - Дело  ваше.  -  Старик вытер руки худым полотенцем и тяжело опустился
рядом с гостем.
     - Навещу,  пожалуй, - решил Иван, - перед приятелем будет неудобно. Где
он лежит?
     - Больница далеко. Запишите адрес.
     - Я запомню.
     Повторив адрес и попрощавшись, Талызин вышел на улицу.
     Оставшись  один,  старик  долго  бормотал  себе  под  нос: "Какой это у
Кирхенштайна  родственник?  Что-то  не  припомню.  Надо  бы  расспросить его
подробнее. Ну, да бог с ним, с солдатом".
     Иван  шел  по  Дитрихштрассе,  и  в  голове  у  него  звучали последние
реплики, которыми он обменялся со стариком.
     - Держитесь  там,  на  фронте,  -  напутствовал его старик, не отпуская
дверную ручку.
     - Постараемся.
     Старик повернулся к Талызину и, таинственно понизив голос, прошептал:
     - Скоро в войне наступит перелом. Слышали, конечно?
     Талызин кивнул.
     - На  берегах  Балтики куется новое оружие. Оно повергнет в прах врагов
рейха.
     "Новое  оружие,  новое оружие, - билось в голове. - О нем уже говорят в
открытую!   Необходимо   как   можно   скорее  доставить  в  Москву  добытую
информацию".
     На  одной  из  улиц  по  дороге в больницу Талызин наткнулся на дымящую
полевую  кухню.  Здесь раздавали еду беженцам и тем, чьи дома были разрушены
бомбежкой.  Он