ва, зарегистрированного под  номером  С-13,  -
торжественно заявил Бакли.
   - Не возражаю, - произнес со своего места Джейк.
   - К этому свидетелю у обвинения вопросов больше нет.
   - А у защиты?
   Пролистав свой блокнот, Джейк  двинулся  к  микрофону.  Он  собирался
задать своему другу всего несколько вопросов.
   - Шериф, это вы арестовали Билли Рэя Кобба и Пита Уилларда?
   И опять Бакли в полной готовности вскочить сдвинулся на самый краешек
стула.
   - Да.
   - За что?
   - За изнасилование Тони Хейли, - прозвучал четкий ответ.
   - Сколько ей было лет в тот момент, когда она подверглась насилию  со
стороны Кобба и Уилларда?
   - Десять.
   - Это правда, шериф, что Пит Уиллард  подписал  письменное  признание
в...
   -  Протестую!  Протестую!  Ваша  честь,  это  недопустимо,  и  мистер
Брайгенс знает об этом!
   - Протест принят.
   Оззи все это время изредка кивал головой. Бакли трясло.
   - Я требую вычеркнуть этот вопрос из протокола.  Попросите  присяжных
оставить его без внимания.
   - Я снимаю свой вопрос, - сказал Джейк, улыбнувшись прокурору.
   - Последний вопрос мистера Брайгенса можете забыть, - обратился Нуз к
присяжным.
   - Других вопросов у меня нет.
   - Будут ли у вас дополнительные вопросы к свидетелю, мистер Бакли?
   - Нет, сэр.
   - Отлично. Вы свободны, шериф.
   Следующим свидетелем  обвинения  стал  дактилоскопист,  прибывший  из
Вашингтона для того, чтобы потратить час на рассказ о том,  что  каждому
из присяжных было известно  с  самого  начала.  В  драматическом  финале
своего   выступления   специалист   с   неопровержимой   убедительностью
доказывал, что отпечатки на стволе и прикладе винтовки "М-16"  оставлены
пальцами Карла Ли Хейли.
   Затем  присутствующие  заслушали  выводы  баллистической  экспертизы.
Докладывавший их криминалист был так же нуден, как и его предшественник.
Никакой новой информации выводы не содержали. Да, нет никаких сомнений в
том, что микрочастицы,  обнаруженные  на  телах  погибших,  вылетели  из
ствола именно  этого  оружия.  Потребовался  еще  один  час,  чтобы  это
авторитетное мнение вместе с диаграммами и графиками  было  донесено  до
присяжных должным образом. "Стремление  к  избыточному  уничтожению",  -
назвал происходящее Джейк; эта навязчивая идея слабоумных  присуща  всем
прокурорам.
   Ни к одному из этих свидетелей вопросов у защиты не было,  и  в  пять
пятнадцать вечера Нуз попрощался  с  присяжными,  настрого  запретив  им
обсуждать ход процесса. Те послушно  кивали  головами,  выходя  из  зала
суда. Тогда Нуз, стукнув по столу молотком, объявил  перерыв  до  девяти
часов утра.
 
Глава 36 
 
   Тяготы исполнения гражданского  долга  сказывались  на  присяжных  со
всевозрастающей скоростью. Вернувшись вечером  второго  дня  процесса  в
"Темпл инн", они  с  удивлением  обнаружили,  что  отключены  не  только
телевизоры, но и телефоны - распоряжение судьи,  сказали  им.  Несколько
номеров старых журналов, пожертвованные городской библиотекой  Клэнтона,
сначала быстро разошлись  по  рукам,  однако  интерес  к  "Нью-йоркеру",
"Смитсониэну" и "Аркитекчурал дайджесту" примерно через час иссяк.
   - А "Пентхауса" нет? - шепотом осведомился Клайд Сиско у Пейта.
   Пейт ответил, что нет, но он посмотрит, что тут можно придумать.
   Обреченным безвылазно сидеть в  своих  комнатах  -  без  телевизоров,
прессы, телефонов - людям оставалось только играть в карты да в  деталях
обсуждать ход суда. Прогулка по коридору за льдом или бутылкой кока-колы
становилась событием. Желающие ее совершить должны были  записываться  в
очередь. Тоска и скука принимали угрожающие масштабы.
   В обоих концах  коридора  солдаты  охраняли  темноту  и  одиночество,
нарушаемые лишь эпизодическими вылазками присяжных к автомату по продаже
воды.
   Ко сну отходили  рано,  и  поэтому,  когда  в  шесть  утра  охранники
начинали стучать в двери номеров, многие были уже на ногах, а  некоторые
даже одеты. В четверг на завтрак  были  поданы  блинчики  и  колбаса.  В
восемь, заняв места в автобусе, присяжные с нетерпением ждали отъезда.
 
*** 
 
   Уже четвертый День подряд вестибюль к восьми часам утра  переполнялся
людьми. Публика знала, что к  половине  девятого  ни  одного  свободного
места в зале найти будет невозможно. Празер открывал входные двери, люди
начинали проходить под аркой металлодетектора мимо полицейских с цепкими
взглядами и попадали наконец в зал, где черные занимали левую  половину,
а белое население - правую.  Первый  ряд  Хастингс  оставлял  для  Гвен,
Лестера, детишек и прочих родственников.  Эйджи  и  другие  святые  отцы
сидели во втором ряду, вместе с теми из родни,  которые  не  удостоились
чести быть в первом. Помимо прочих забот,  Олли  еще  распределял  своих
коллег на дежурства как в здании суда, так и за  его  пределами:  бдение
тоже требовало догляда. Сам лично он предпочитал  находиться  в  здании,
здесь было безопаснее, хотя все теле - и фотокамеры находились именно на
лужайке.
   Справа от Эйджи, через проход, сидели семьи и друзья двух жертв. Вели
они себя пока спокойно.
   За несколько минут до девяти в зал из небольшой  примыкающей  комнаты
ввели Карла Ли. Кто-то из окружавших полицейских снял с него  наручники.
Широкой улыбкой приветствовав семью, Карл Ли уселся на свое место.  Сели
за свои столы защитник и обвинитель. В зале наступила тишина.  В  дверь,
находившуюся за ложей присяжных, просунул голову Пейт и, удовлетворенный
тем, что увидел, разрешил присяжным занять их кресла. После того  как  в
зале вновь установился порядок, Пейт вышел к барьеру и обратился к залу:
   - Прошу всех встать! Суд идет!
   Марабу, задрапированный в свою излюбленную выцветшую и  мятую  черную
мантию, тяжело опустился на судейский трон, дав присутствовавшим команду
садиться. Поздоровался с присяжными, в деталях расспросил их о том,  что
случилось или не случилось вчера вечером, после того как  они  вышли  из
здания суда. Затем он повернул голову в сторону юристов:
   - А где Масгроув?
   - Он немного задержится, ваша честь. Но к началу мы готовы, - доложил
ему Бакли.
   - Пригласите следующего свидетеля, - распорядился Нуз.
   В   зал   вошел   патологоанатом   из    криминальной    лаборатории,
прохаживавшийся до этого по вестибюлю. Вследствие  своей  занятости  он,
как  правило,  был  недоступен  обыкновенным   судебным   заседаниям   и
ограничивался тем, что направлял жюри присяжных письменное заключение  о
причинах смерти. Но сейчас, поскольку  речь  шла  о  процессе  Карла  Ли
Хейли, эксперт почел за благо явиться лично. По сути говоря, случай  был
самым простым за всю его практику: тела обнаружены  на  месте  убийства,
оружие, из которого стреляли, - там же, а пуль в телах столько,  что  их
хватило бы и на дюжину человек. Кому еще могло  быть  непонятно,  отчего
умерли эти парни?
   Однако   окружной   прокурор   настоял   на   полном   и   тщательном
патологоанатомическом  обследовании,  так  что  в  четверг  утром  врачу
пришлось занять  свое  место  у  микрофона,  а  на  кронштейне  укрепить
фотографии процесса вскрытия тел и  выполненные  в  цвете  анатомические
карты.
   Чуть  раньше  в  кабинете  судьи  Джейк  попытался   договориться   с
прокурором, но Бакли был непреклонен. Нет, сэр,  жюри  должно  выслушать
эксперта и узнать, как и отчего погибли жертвы.
   - Давайте признаем, что смерть явилась результатом множественных ран,
нанесенных пулями, выпущенными из винтовки "М-16",  -  предложил  четкую
формулировку Джейк.
   - Нет, сэр. Я должен воспользоваться своим  правом  доказать  это,  -
упрямо заявил Бакли.
   Вот  это  он  и  доказывал  сейчас,  объятый  своим  "стремлением   к
избыточному уничтожению". На протяжении трех часов эксперт  рассуждал  о
том, сколько пуль попало в Кобба, а сколько - в Уилларда, и  какой  вред
причинила каждая пуля тому или иному органу, и  каково  было  совокупное
воздействие выстрелов на весь  организм  в  целом.  Взяв  в  руку  яркий
пластмассовый стержень,  представлявший  пулю,  патологоанатом  медленно
продвигал ее по изображенным на картах тканям  человеческого  организма.
Четырнадцать карт для Кобба, одиннадцать - для Уилларда.  Бакли  задавал
вопросы, делал замечания, требовал уточнений.
   - Ваша честь, защита  полностью  согласна  с  заключением  о  причине
смерти, - каждые полчаса Джейк с отчаянием взывал к Нузу.
   - Обвинение требует заслушать эксперта, - стоял на своем прокурор,  и
патологоанатом продолжал двигать пластиковую пулю дальше.
   Джейк опускался в кресло, качал головой и смотрел на присяжных  -  на
тех из них, кто еще не заснул.
   Врач закончил показания к полудню, и  утомленный,  потерявший  всякую
способность  соображать  Нуз  наградил  присутствовавших   за   терпение
двухчасовым перерывом на обед.
 
*** 
 
   В каждом небольшом южном городке можно встретить ребенка, помешанного
на желании как можно быстрее разбогатеть. Он был как  раз  из  таких.  В
пять лет он уже торговал на улице лимонадом, требуя двадцать пять центов
за  стопятидесятиграммовый  стаканчик  воды,  подкрашенной  сиропом.  Он
прекрасно знал, какая это на самом деле гадость, но он также знал и  то,
что взрослые восхищаются его предприимчивостью. Он был первым мальчишкой
со своей улицы, приобретшим в рассрочку газонокосилку  и  стучавшимся  в
феврале в соседские двери, предлагая подготовить газон к лету. Первым из
ребят он купил себе и велосипед, на котором развозил утреннюю и  дневную
почту. В августе он продавал пожилым  леди  поздравительные  открытки  к
Рождеству. В ноябре он разносил по домам пирожки с  фруктовой  начинкой.
По воскресеньям, в то время, пока его сверстники  смотрели  мультфильмы,
он стоял на импровизированном рынке у здания суда  и  торговал  жареными
каштанами и кукурузой. В двенадцать лет он открыл счет в банке.  У  него
был собственный банкир. Когда ему исполнилось  пятнадцать,  он  заплатил
наличными за новенький пикап - в тот  самый  день  ему  как  раз  выдали
водительские права. К грузовичку он вскоре купил и прицеп и наполнил его
всевозможным садовым инвентарем. Во время футбольных матчей он  продавал
спортивные  майки.  Он  был  ловким   пронырой.   Он   готовился   стать
миллионером.
   В Клэнтоне его знали под именем Хинки  Майрик,  шестнадцати  лет.  Он
нервно расхаживал по вестибюлю, дожидаясь, когда Нуз объявит перерыв, и,
как только полицейские раскрыли двери зала, он тут же рванул внутрь.  Из
опасения лишиться драгоценного места почти никто из публики  не  решился
пойти  пообедать.  Только  очень  немногие,  встав  в  полный   рост   и
предупредив окружающих, что данное место занято на целый день, позволяли
себе выйти.  Большинство  же  предпочитали  лично  охранять  собственные
кресла и стоически переносили муки голода.
   Хинки никак не мог  пройти  мимо  такой  возможности.  Он  давно  уже
научился распознавать, что в данную минуту  человеку  нужно.  Поэтому  в
четверг, точно так же, как и за день до этого, по  центральному  проходу
зала заседаний он покатил магазинную тележку с широким выбором сандвичей
и даже горячими вторыми блюдами в  пластиковых  коробочках.  Расхваливая
свой товар, он направо и  налево  передавал  пакеты  и  коробки,  толкая
тележку от передних рядов к задним. Хинки был безжалостным охотником  за
скальпами: кусок белого хлеба с двумя салатными  листьями  шел  за  пару
долларов,  хотя  реальная  его  цена  всего  восемьдесят  центов.  Кусок
цыпленка и несколько фасолин в пластиковой коробочке Хинки  продавал  за
три доллара, получая с каждой проданной порции прибыль в размере доллара
семидесяти пяти центов. Жестянка с прохладительным  напитком  -  полтора
доллара. Однако люди с радостью платили эти сумасшедшие деньги: ведь они
сохраняли за собой свои места. Не дойдя и до четвертого ряда, Хинки  уже
распродал весь товар и теперь  принимал  заказы  у  тех,  кто  не  успел
перекусить. Сейчас героем момента был только он.
   С нацарапанными на клочке бумаги заказами Хинки стремглав вылетел  из
здания, пересек лужайку, промчавшись через лагерь сторонников Карла  Ли,
и ворвался к Клоду. Не теряя ни секунды,  он  метнулся  в  кухню,  сунул
повару банкноту в двадцать долларов и бумажку с  названиями  блюд.  Стоя
рядом. Хинки  нервно  посматривал  на  часы.  Повар  двигался  медленно.
Пришлось дать ему вторую двадцатку.
   Начавшийся процесс принес Клоду волну такого процветания,  о  которой
он и мечтать никогда не  мог.  Завтрак  и  обед  в  его  маленьком  кафе
превратились в событие для десятков голодных людей,  вынужденных  стоять
на жаре в очереди, дожидаясь, пока освободится  столик.  В  понедельник,
после того как объявленный  судьей  перерыв  на  обед  закончился,  Клод
обыскал весь город в  надежде  найти  лишний  складной  стол  и  к  нему
комплект стульев. К  ужину  проходы  между  столиками  в  зале  исчезли,
официантки продвигались  по  залу  как  рыбки  в  аквариуме.  Почти  все
посетители были чернокожими.
   Единственной темой разговоров был процесс. В среду проклинали  состав
жюри. В четверг объектом ненависти стал прокурор.
   - Я слышал, он собирается баллотироваться в губернаторы.
   - Он демократ или республиканец?
   - Демократ.
   - Без поддержки черного населения ему не победить, во всяком  случае,
в нашем штате.
   -  Да,  и  похоже,  что  после  этого  суда  сторонников  у  него  не
прибавится.
   - Надеюсь, он одумается.
   - Он больше смахивает на республиканца.
   До начала процесса перерыв на ленч в Клэнтоне  начинался  без  десяти
двенадцать, когда молоденькие,  загорелые,  привлекательные,  по-летнему
одетые секретарши  вставали  из-за  своих  столов  в  банках,  конторах,
страховых компаниях и выходили на улицы. Во  время  этого  перерыва  они
успевали обежать с поручениями всю площадь. Зайти на почту. Заглянуть  в
банк. Заскочить в магазин. Большинство из них покупали еду  в  китайском
ресторанчике и съедали ее  на  скамейках  в  тени  деревьев,  окружавших
здание суда. Они подолгу сплетничали, встретив подруг. В полдень зеленая
лужайка привлекала к себе больше красавиц, чем конкурс "Мисс Миссисипи".
Это стало неписаным правилом в городе: девушки уходили на обед первыми и
могли не возвращаться в свои  офисы  до  часу  дня.  Мужчины  появлялись
позже, в двенадцать, и восторженными взглядами следили за порхавшими тут
и там юными существами.
   Но с началом процесса все переменилось. Деревья и зонтики  от  солнца
оказались на территории военной зоны. С одиннадцати до  часу  кафе  были
переполнены солдатами и приезжими - теми, кому не досталось места в зале
суда. Китайский  ресторанчик  оккупирован  какими-то  чужаками.  Девушки
бегали с поручениями, а ленч съедали у себя за столами.
   Банкиры и другие "белые  воротнички"  собирались  в  чайной.  Процесс
обсуждался главным образом  с  точки  зрения  широкой  огласки,  которую
получило дело; говорили также и о том, в каком виде  предстает  город  в
глазах общественности. Особой темой был Клан. Ни у кого  из  посетителей
не было знакомых, как-то связанных с Кланом, в Миссисипи все о нем давно
забыли. Журналисты в него прямо-таки  влюбились,  и  для  внешнего  мира
Клэнтон, штат Миссисипи,  превратился  в  столицу  Ку-клукс-клана.  Клан
ненавидели за то, что он был здесь. Прессу - за то, что она  притягивала
его сюда.
   В кафе в  четверг  на  ленч  предлагалось  следующее  меню:  свинина,
жаренная по-деревенски, салат из репы, печеный  картофель,  кукуруза  со
сметаной, жареные овощи. Делл разносила подносы  с  едой  по  помещению,
которое  как-то  делили  между  собой   местные   жители,   приезжие   и
национальные гвардейцы. Прежнее правило - не общаться с теми, кто  носит
бороды или говорит с чужим выговором,  -  соблюдалось  еще  строже,  чем
раньше, и для общительного, дружелюбного  человека  это  было  настоящим
испытанием  -  не  ответить  на  улыбку  или   обращение   постороннего.
Презрительное высокомерие пришло на  смену  былому  радушию,  с  которым
встречали первых гостей города, начавших приезжать вскоре  после  гибели
Кобба  и  Уилларда.  Слишком  уж  много  журналистских  ищеек   изменило
священным узам гостеприимства,  с  оскорбительной  прямотой  публикуя  в
своих листках несправедливые отзывы об  округе  и  его  жителях.  Просто
удивительно,  как  это  им  удавалось   через   сутки   после   прибытия
превращаться в знатоков места, где никогда раньше они не были, в строгих
судей людей, которых они ни разу до этого не видели.
   Местные с  пренебрежением  наблюдали  за  тем,  как  писаки,  подобно
умалишенным, носятся по площади за шерифом, за прокурором, за  адвокатом
да за кем угодно, кто, по их мнению,  может  располагать  хоть  какой-то
информацией. Они видели, как репортеры, сбиваясь в волчью стаю,  ждут  в
нетерпении у задних дверей  суда  того  момента,  когда  будут  выводить
обвиняемого. Как бы им хотелось наброситься на него! Однако Хейли  вечно
окружали полицейские, и сам  он  не  обращал  на  прессу  ровным  счетом
никакого внимания. Все их до смешного одинаковые вопросы он  слышал  уже
не раз и успел выучить их наизусть. С негодованием жители смотрели,  как
телевизионщики провожали своими камерами каждого попадавшего в  их  поле
зрения куклуксклановца или черного активиста, выискивая при  этом  самых
экстремистски  настроенных,  с  тем  чтобы  потом  подать  эти   крайние
настроения как норму жизни в городе.
   И в их взглядах читалась ненависть.
   - Что это за оранжевая дрянь размазана у нее по лицу? -  спросил  Тим
Нанли, кивая на репортершу, сидящую за столиком у окна.
   Набив рот едой, Джек Джоунз поднял голову.
   - По-моему, они пользуются этой гадостью при съемках. Тогда на экране
телевизора лицо ее будет выглядеть белым.
   - Да оно и так белое.
   - А на экране оно белым не будет, пока его не вымажешь оранжевым.
   Нанли это не убедило.
   - Чем же тогда должны пользоваться ниггеры? На этот вопрос  никто  не
смог дать ответа.
   - Ты видел ее во вчерашних новостях? - спросил его Джек Джоунз.
   - Нет. Откуда она?
   - Мемфис, четвертый канал. Вчера она брала интервью у матери Кобба и,
конечно, давила на нее до тех пор, пока бедная женщина не  расплакалась.
Так что показали они только слезы. Это отвратительно.  А  позавчера  она
беседовала с каким-то куклуксклановцем из Огайо - тот рассуждал  о  том,
что нам здесь, в Миссисипи, нужно делать. Хуже ее среди них нет.
 
*** 
 
   Свою речь против Карла Ли  обвинение  закончило  во  второй  половине
четверга. После обеда Бакли поставил к микрофону  Мерфи.  Выворачивающая
душу процедура, в ходе которой зал вынужден  был  вслушиваться  в  почти
бессвязную речь больного человека, длилась целый час.
   - Успокойтесь, мистер Мерфи, - уже в сотый раз обращался к  свидетелю
прокурор.
   Однако тот продолжал нервничать, пил воду.  Он  старался  по  большей
части  утвердительно  кивать  или  отрицательно   качать   головой   при
соответствующих вопросах, но  для  протоколистки  суда  это  было  сущим
мучением.
   - Я не поняла, - то и дело говорила она, сидя спиной к свидетельскому
креслу.
   Тогда  Мерфи  начинал  говорить,  и  становилось  еще  хуже.   Глухие
согласные, такие как "п" или "т", у него совсем не выходили: он  начинал
пыхтеть, шипеть, с губ летела слюна.
   - Не понимаю, - беспомощно развела руками протоколистка.
   Бакли вздохнул. Присяжные добросовестно боролись со смехом.  Половина
присутствовавших грызла ногти, чтобы не расхохотаться.
   - Не  могли  бы  вы  повторить?  -  обратился  к  свидетелю  Бакли  с
терпением, которому и сам изумился.
   - П-п-п-п-прошу извини-т-т-т-ть.
   На Мерфи было жалко смотреть.
   В конце концов удалось установить, что он, сидя на  ступенях  боковой
лестницы, расположенной напротив той, где были убиты Кобб и Уиллард, пил
кока-колу. Внезапно он заметил, что из каморки под  лестницей,  футах  в
сорока от него, вышел какой-то чернокожий. В тот мо