Франции? - поинтересовался Миллер, дуя на горячий эрзац-кофе.
     - Нет,  в  Германии...  Забыл  я,  как лагерь называется. Брату удалось
переправить  домой записку, одну-единственную... Больше мы от него ничего не
имели.  Страшная  записка,  доложу  вам.  Брат  рассказывал  в  ней об одном
надзирателе, который убивал пленных одним кулачным ударом.
     Миллер поперхнулся. Откашлявшись, он покачал головой:
     - У нас в лагере такого надзирателя, кажется, ее было.
     - В  Германии  не  один  лагерь...  Слушай,  а  может, ты с братом моим
сидел?  -  оживился  шкипер. - Его звали Жан, Жан Леру... Дома все его звали
Птижан.  Он  и  впрямь  был  малыш.  Сухощавый такой, в очках... Его долго в
армию  не  хотели  брать, но он настоял-таки, добровольцем пошел. Отечество,
видите  ли,  защищать...  Отечество,  которое  продал  Петэн.  Брат  сложил,
наверно, голову... Был отчаянный спорщик...
     - Теперь отольются ботам все слезы, - вставил усатый.
     - Птижан  был  гордостью  семьи.  -  продолжал  шкипер.  -  Ему прочили
блестящее  будущее.  Уже  на  первом  курсе  Сорбонны  он напечатал какую-то
выдающуюся  статью  по  химии. Я-то в химии, честно говоря, мало что смыслю,
но  Птижан  мне  объяснял - что-то там связано с органическими соединениями.
А,  да  что  говорить,  -  махнул  рукой  Леру-старший. - Так ты не встречал
Птижана?  Может,  он  жив?..  -  спросил  шкипер  с  внезапно  пробудившейся
надеждой. - Леру...
     Миллеру   не   потребовалось   особо   напрягаться,   чтобы  припомнить
тщедушного француза с вечно спадающими очками, изможденного как смерть.
     - Нет,  не  встречал.  Но  будем надеяться, что ваш брат жив, - ответил
Миллер.  -  Сейчас,  при  усиленных  бомбежках, многим заключенным, как мне,
удается бежать из лагерей.
     - Значит,  ты,  говоришь,  бежал из лагеря во время бомбежки? - спросил
Миллера капитан "Пенелопы". - А как же ты очутился в море?
     Миллер отставил кружку с недопитым кофе.
     - Я  не  прямо из лагеря бежал. Когда лагерь разбомбили - это случилось
сразу  после  ночной погрузки боеприпасов, - эсэсовцы наскоро выстроили всех
уцелевших  заключенных  в  несколько  колонн  и  погнали к морю. Мы решили -
эвакуация...
     - А оказалось? - нетерпеливо спросил кто-то из матросов.
     - Оказалось  - верно, эвакуация, да только... на тот свет, - усмехнулся
Миллер.  -  Пригнали  нас в Любек, а там уже приготовлены эшелоны. Затолкали
нас  в  товарные вагоны, как скотину, и - к морю, в Любекскую бухту... И все
это  -  в  страшной  спешке...  В  бухте  стояли  пустые  суда...  -  Миллер
полуприкрыл  глаза,  чтобы  получше  припомнить  названия  пароходов,  между
которыми  он  несколько  часов  назад чудом провел "Викторию" - "Кондора", и
медленно,  с  паузами  перечислил:  - "Тильбек"... "Атен"... "Кап Аркона"...
"Дейчланд"... Ну, еще там были сторожевые катера, баржи, мелкие суда...
     Выражение  настороженности исчезло с лица шкипера - Миллеру трудно было
не поверить, так убедительно, с деталями рассказывал он.
     Усатый что-то сосредоточенно припоминал.
     - Тебя на какое судно посадили? - спросил он Миллера.
     - "Кап Аркона", - ответил наугад штурмбанфюрер.
     - Точно!  Вспомнил!  -  радостно  произнес  усатый.  -  Это  ведь такой
большой океанский пароход, правда?
     - Да.
     - Я   плавал  на  нем  до  войны,  -  улыбнулся  воспоминаниям  усатый,
обращаясь ко всем.
     - Задолго? - спросил шкипер.
     - Задолго  до  войны,  еще  мальчишкой,  с  папой и мамой. Помнится, мы
занимали   каюту   второго  класса,  на  средней  палубе...  Комфортабельный
корабль,  ничего  не  скажешь.  Отец  говорил,  что "Кап Аркона" обслуживает
пассажирские линии Атлантики...
     - Твои воспоминания потом, - перебил его шкипер.
     Усатый смешался и умолк под его тяжелым взглядом.
     - "Кап  Аркона"  -  верно,  комфортабельный  лайнер.  Но нас там набили
столько,  что  яблоку  негде  было  упасть.  Я  поднимался  на борт одним из
последних  и  прикинул  на  глазок,  сколько  заключенных  прошло  по трапу:
пожалуй,  около пяти тысяч, не меньше, - продолжал Миллер. - Дожидаясь своей
очереди,  я  прислушивался  к  репликам, которыми перебрасывались эсэсовские
охранники...  Из  этих  разговоров  я  понял, что на нескольких баржах немцы
разместили  узников,  пригнанных  из  Штутгофа,  а  на пароходе "Дейчланд" -
заключенных  из  Заксенхаузена  и  Равенсбрюка,  что пароходы с заключенными
должны торпедировать гитлеровские подводные лодки.
     Миллер  слышал  не  столь  давно  о  подобном  плане  из уст коменданта
концлагеря  Нейенгамме  и  решил приплести его сюда для пущей достоверности:
уж  больно  неправдоподобной выглядела версия о том, что суда с заключенными
потопили  английские  самолеты. Мог ли он знать, что своим рассказом попал в
точку?
     План  немцев  действительно  совпадал  с  тем, что под большим секретом
поведал  комендант Нейенгамме, и немцы даже начали проводить его в жизнь, но
внезапный налет авиации союзников их опередил.
     На  войне,  как  известно,  не приходится зарекаться от неожиданностей.
Там,  в  Любекской  бухте, произошла одна из тех роковых случайностей, перед
которыми позднейшие историки лишь разводят руками.
     - Мы  погрузились  на  исходе  ночи,  когда  уже светало, - рассказывал
шурмбанфюрер,  -  и  сразу  же  начались взрывы на кораблях. Это действовали
подводные лодки...
     Он  старался, чтобы его рассказ выглядел документально точным, понимая,
что от этого многое сейчас зависит.
     - ...Сначала  немцы торпедировали баржи с заключенными из Штутгофа. Там
были женщины и дети. Они кричали так, что кровь стыла в жилах.
     "Ай  да  Миллер!  -  подумал  Педро.  - Фантазии ему не занимать. Можно
подумать, что он и впрямь был там".
     - Немцы   не   очень   спешили.  Возможно,  торпедирование  кораблей  с
заключенными  носило  для  них учебный характер. И тут их опередила внезапно
налетевшая авиация, - продолжал Миллер.
     - Люфтваффе? Тоже "учебный характер"? - задал вопрос шкипер.
     Миллер пожал плечами:
     - Кто  их  разберет... Нам было не до того. Бомбы посыпались как горох.
Но  кто-то  крикнул,  я  сам  слышал,  что  самолеты английские, - осторожно
добавил он.
     - Чушь! Быть такого не может, - убежденно произнес пышноусый француз.
     - Может, ошибка вышла? - предположил кто-то из матросов "Пенелопы".
     - За такие ошибки, знаешь... - сказал шкипер.
     - Так  или  иначе,  самолеты  нас разбомбили, и это был конец, - сказал
Миллер.  -  Я  видел,  как  затонул "Тильбек". Бомба пробила верхнюю палубу,
среднюю  и  взорвалась  где-то  в  трюме. Корабль переломился надвое, словно
кусок   хлеба...  -  Он  сломал  пополам  ломоть,  который  держал  в  руке,
показывая,  как  затонул  "Тильбек".  -  А вслед за "Тильбеком" пришел и наш
черед.  Бомба  попала в "Кап Аркона", и корабль вспыхнул как свечка. Со всех
палуб  все,  кто  мог,  бросались в воду, которая кипела от пуль и осколков.
Тут  же  кружились  катера,  с  которых  эсэсовцы  расстреливали тех, кто не
погиб, пытался выплыть.
     - Ну а ты?.. - спросил шкипер.
     - Когда  загорелся  "Кап  Аркона", я выпрыгнул. Вода была ледяная, тело
мгновенно  обхватили  стальные клещи. Я почувствовал, что сейчас остановится
сердце.  Рядом,  словно  многоэтажный  дом пылал "Кап Аркона", от него лился
удушающий  жар, а я - в двух шагах от пылающего корабля - погибал от холода.
Через  несколько  минут  стало  вроде полегче: я схватил какой-то деревянный
обломок  -  они  во  множестве плавали рядом - и двинулся куда глаза глядят,
лишь  бы подальше от зтого ада. Голову старался держать под водой, высовывал
ее  только  для  того, чтобы набрать воздуха. Эсэсовцам было уже, видимо, не
до  меня  -  они думали о том, как спасти собственную шкуру. Так мне удалось
отплыть  на  порядочное  расстояние,  но  взрывы и крики гибнущих людей были
долго  еще  слышны. Когда я окончательно закоченел и решил, что пришел каюк,
меня  подобрали  эти  добрые люди, рыбаки, - кивнул Миллер в сторону экипажа
"Кондора".
     - Верно,   -  сказал  капитан  Педро,  -  мы  вытащили  его  в  ужасном
состоянии. Он был без сознания, бредил...
     Миллер   уловил   взгляд   француза,   устремленный   на  его  ботинки,
инстинктивно поджал ноги и торопливо пояснил:
     - Я  был  бос... Обувь сбросил в воде, чтобы не потонуть. А ботинки эти
мне дал капитан Педро, спасибо ему.
     Педро посмотрел на Миллера и сказал:
     - Мы  его  растерли,  дали сухую одежду. Не оставлять же его босым? Эти
ботинки  я  купил  в  Копенгагене,  на  черном  рынке. Ну, а дальше и нам не
повезло.  Мой  "Кондор"  наскочил  на мину. Спасибо, живы остались - кое-как
успели пересесть на плот. - Миллер слушал капитана Педро, близоруко щурясь.
     Наступила  тишина. История, рассказанная Миллером, не могла не наводить
на размышления.


ГЛАВА ПЯТАЯ

     Ворочаясь   на   узкой  подвесной  койке  кубрика,  Миллер  с  тревогой
вспоминал  дневной разговор с французами. Ему показалось, что шкипер слишком
подробно  расспрашивал его. Нервы, нервы... Неужели Леру что-то подозревает?
И  эти проклятые ботинки!.. Всегда в большом деле может найтись какая-нибудь
мелочь, пустяк, который все погубит.
     В кубрике душно. Ночь кажется бесконечной.
     Кто-то  из  матросов  "Пенелопы"  бредит, зовет во сне Марианну. Люди с
"Кондора"  спят  тихо. Педро, словно ангелочек, сложил руки на груди. "Разве
что нимба вокруг головы ему не хватает", - подумал Миллер.
     Выйти на палубу, подышать?
     Он  пробирался  по  кубрику  осторожно, крадучись. Рассохшиеся половицы
поскрипывали  под  ногами.  С  грохотом  отлетела  в сторону какая-то пустая
жестянка,  и  Миллер  замер. Он и сам не знал, чего боялся. Безотчетный ужас
вдруг  овладел  всем  его  существом.  Он загадал: выйдет сейчас из кубрика,
никого не разбудив, - значит, все будет в порядке.
     Храп прекратился.
     "Бог  с  тобой,  Марианна",  - сонно произнес матрос, и храп, словно по
команде, возобновился.
     Убедившись,  что  никто  не  проснулся, Миллер снова двинулся к выходу.
Без всяких приключений он отворил дверь и, зевая, вышел на палубу.
     Вечером,  прощаясь,  капитан  "Пенелопы"  сказал,  что  на рассвете они
бросят  якорь  в  каком-то  датском  порту.  Однако сам Миллер бросать здесь
якорь  не собирается: слишком близко от Германии. Нужно все-таки пробиваться
подальше.  Лучше всего, конечно, в Южную Америку. Туда, по словам коменданта
Нейенгамме,  собираются  многие  бежать.  Только  там,  пожалуй, можно будет
чувствовать  себя  в  относительной  безопасности, получить передышку, чтобы
оглядеться,  консолидировать  силы.  А  главное,  там  у  него  есть  нужный
человек, обладающий определенной властью.
     Но как туда доберешься? С гибелью "Кондора" все осложнилось.
     Поеживаясь  от  холода,  на  палубу вышел усатый француз. В этот момент
выглянула из-за тучи луна, и все вокруг просветлело.
     - Не спится? - дружески подмигнул он Миллеру.
     Усатый  чувствовал  некоторую неловкость перед этим человеком, которого
обидел   вчера   подозрением.   Человек-шутка   сказать  -  прошел  немецкий
концлагерь,  был  обречен  на  смерть,  бежал с горящего корабля, на котором
погибли  почти  все такие же, как он, заключенные, - на "Кап Аркона" их было
около пяти тысяч...
     Непонятно,  почему этот человек показался ему вчера таким здоровяком? А
сейчас,  при  ясном  свете луны, нетрудно убедиться, что вид у него довольно
жалкий.   Весь  он  какой-то  пришибленный,  перепуганный  насмерть...  Надо
приободрить  его.  Человек  еще  в себя не пришел после всех ужасов, которые
выпали на его долю.
     - Не спится, - признался Миллер.
     - О,  я  понимаю,  -  сочувственно  подхватил  француз. - Но теперь эти
ужасы для вас позади. Повесят Гитлера, вернетесь к себе в Германию...
     - Только не в Германию, - вырвалось у Миллера.
     - А куда?
     - Куда  угодно,  только  подальше  от  Германии.  Вы  не представляете,
сколько смертей я повидал, - вполне искренно сказал Миллер.
     - Но ведь вы немец?
     - Мне  стыдно  за  то,  что я немец. Над всей моей нацией, мне кажется,
тяготеет ответственность за злодеяния Гитлера...
     В продолжение разговора штурмбанфюрер немного пришел в себя.
     - Хорошо идет "Пенелопа", - перевел он разговор на другую тему.
     - На рассвете прибудем в Нильсен, - сказал усатый.
     Миллер потрогал пальцем горло:
     - Пойду в кубрик.
     - Простудились?
     - Немудрено, - усмехнулся Миллер.


     Через некоторое время вдали показалась пристань.
     В  кубрике  матросов  уже  не  было  - они высыпали на палубу. Кондорцы
помогали  своим  коллегам.  Лишь  один Педро по-прежнему спал сном младенца,
чему-то улыбаясь.
     Миллер схватил его за плечо.
     Педро мгновенно проснулся и выхватил из-под плоской подушки нож.
     - Спрячьте  игрушку,  - хрипло прошептал штурмбанфюрер. - Дорога каждая
секунда.
     Спокойствие не покинуло Педро:
     - А что, собственно, случилось? Почему вы хрипите?
     - Нас могут разоблачить... Кое-кто подозрительно на нас косится.
     - Но  при  чем  здесь  я? Людей убивали вы. Зверствовали вы. Преступник
вы, а не я.
     Миллер яростно прохрипел:
     - Так  просто  вы  от  меня  не  отделаетесь, Педро! Мы теперь накрепко
повязаны...
     Капитан что-то прикинул:
     - Что же вы предлагаете?
     - Бежать.
     - Кругом  вода.  Разве  вы  располагаете способом ходить по морю аки по
суху?
     - Скоро пришвартуемся в Нильсене.
     - В  Нильсене  мне  приходилось  бросать якорь с "Кондором", трущоб там
хватает,  есть  где  спрятаться... Но все-таки Нильсен - это не стог сена, а
мы  -  не  иголка.  А  кроме того, мы даже не знаем, в чьих руках город... -
Педро  перехватил  вопросительный взгляд Миллера и пояснил: - Вчера мне один
матросик  шепнул,  пока  вы всем заливали баки о своих лагерных похождениях,
что  они  получили по рации интересные сведения: кое-где на берегу произошли
волнения, немцы сброшены в море.
     - У  нас  нет  выбора.  На  "Пенелопе",  если узнают правду, нас живьем
сожрут.
     Капитан рывком поднялся:
     - Вся  ваша  Европа  -  котел  кипящий.  Довольно  с  меня  этого  мира
приключений. Буду пробиваться домой.
     Миллер умоляюще прижал руки к груди:
     - Послушайте, Педро, и я с вами, ладно?
     - Вы  слишком  заметный  сувенир,  чтобы  брать  вас  с собой, - бросил
капитан.
     - Вы же знаете, меня там ждут... А ваш риск будет хорошо оплачен.
     - Ладно, черт с вами! Я привык рисковать. Всю жизнь этим занимаюсь.
     Дверь  кубрика  распахнулась.  На  пороге  стоял  капитан  "Пенелопы" -
свежий, подтянутый, улыбающийся.
     - А,  вы  уже не спите? - сказал он. - "Пенелопа" сейчас бросит якорь в
Нильсене.  Мы  дадим  вам  одежду поприличней, - обратился он к Миллеру, - а
потом,  если  не возражаете, позавтракаем на берегу всей командой. Я получил
радиограмму,  Нильсен  свободен.  Заодно  отпразднуем  и  это событие. Хотя,
возможно, сведения не точны. Я знаю близ порта чудесный кабачок...
     - "Якоб"? - спросил Педро.
     - Он самый. Вишу, вы бывали в Нильсене?
     - Приходилось.
     - Ну как, договорились? - спросил капитан "Пенелопы".
     - Сколько дней вы намерены пробыть в Нильсене? - спросил Миллер.
     - Дня три-четыре, пока примем груз пива.
     - Мы  не  хотели  бы  стеснять  вас в течение этого времени, - произнес
штурмбанфюрер.
     - Да  о  каком стеснении идет речь, черт побери?! - воскликнул француз.
- Можете располагать "Пенелопой", как своим собственным домом.
     - Нет, мы хотим на эти дни перебраться на берег.
     - Лишние  люди  на борту во время погрузки всегда мешают, знаю по себе,
- поддержал его Педро.
     - Делайте как знаете. - Француз махнул рукой, сдаваясь.
     Они вышли на палубу.
     "Пенелопа"  по дуге входила в бухту. Нильсенский порт еще спал. Застыли
портальные  краны,  врезанные  в  бледное  небо,  массивное  здание таможни,
служебные   постройки.  Вдали  виднелся  шпиль  ратуши,  наполовину  скрытый
утренним туманом.
     Миллер  с  надеждой  вглядывался в берег, ища флаг со свастикой, но его
не было.
     Судно, застопорив ход, приближалось к причалу.
     - Пожитки здесь оставите? - спросил француз.
     - Пожалуй,  с  собой заберем, - с деланной небрежностью ответил Миллер,
придвигая поближе свою поклажу.
     На  борту  царили  обычные  для  судна, прибывающего в порт назначения,
оживление  и  суета.  Матросы "Пенелопы" в предвкушении удовольствий, хотя и
скудных  по  причине военного времени, наводили лоск и пересчитывали деньги.
Матросы  с  "Кондора"  держались  отдельной  кучкой.  Педро  и  Миллер к ним
присоединились. Капитан что-то сказал матросам на своем языке.
     Уже совсем рассвело.
     Миллер  продолжал  рассматривать  приближающийся  порт.  Он увидел, как
из-за   угла   серого  здания  показался  грузовой  трамвайчик,  ползший  по
неправдоподобно узкой колее. Кажется, даже сюда доносилось его дребезжание.
     Матросы  с  "Кондора"  споро  разобрали  свои  сундучки,  повесив их на
лямках за плечами на манер рюкзаков.
     "Пенелопа" толкнулась о причал.
     Капитан то поднимал, то опускал подзорную трубу.
     - Странно,  - пробормотал он, хмурясь. - Вымер Нильсен, что ли? Или все
попрятались?
     - Что будем делать? - спросил усатый помощник.
     - Раз  уж  мы  здесь, разберемся на месте, - решил капитан. - Пиво люди
пьют при всех режимах...
     Однако  люди  с  "Кондора"  не  стали  дожидаться, пока перекинут трап.
Педро  коротко  скомандовал,  и  матросы  перескочили на мол. Следом прыгнул
Миллер.
     - Живо, к трамваю! - бросил сквозь зубы Педро.
     Ни  одной  целой  машины  в  порту  не было - те, что встречались, были
покорежены,  побиты,  сожжены.  Поэтому  подвернувшийся трамвай оказался как
нельзя более кстати.
     Миллер,  обогнав  матросов и Педро, первым вскочил на низкую платформу,
груженную коксом. Педро залез последним.
     Через   минуту   Педро,   прошагав   по   коксу,   ворвался   в  кабину
вагоновожатого.   Тот,   не   отпуская   рукоятки,   испуганно  наблюдал  за
незнакомцами.
     - Быстро! Быстро ехать! - велел ему Педро, с силой схватив за плечо.
     Вагоновожатый,  однако,  вроде  не понимал, чего от него хотят. Он лишь
смотрел  не  отрываясь  на  смуглолицего  незнакомца и вдруг произнес словно
заклинание:
     - Гитлер капут!
     Педро  столкнул  вагоновожатого  с  сиденья, тот упал на пол и в испуге
забился  в  угол  тесной  кабины.  Педро сел на его место, схватил рукоять и
наугад,  но  решительно  повернул  ее  до  отказа.  Вагон  понесся,  звеня и
постукивая  на рельсовых стыках. Мотор взвыл, звук поднялся до высокой ноты.
Мимо  проносились  пакгаузы, складские помещения, какие-то бесконечной длины
сараи.
     Впереди   показался   высокий   завал,   который   с   каждой  секундой
приближался.  Вскоре  уже можно было разобрать, что он состоит из обтесанных
булыжников,  выдернутых,  по-видимому,  прямо  из  уличной мостовой. "Словно
кордон на реке", - подумал Миллер и крикнул:
     - Баррикада!
     Реплика потонула в трамвайном грохоте.


     Среди булыжников оказался узкий проезд, проделанный для транспорта.
     Теперь  трамвай  с  разбойным  шумом  карабкался  вверх по узкой крутой
улочке,  будто возникшей из сказок Андерсена: слева и справа бежали домики с
островерхими  кровлями, фигурные палисаднички, аккуратные крылечки... Только
вот  многие  стекла  в  окнах  были  вышиблены,  а  уцелевшие  крест-накрест
заклеены узкими полосками бумаги.
     Скорость  трамвая  не  падала,  одна улица сменялась другой, но ни один
человек  не  встретился  им:  тротуары были пугающе пустынны. Слишком ранний
час? Или жители Нильсена опасались карательной немецкой экспедиции?..
     Педро  повернул  рукоятку  в  противоположную  сторону, и трамвай круто
замедлил ход.