рец   снаружи   подавлял   своей   массивностью   и
основательностью.
     Обмениваясь   впечатлениями,   люди,   высыпавшие   из  машин,  гурьбой
двинулись к центральной арке.
     Два гвардейца застыли перед ней словно статуи.
     - Совсем  как  у  нас  перед  Букингемским  дворцом,  - заметил один из
приезжих.
     - Ничего  похожего,  Джонни,  -  возразил  другой. - На этих, посмотри,
кители  современного  покроя,  сапоги  армейского  типа. Никакой тебе особой
парадности, если не считать оранжевых перчаток да светлых ремней...
     - Нам нужны пропуска? - спросил у Франсиско кто-то из группы.
     - Никаких  пропусков, - сказал Франсиско. - В президентский дворец вход
свободный.
     Во  внутреннем  дворе президентского дворца даже в этот ранний час было
немало  народу.  Но  это  не  были  ни  праздношатающиеся,  ни туристы. Люди
торопились  по  своим  делам, что не мешало им на ходу обмениваться шутками,
улыбаться друг другу.
     - Оливия  -  веселая  страна,  -  заметил,  ни  к  кому  не  обращаясь,
респектабельный господин, судя по выговору - француз.
     Они   вошли   в  гулкий  портал.  Изнутри  дворец  был  отделан  вполне
современно. Перед входом стояла охрана.
     Франсиско нажал на кнопку вызова лифта.
     - Господа,  - он глянул на часы, - у нас еще десять минут. Если хотите,
можем бегло осмотреть дворец.
     Слова Франсиско встретили одобрение.
     Выйдя  из  лифта,  они  прошли анфиладу комнат. Вход в каждую сторожили
сумрачные бутафорские рыцари в доспехах.
     - Здесь  мы  оставили  все,  как  было  прежде,  - пояснил Франсиско. -
Доспехи  -  подлинное  средневековье,  испанская  работа. Музейная ценность,
если хотите.
     Мраморные   лестницы   поражали   великолепием.   Стены  были  украшены
живописной  росписью,  сюжеты которой отражали оливийскую историю. Однако не
было времени, чтобы хорошенько рассмотреть их.
     Наибольшее  впечатление  на  приезжих  произвел  зал, в котором заседал
парламент.
     - Вот  уж  поистине музей! - восторженно произнес француз. - Эти статуи
и картины украсили бы и Лувр, и Лондонскую национальную галерею...
     - Вы  не  ошиблись,  -  живо  обернулся  к  нему Франсиско. - В течение
долгих  десятилетий  и  даже  столетий  здесь  собирали полотна и скульптуры
лучших  мастеров  Европы  и  Америки.  Прежние  правители  не  жалели на это
народных  денег...  Обратите  внимание  на золотую маску - вон там, слева от
распятия.  Она из древнего саркофага. Маска была куплена в Египте за бешеные
деньги.
     - Неужели подлинник? - произнес англичанин.
     - Подлинник,  - кивнул Франсиско. - У нас имеется заключение экспертизы
Британского исторического музея. Оно висит под маской, в рамочке.
     Они  миновали  зал  заседаний и вошли в небольшую, скромно обставленную
комнату.
     - Садитесь,  господа,  -  пригласил Франсиско и, бросив взгляд на часы,
добавил: - Орландо Либеро сейчас придет.
     Ровно  в  семь  тридцать  в  комнату  вошел  президент.  Его  никто  не
сопровождал.
     Орландо   обошел   иностранных   специалистов,  каждому  пожимая  руку.
Последним Орландо приветствовал высокого, чуть сутуловатого гостя.
     - Иван Талызин, - представился тот, крепко пожимая руку.
     - Добро пожаловать! - с акцентом произнес президент по-русски.
     - Я рад, что приехал в вашу страну, - перешел Талызин на испанский.
     - Вы  так  хорошо  знаете  наш  язык?  - удивился Орландо Либеро. - Мне
кажется,  что каждый человек должен знать несколько языков, так ведь намного
легче общаться, пользоваться литературой... Я вот начал изучать русский.
     - Трудно?
     - Трудно.  Но трудности для того и существуют, чтобы их преодолевать, -
улыбнулся Орландо.
     Присутствующие   с  вежливым  вниманием  слушали  разговор  Талызина  с
президентом, за которыми едва поспевали переводчики.
     Затем  президент  обратился  ко  всем.  Он коротко рассказал приехавшим
специалистам   о   тяжелом   наследии,   которое  оставил  старый  режим,  о
необходимости  менять  все  -  от  устарелого оборудования фабрик, заводов и
рудников до отношений между людьми.
     Гости внимательно слушали, изредка задавая вопросы.
     - У   нас   еще   много   различных  трудностей,  но  мы  стараемся  их
преодолевать,  надеемся,  что  и  вы,  иностранные  специалисты,  в этом нам
поможете,  -  заключил  Орландо  Либеро.  - Вслед за вашей группой последуют
другие...  Республика  не пожалеет средств на свое экономическое обновление,
на  то,  чтобы  повысить  индустриальный  потенциал.  -  Президент задумчиво
посмотрел  в окно и продолжал: - Нам многое пришлось наверстывать. Люди жили
ужасно.  Например,  фавелы - думаю, вы представляете, что это такое, - мы их
смогли снести буквально накануне... Крестьяне получили землю.
     - Насколько  я понял, в Оливии теперь не хватает рабочих рук? - спросил
англичанин.
     - Рабочей  силы  у  нас  достаточно, - ответил Орландо Либеро. - Беда в
том, что она по большей части - неквалифицированная.
     - Какова обстановка в Оливии? - спросил француз.
     - Вы  все  увидите  своими глазами, - посуровел президент. - Нам немало
усилий  пришлось  приложить,  чтобы  выкорчевать  саботаж  и диверсии правых
элементов. Теперь в Оливии спокойно.
     - Спокойно?   -   переспросил  американец,  вертя  на  пальце  красивый
перстень.
     - Настолько  спокойно,  - сказал Орландо Либеро, - что недавно мы сочли
возможным  выпустить  досрочно из тюрьмы некоторых из тех, кто был повинен в
злоупотреблениях прежнего режима.
     - О, это гуманно! - воскликнул француз.
     - А может быть, несколько опрометчиво? - усомнился англичанин.
     - Мы  достаточно сильны, чтобы не бояться змеи, у которой вырвано жало,
- сказал президент.
     Красивая  мулатка, улыбаясь, внесла поднос с традиционным кофе. Француз
галантно помог ей составить чашечки на стол.
     Президент  подсел  к  Талызину,  долго  расспрашивал  его  о  Советской
России, сказал, что мечтает побывать в СССР.
     Зазвонил телефон. Президент, извинившись, взял трубку.
     - Королевская   впадина?   И   снова  четвертый  причал?  -  озабоченно
переспросил  он.  -  Хорошо,  я  вышлю к вам особую группу. Этот клубок пора
наконец распутать.
     - Опять  контрабандистов  поймали,  - пояснил Орландо Либеро, с досадой
бросив трубку.
     - Что за товар? - поинтересовался француз.
     - Наркотики!  -  в  сердцах  воскликнул  Орландо  Либеро. - Как у вас в
Европе обстоит дело с наркоманией?
     - Судя  по  газетам,  число  наркоманов  растет  во всем мире, - сказал
англичанин.
     - Вы верите газетам? - спросил его второй, недоверчиво улыбаясь.
     - Боюсь, в данном случае это чистая правда.
     - А  у  меня насчет наркотиков собственное мнение, - заметил француз. -
Видите  ли,  господа,  я убежден, что все человечество в целом смертно точно
так  же,  как  отдельный  индивидуум,  - произнес он, становясь серьезным. -
Отдельный  человек  умирает  от какой-либо болезни: от туберкулеза, рака или
инфаркта...  Коль  скоро  человек  смертен,  то  не все ли равно, от чего он
умрет?   Наркотики   я   считаю   болезнью  человечества.  Не  какого-нибудь
отдельного  человека,  а  всего несчастного рода людского. И эта болезнь так
же неизлечима, как те, о которых я упоминал.
     - Неоправданный  пессимизм,  -  усмехнулся  Талызин.  -  Люди  на наших
глазах   побеждают   одну   болезнь   за  другой.  Вы,  например,  упомянули
туберкулез. А у нас в стране с этой болезнью успешно борются.
     - Ну  пусть  даже  вы и правы, месье, - согласился француз. - Разве это
меняет  дело?  Человечество побеждает одну болезнь, а взамен приходят новые,
может быть, еще более страшные.
     - Что же вы предлагаете? - спросил Орландо.
     - Предоставить  все  естественному  течению  вещей,  -  сказал француз,
легкой  улыбкой  показывая,  что не следует слишком всерьез принимать все, о
чем  идет  речь.  -  Раньше  говорили:  кому суждено быть повешенным, тот не
утонет.  На современный лад эта пословица звучит так: кому суждено погибнуть
от наркотиков, тот не умрет от чахотки.
     - Другими словами... - начал англичанин.
     - Другими  словами,  - подхватил француз, - бороться с пороком, который
представляет  собой болезнь человечества, бессмысленно. Гони его в дверь, он
влетит в окно.
     - Я  с  вами  не согласен, - резко сказал Орландо Либеро. - Наркотики -
величайшее  зло.  В частности, нашей стране они причинили и причиняют немало
горя.  Мы  полны  решимости  выкорчевать наркотики, и мы добьемся своего. Но
это  трудно,  не  скрою  от вас. Контрабандисты изыскивают все новые уловки,
поставляя  их  в Оливию. Это и немудрено: ведь они на каждом грамме получают
баснословные  барыши.  Уж  казалось  бы,  все лазейки мы перекрыли, все щели
пограничные  заткнули,  и  вдруг  -  бах!  -  где-нибудь  опять обнаруживаем
наркотик.
     - Может быть, его синтезируют на месте? - произнес англичанин.
     - У  нас есть веские основания полагать, что дело иногда обстоит именно
так, - сказал президент.
     Вытащив записную книжку, он что-то торопливо туда черкнул.
     - Помимо  наркотиков  нас  волнует еще одна проблема, - тонко улыбнулся
англичанин.
     - Какая? - поднял голову Орландо.
     - Футбол.
     - Футбол?
     - Речь   идет  о  матче  Бразилия  -  Оливия,  -  пояснил  невозмутимый
англичанин.
     - О,  я  вижу, вы уже в курсе последних оливийских событий, - улыбнулся
Орландо Либеро. - Обещаю вам: каждый получит по билету на матч.
     Президент встал. За ним поднялись остальные.
     - На  этом  мы  расстаемся,  господа,  -  сказал президент. - Разрешите
пожелать успехов на вашем новом, нелегком поприще.


ГЛАВА ВТОРАЯ

     Тюрьма научила Миллера философскому взгляду на вещи.
     В  камере  он  вспоминал  один  рассказ  Джека Лондона, где речь идет о
китайце, приговоренном к длительному сроку заключения.
     Миллер   плохо  помнил  рассказ,  прочитанный  в  детстве,  ему  только
врезались  в  память  рассуждения китайца о том, что и через десять, и через
двадцать  лет  -  все равно, сколько бы ни прошло времени, - когда он выйдет
из  тюрьмы,  жизнь  будет  прекрасна.  Правда,  он  вступит уже в преклонный
возраст  -  ну  и  что  с того? Каждый возраст имеет свои преимущества. Даже
дряхлый  старик  может  почувствовать радость жизни, если он на свободе. Так
или  примерно  так  рассуждал  китаец.  Так,  усмехаясь  в  душе  над собой,
рассуждал и Миллер.
     Положа  руку  на  сердце,  ему  еще  повезло,  как  и  его бывшему шефу
генералу  Четопиндо, и министру внутренних дел, и вообще всей элите, которая
собралась  в  тот памятный вечер на холме близ цитадели, чтобы торжествовать
победу над забастовщиками Королевской впадины.
     Нужно  сказать,  это  была  неплохая задумка Четопиндо - отравить воду.
Бескровная  эффектная  победа  уже  витала в воздухе. Кто мог знать, что эта
идея окажется неосуществленной.
     Когда  толпа,  идущая  на  помощь, ворвалась в цитадель, Орландо Либеро
возглавил  ее.  Быстрые  и  решительные  распоряжения  Орландо Либеро внесли
порядок в действия масс.
     Прежде  всего  арестовали  и  взяли  под  стражу всех, кто находился на
холме.  Полицейскую  охрану  быстро обезоружили. Да и надо признать - она не
оказала  значительного  сопротивления.  Миллер с бессильной злобой наблюдал,
как охранники бросают на землю свои карабины, братаются с толпой...
     А  через  несколько  дней  в Оливии состоялись всеобщие выборы, которые
вызвали  небывалый  дотоле  энтузиазм  народных  масс.  Орландо  Либеро  был
провозглашен   президентом,   а   вот   Миллера   вместе   с  прочими  после
показательного  суда  за  преступления  против  народа  отправили  в тюрьму.
Спасибо еще, что не расстреляли.
     Миллер  твердо знал, что с политическими противниками следует поступать
иначе, чем поступило правительство Орландо Либеро.
     Во  время  объявления приговора Миллер неожиданно припомнил тот тусклый
денек 1944 года.
     ...Тяжелые  ворота  Баутценской  тюрьмы  закрылись  за  ними,  и машина
помчалась по накатанному шоссе, идущему под уклон.
     Миллер  был  в  штатском.  В  штатском  был  и узник, которого ему было
приказано  сопровождать,  -  высокий,  крепкого  сложения  человек с крупной
головой и пронзительным, обжигающим взглядом.
     Машину   несколько   раз   задерживали   посты,   придирчиво  проверяли
документы.
     Времени  они  потеряли  много и только после полуночи, миновав уснувшие
улочки   аккуратненького   Веймара,   въехали   на  территорию  Бухенвальда.
Охранники открыли ворота, и тяжелая машина вползла во двор крематория.
     Первым  из  машины  вышел  Миллер.  Сделал  несколько  шагов,  разминая
затекшие  ноги.  В  тусклом  свете синего фонаря он узнал одного из тех, кто
открывал ворота: это был обершарфюрер Варнштедт. Они поздоровались.
     Вскоре  подошли  еще  несколько  человек.  Большинство  их было Миллеру
знакомо.  Он  узнал лагерного врача гауптштурмфюрера Шидлауского, оберфюрера
Вернера   Бергера,   унтершарфюрера   Штоппе,   который  отвечал  за  работу
крематория.    К    ним    присоединились    штабсфюрер   Отто,   лагерфюрер
оберштурмбаннфюрер Густ, раппорт-фюрер Гофшульте, адъютант Шмидт.
     Лагерфюрер Густ собрал своих в кружок для короткого совещания.
     - Где  заключенные,  которые  обслуживают крематорий? - поинтересовался
Миллер, когда Густ закончил инструктаж.
     Штабсфюрер   Отто   небрежно   указал   на   приземистое   строение  за
крематорием.
     - Мы  их  еще  днем заперли там, на всякий случай, - произнес он. - Как
только получили телефонограмму.
     Трубы крематория нескончаемо дымили, выплевывая в небо жирные клубы.
     - А  заключенные  из  бараков? Они ничего не увидят? - тревожно спросил
кто-то.
     Отто процедил:
     - Они и носа не высунут. За этим проследят капо.
     - К делу! - велел оберфюрер Бергер, вытаскивая из кобуры пистолет.
     Эсэсовцы  выстроились  в  два  ряда  вдоль  торной  дороги,  ведущей  в
крематорий.
     - Выходи! - сказал Миллер заключенному, приоткрыв дверцу машины.
     Арестант вышел из машины, расправил плечи.
     - Ступай вперед! - велел Миллер и грубо толкнул заключенного.
     Тот двинулся по узкому проходу между эсэсовцами.
     Когда   арестант   подходил   к   крематорию,  хлопнули  три  выстрела.
Заключенный упал. Его втащили в помещение.
     К распростертому на полу узнику подошел гауптштурмфюрер Шидлауский.
     - Эрнст  Тельман  мертв,  -  констатировал  через минуту лагерный врач,
разгибаясь.
     Кокс  в  печи  ярко пылал, пламя гудело, бросая сквозь прорези багровые
отсветы на лица эсэсовцев.
     Обершарфюрер  Варнштедт  пнул  ногой  стоящую наготове вагонетку. Узкие
поблескивающие рельсы вели в разверстый зев пылающей печи.
     - Снять  с  него  одежду? - спросил унтершарфюрер Штоппе, вопросительно
посмотрев на Густа.
     - К чему? - поморщился лагерфюрер. - Лишняя морока. Грузите так.
     А  через  несколько  дней  после  его  возвращения  из командировки, 29
августа, начальник лагеря подошел к Миллеру:
     - Вчера,  во  время  налета  вражеской  авиации,  погиб  в  Бухенвальде
Тельман, - сказал он и протянул Миллеру свежую газету.
     Тот прочел краткое сообщение и облегченно вздохнул...
     Да, Миллер считал, что в Оливии ему повезло.
     Мягкости  нового  правительства  нельзя было не подивиться. Поначалу, в
первые  дни  тюремного  заключения,  Миллер  был уверен, что Демократическая
партия  недолго  продержится  у  власти  -  уж слишком она либеральничала со
своими  врагами.  Об  этом  он узнавал из газеты "Ротана баннера", ежедневно
доставляемой в камеру.
     Время,  однако,  шло, а Орландо Либеро продолжал оставаться президентом
Оливии.
     И вот Миллера неожиданно для него самого выпустили.
     Выйдя из тюрьмы, он оказался на распутье.


x x x

     Революция,  похоже,  не коснулась Ильерасагуа. "Изобретатель" жил в той
же  покосившейся  хибаре,  что  и  прежде.  Время, конечно, наложило на него
отпечаток.  Ильерасагуа  обрюзг,  еще  больше  ссутулился, а посреди некогда
буйной шевелюры явственно обозначился островок загорелой лысины.
     В  остальном  же  он  не  изменился.  Во  всяком случае, так показалось
Миллеру,  который  долго наблюдал за Ильерасагуа, прежде чем решился подойти
к нему.
     Он  проследил,  как  под  вечер  Ильерасагуа вернулся с работы, а затем
вышел ненадолго из дому и вернулся, нагруженный снедью.
     Когда  Миллер, постучав в дверь, вошел в комнату, Ильерасагуа побледнел
и отшатнулся, словно перед ним возникло привидение.
     - Привет, сеньор изобретатель, - сказал Миллер.
     - Это  ты,  Карло?  - хриплым от испуга голосом спросил Ильерасагуа, не
отвечая на приветствие.
     - Как видишь.
     - Уходи!  -  замахал  руками Ильерасагуа. - Я не смогу тебя спрятать. С
прошлым покончено. Если тебя здесь найдет народная полиция...
     - Я  освобожден,  -  перебил Миллер. - Документы в порядке. А для тебя,
чтобы не скучал, скоро будет новое порученьице...
     - А кто мне заплатит за сырье и работу? - спросил угрюмо Ильерасагуа.
     - Орландо  Либеро  тебе  заплатит.  Ты только расскажи ему, как делал с
приятелями  подпольно  гранаты, которые лопались потом на улицах Санта-Риты,
и он отвалит тебе - будь здоров!
     - Ладно, приходи дня через два.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     Иван  Талызин ехал к месту назначения - на медеплавильный комбинат, еще
как  следует  не  отдохнув  после долгой дороги. Аэропорты семи городов, где
делал  посадку  самолет,  смешались  в голове в один - беспокойный, гудящий,
прошитый  неоновыми  молниями  реклам  и  указателей,  с душными залами, где
звучит  насморочный голос дикторши, объявляющей посадку, прибытие самолетов,
перемену в рейсах и сводки погоды.
     Последний перелет перед Санта-Ритой...
     Позади   остались  серые  пески  раскаленных  пустынь,  горные  хребты,
укутанные  в  вечные снега, огни ночных городов - словно россыпи драгоценных
камней на бархате ночи.
     Наконец пилот объявил по радио:
     - Самолет пересек государственную границу Оливийской республики!
     Иван  много  узнал  в Москве об этой стране, о ее президенте, о широких
начинаниях  Орландо  Либеро,  о задачах, которые ставит и решает республика,
несмотря на бешеную злобу правых элементов.
     На  медеплавильный комбинат из столицы Талызина сопровождал смуглолицый
молодой паренек. Иван сразу же почувствовал к нему симпатию.
     - Меня  зовут Хозе, - сказал паренек с белозубой улыбкой, отворяя перед
Иваном дверцу старенького "пикапа" с брезентовым верхом.
     Хозе  вел  машину  лихо и бесшабашно. Они неслись по улицам Санта-Риты,
почти полностью пренебрегая правилами уличного движения.
     Промелькнул  отель,  в  котором  Иван  ночевал,  затем  мрачное  здание
бывшего  Комитета общественного спокойствия. Вскоре дома стали пониже, улицы
- поуже.
     - Я знаю, ты русский, - сказал Хозе.
     - Русский, - с улыбкой подтвердил Талызин.
     - У  каждой  страны  есть  свой поэт, - продолжал Хозе после паузы. - У
вас Пушкин. У нас Рамиро Рамирес. Я многие его стихи знаю наизусть...
     - Я тоже знаю Рамиреса.
     - О! - Хозе с уважением посмотрел на Ивана.
     Машина  вылетела на мост. Под колесами гулко загрохотали старые бревна.
Талызин посмотрел на желтые волны реки.
     - С  этим  мостом  связано  начало  одного  из  важнейших революционных
событий  нашей  страны, - чуточку торжественно произнес Хозе, кивнув в окно.
- Когда-нибудь я расскажу об этом.
     - Кем ты работаешь?
     - Машину вожу с медными слитками. Тридцать тонн.
     - Хорошо идет работа на руднике?
     - Да  как  сказать...  -  неопределенно  протянул Хозе. - До последнего
времени все было как надо. А сейчас стало неспокойно...
     Город  кончился.  Дорога  все  время  ползла в гору. Постепенно менялся
пейзаж.  Округлые  холмы,  покрытые незнакомой Талызину растител