ла машину, труп мог быть уже там.
   - Нет. Когда я угнала ее, багажник был пустой, я точно знаю, я загля-
дывала в него.
   - Вот как! А по дороге ты его открывала?
   - Кажется, да.
   - Где в последний раз? Я подумала. Восстановила в  памяти  весь  свой
путь. Мысленно проехала по автострадам N 6 и N 7 до Фонтенбло.  Вспомни-
ла, что там открывала багажник, намереваясь положить  в  него  купленный
чемодан, но потом передумала и положила его на заднее сиденье.
   - В Фонтенбло он был пустым.
   - Это было давно. А после того где ты останавливалась?
   - В Жуаньи, заходила в бистро. Там я и  встретила  шофера  грузовика,
который стянул у меня букетик фиалок. Но это было днем, машина стояла  у
дверей, и тогда в нее не могли засунуть труп.
   - А ты уверена, что до Кассиса не открывала багажник?
   - Я бы помнила об этом.
   - А где ты останавливалась после Жуаньи?
   - На станции техобслуживания, неподалеку от Аваллона. Там я  оставила
машину надолго, ее даже перегнали на другое место, пока я была у  докто-
ра.
   Он посмотрел на мою забинтованную руку. По его глазам я  видела,  что
он вспоминает мой рассказ о том, как мне покалечили руку, как незнакомые
люди утверждали, будто видели меня накануне на шоссе и будто бы я  ехала
в Париж, тогда как я уверяла, что в это время находилась в Париже. Но он
только сказал:
   - Да-а, эта твоя история - крепкий орешек.
   Я не знала, что еще добавить в свое оправдание. Да мне и не  хотелось
оправдываться. Филипп заметил, что я дрожу в своем белом платье, и, сняв
пиджак, накинул его мне на плечи. Дыша мне прямо в лицо, он спросил  ше-
потом:
   - Ты говоришь правду, Дани?
   - Клянусь.
   - Даже если это ты застрелила его из ружья, я тебе помогу, понимаешь?
   - А разве его застрелили из ружья? Сама того не желая, я почти  прок-
ричала это визгливым, срывающимся голосом.  Это  прозвучало  смешно.  Не
знаю почему, но у меня на глазах выступили слезы.
   - Да, я так полагаю, поскольку оно лежит в багажнике рядом с трупом.
   - Что - оно"?
   - Да ружье же, черт побери! Блестящее, новенькое! В твоем  багажнике!
Ружье! Скажи, меня-то ты узнаешь, по крайней мере?
   Сжав руками мою голову, он принялся раскачивать ее из стороны в  сто-
рону, словно пытаясь разбудить меня.
   - Подожди! Я не видела ружья!
   - Интересно, что ты вообще видишь! Коврик ты видела? Мертвеца видела?
Ну, так с ним еще и ружье!
   Филипп отпустил меня, резко повернулся на каблуках и  зашагал,  сунув
руки в карманы и подняв плечи. Я видела белое пятно его рубашки. Я вста-
ла и нагнала его. Он повел меня через шоссе, сказав, что у  него  кончи-
лись сигареты, нет ни гроша и он голоден как волк.
   В переполненном бистро, стены которого были увешаны неводами и ракуш-
ками, я купила пачку "Житан" и спички. Филипп за  стойкой  выпил  кружку
пива и съел сандвич. Он молчал и даже не смотрел на меня.
   Я спросила:
   - Как ты добрался до Марселя?
   - Не твоя забота.
   - А где твой чемодан?
   - Тоже не волнуйся.
   Когда мы вышли, он обнял меня за плечи и притянул к себе. У  меня  не
было желания его отстранить. Мы пошли, прижавшись друг к другу, по  тро-
туару, на котором валялись пустые ящики - от них исходил запах  водорос-
лей. У Старого порта мы пересекли площадь. Когда мы проходили мимо како-
го-то ресторана, в зеркальной витрине на мгновение промелькнули наши ли-
ца, мое белое платье, его пиджак на моих плечах - короче, мы оба, обняв-
шиеся, освещенные неоновыми рекламами, в тысяче километров от моей  жиз-
ни. Да, правда, в тысяче километров, и это показалось мне тогда  гораздо
более нереальным, чем все остальное, вся история с трупом.
   Когда мы вышли на улицу Канебьер, на нас стали оглядываться прохожие.
Я спросила Филиппа, куда мы идем.
   - К машине. Нужно узнать, кто этот тип. Нужно еще  раз  взглянуть  на
него.
   - Не надо, прошу тебя, у меня не хватит духу.
   - У меня хватит.
   Мы подошли к "тендерберду", который я оставила на стоянке среди сотен
других машин, и несколько минут неподвижно стояли рядом. Я вынула из су-
мочки ключи и протянула Филиппу, но он не взял их. Мимо нас,  жестикули-
руя и галдя, прошла ватага подростков, потом, шевеля губами и озабоченно
понурив голову, одиноко пробрела какая-то женщина в измятом платье.  Фи-
липп велел мне сесть за руль: нужно найти более  укромное  место  и  там
открыть багажник.
   Мы поехали по набережной Рив-Нев, повторяя тот путь, что  перед  этим
проделали пешком. Когда я повернула на улицу, которая, пересекая  город,
забирала вверх, он вдруг сказал:
   - Знаешь, Дани, у нас, кажется, есть шанс выпутаться. Если тебе  под-
сунули этого типа по дороге, то о нем никто не знает, кроме той сволочи,
которая это сделала. Между ним и тобой нет никакой связи. В таком случае
и мы поступим точно так же. Выбросим где-нибудь этот подарочек и забудем
о нем. И нас это не касается.
   Я свернула на одну улицу, потом на другую, продолжая забираться в го-
ру. Затем Филипп велел мне ехать по дороге с каменной  оградой,  ведущей
на Рука-Блан. Здесь мы не встретили ни машин, ни прохожих, и улочка была
настолько крутая и узкая, что в одном месте мне пришлось остановиться  и
долго маневрировать на повороте. С больной рукой это было нелегко, и Фи-
липп помог мне крутить руль. Когда мы поднялись еще выше, в пролете меж-
ду двумя облупившимися стенами я увидела сверкающий огнями  город  -  он
лежал внизу, вдоль моря.
   Положив руку мне на колени, Филипп дал знак остановиться. Перед домом
семьдесят восемь. Я запомнила его потому, что этим номером в приюте было
помечено мое белье. В темном дворе виднелся новый дом. Мы немного выжда-
ли, прислушиваясь, потом на самом малом газу въехали в ворота. Фары  ма-
шины осветили блестящие двери выстроившихся в ряд  гаражей,  листву  де-
ревьев, лестницу. Одна машина стояла прямо во дворе. Я приткнулась поза-
ди нее, выключила мотор и фары. Двор был тихий, но узкий, и я с тревогой
подумала: если нам почему-либо придется удирать отсюда,  тут  быстро  не
развернешься.
   Я отдала Филиппу его пиджак, и мы вышли из машины. Несколько окон на-
верху над нами были освещены, за одним из них, с задернутой шторой, уга-
дывался голубоватый свет телевизора. Я открыла багажник и тут же  отпря-
нула, даже не заглянув в него. Чудовищный запах ударил мне в  нос,  и  я
была в каком-то полуобморочном состоянии,  когда  услышала,  что  Филипп
просит дать ему платок. Он задыхался, лицо его настолько исказилось, что
стало каким-то старым, заострившимся, чужим. Наши взгляды встретились  -
я никогда не забуду, какой ужас я прочла в его глазах.
   Я слышала, как совсем рядом он ворочал труп. В отчаянии я тупо  уста-
вилась на ворота, но совсем не из страха, что  кто-нибудь  появится.  Об
этом я даже не думала. Вдруг Филипп прошептал:
   - Посмотри, Дани.
   Он показал мне ружье, длинное ружье с черным стволом.
   - На прикладе инициалы.
   - Инициалы?
   - Да, "М. К. ".
   Филипп заставил меня посмотреть на ружье  и  даже  потрогать  пальцем
выгравированные на дереве буквы.
   - Винчестер. В магазине не хватает трех патронов.
   - Ты в этом разбираешься?
   - Немножко.
   Он вытер ружье моим платком и положил его обратно на коврик, в  кото-
рый был завернут убитый. Я увидела освещенное матовой лампочкой багажни-
ка лицо мертвеца с отвисшей челюстью. Филипп обшаривал карманы его хала-
та. По наступившей тишине я догадалась, что он что-то обнаружил и потому
затих. Вдруг он резко выпрямился. Хотел что-то сказать и не смог. Словно
окаменел от потрясения. Я только успела увидеть, что  в  левой  руке  он
держит какую-то бумажку. Потом он закричал. Не знаю, что он кричал.  На-
верное, что я сумасшедшая, а он поддался бреду  сумасшедшей,  во  всяком
случае, как я теперь понимаю, его взгляд выражал именно это. В его  гла-
зах я вроде бы прочла, что сейчас он меня ударит. Кажется, я подняла ру-
ку, чтобы защититься от удара.
   В тот же момент от резкой боли под ложечкой у меня перехватило  дыха-
ние и я скрючилась. Но прежде чем я успела упасть,  он  схватил  меня  в
охапку и потащил к дверце машины. Помню, как с затуманенным сознанием  я
лежала на передних сиденьях машины, помню стук захлопываемого  багажника
и удаляющиеся шаги Филиппа. Больше не помню ничего.
   Много позже, когда я очнулась, кругом царила тишина, в машине я  была
одна, мне удалось сесть и придвинуться к рулю, я жадно ловила ртом  ноч-
ной воздух и плакала. Мои очки валялись в ногах на коврике. Надев их,  я
увидела, что часы на щитке показывают час  ночи.  Одергивая  на  коленях
платье, я обнаружила бумажку, которую Филипп извлек из халата мертвеца.
   Я включила свет.
   Это оказалась телефонограмма, принятая, судя  по  бланку,  аэропортом
Орли. Адресована она была некоему Морису Кобу, пассажиру рейса 405 авиа-
компании "Эр-Франс". Принята и записана угловатым почерком стюардессы 10
июля в 18 часов 55 минут. Я не сразу высчитала, что это было в  пятницу,
двое с половиной суток назад, но, когда я это поняла, все происшедшее со
мной в течение последних двух дней всплыло в моей памяти  как  сплетение
ужасов в кошмарном сне.
   На бланке было написано:
   "Не уезжай. Если ты не сжалишься  надо  мной,  я  поеду  за  тобой  в
Вильнев. Я в таком отчаянии, что мне уже все равно."
   И подпись: "Дани".
   В графе "Отправитель" был указан мой парижский телефон.
   Дорога, освещенная луной, без конца петляла над морем. Это все, что я
помню. Не знаю, как я доехала до гостиницы "Белла Виста". Не знаю  даже,
понимала ли я, что возвращаюсь туда. Было холодно. Мне было холодно. Ду-
маю, я даже не вполне осознавала, что нахожусь на Юге. Скорее, мне каза-
лось, что я на дороге в Шалон и только что рассталась с доктором,  кото-
рый наложил мне на руку лубок, с владельцем станции  техобслуживания,  с
жандармом на мотоцикле. Сейчас я встречусь с Филиппом на набережной  Со-
ны, но теперь уже я не остановлюсь, нет, не  остановлюсь,  и  все  будет
иначе.
   И еще я думала о своем белом костюме. "Нужно обязательно забрать его!
- эта мысль не покидала меня. Я ехала и думала  об  этом  оставленном  в
гостиничном номере костюме как о чем-то таком, что поможет  мне  вернуть
утраченное равновесие: костюмэто то, что принадлежало мне до пятницы  10
июля, и, обретя его, я снова обрету себя.
   В Кассисе на пристани еще горели огни, из открытого  бара  доносились
звуки электрогитары, несколько молодых людей стали бесноваться перед мо-
ей машиной, и мне пришлось остановиться. Один из  них  перегнулся  через
дверцу и, дыша на меня табаком и вином, поцеловал прямо в губы. Потом  я
поехала вдоль пляжа с белой галькой и наконец увидела мавританские башни
гостиницы. Сквозь листья пальмы проглядывала круглая полная луна.
   Ночной портье в белом форменном костюме с золотыми галунами  дал  мне
ключ от номера. Кажется, он говорил мне что-то о лошадях, о  том,  какая
из них выиграла скачки, и я отвечала ему вполне естественным голосом.  И
только заперев на ключ дверь своей комнаты, я снова  разрыдалась.  Слезы
из моих глаз текли ручьями, и я не могла их остановить, словно это  были
не мои слезы. Я взяла с кровати жакет от костюма и крепко прижала его  к
груди. От него исходил запах духов, моих духов, которыми  я  душусь  уже
много лет, запах моего тела, но это не ободрило меня, скорее наоборот.
   Я разделась и, расстелив костюм в изножье кровати, легла  в  постель,
держа телефонограмму в правой руке. Прежде чем погасить свет, я  перечи-
тала ее несколько раз. Спустя некоторое время я снова  зажгла  ночник  и
снова прочла ее.
   Я не знаю никакого Мориса Коба. Я не посылала этой телефонограммы.  В
пятницу 10 июля в 18 часов 55 минут я находилась в квартале  Монморанси,
я как раз приступала к работе и была с Каравеями и их девочкой.  Значит,
в это время кто-то проник в мою квартиру на улице Гренель и,  воспользо-
вавшись моим телефоном и моим именем, отправил телефонограмму. Это  ясно
как день.
   На прикладе ружья, обнаруженного в "тендерберде", стоят инициалы  "М.
К.", то есть инициалы Мориса Коба. Эта связь между ружьем  и  телефоног-
раммой показывает, что труп в мою машину подсунули не случайно, как мож-
но было бы подумать, что в этот кошмар  совершенно  сознательно  ввергли
именно меня. Дани Лонго. Это тоже ясно как день.
   Не знаю, спала ли я. Время от времени подробности моей поездки, начи-
ная с Орли, врывались в мой сон так отчетливо и грубо, что  я  открывала
глаза. Белый прямоугольник карточки на конторке в гостинице "Ренессанс".
Раздраженный голос администратора: "Лонго, Даниель Мари  Виржини,  двад-
цать шесть лет, служащая рекламного агентства, разве это не вы?"  Кто-то
появляется за моей спиной в туалете станции техобслуживания. Жандарм ша-
рит по моей машине лучом фонарика и требует, чтобы я раскрыла  свою  су-
мочку. Маленькая девочка по имени Морин. Все утверждают, что видели  ме-
ня, говорили со мной, что в субботу на исходе ночи я ехала в Париж.
   Наступил рассвет. Я лежала с открытыми глазами, смотрела, как  утрен-
ний свет постепенно просачивается в мою комнату, и думала: "Нет, это  не
просто дурацкая шутка, которую сыграл со мной шофер грузовика,  случайно
встретившийся мне на дороге, это продуманный заговор  против  меня.  Бог
знает для какой гнусной цели, но кому-то необходимо было  обставить  все
так, будто в субботу на рассвете я ехала по шоссе  Макон  -  Аваллон.  И
этот "кто-то" воспользовался не только моим телефоном, но и моим  именем
и, надев так же, как я, белый костюм и темные очки, выдал себя  за  Дани
Лонго. Все, кто уверял, что видели меня, говорили правду.  Они  действи-
тельно "видели", но не меня, а другую женщину, в  другой  машине,  кото-
рая..."
   И тут я заходила в тупик.
   Я вскочила на кровати и чуть не закричала. Это безумие. Никакого  за-
говора не было и не могло быть. Как бы я себя ни утешала,  но  никто  не
смог бы, если только он не обладает даром ясновидения,  заранее  связать
меня телефонограммой с каким-то неизвестным мертвецом,  которого  потом,
почти через двое суток, где-то у черта на рогах, в сотнях километров  от
моего дома, засунут ко мне в машину. Тем  более  никто  не  мог  заранее
предложить какой-то женщине на одном из отрезков автострады. N  6  выда-
вать себя за меня, Дани Лонго, за двенадцать, а может, даже  за  пятнад-
цать часов до того, как я там появлюсь. Никто, никто в  целом  свете  не
мог знать в пятницу, в 18 часов 55 минут, да и в  субботу  на  рассвете,
что на меня найдет такое безрассудство и я как идиотка угоню машину шефа
и поэтому действительно буду катить вечером по автостраде. N 6  к  морю.
Никто. Я сама этого не знала.
   Я говорила себе: "Подожди, подожди, подумай еще, этому наверняка есть
- должно быть! - какое-то объяснение". Но его не  было.  Самое  страшное
заключалось в том - у меня голова шла кругом от ужаса, - что я  сама  не
знала, что поеду. Значит, все началось помимо меня и вообще помимо  кого
бы то ни было, ни одно человеческое существо не могло послать эту  теле-
фонограмму, не могло выдавать себя на автостраде за Дани Лонго. Остается
только думать, что еще за сутки до того, как я неожиданно для себя реши-
ла воспользоваться "тендербердом", какая-то сверхъестественная сила  ос-
тановила свой выбор на мне, подчинила меня своей воле -  и  вообще  весь
мир обезумел.
   Кто-то остановил свой выбор на мне. Подчинил своей воле. Оказался  за
моей спиной. Моя искалеченная рука болит. Болит и под  ложечкой,  в  том
месте, куда ударил меня Филипп. Это возмездие. Возмездие за моего  сына,
убитого четыре года назад, в Цюрихе, прежде чем  он  появился  на  свет.
Кто-то за пределами нашего мира неотступно и неустанно преследует  меня.
Мне снова стало казаться, будто я живу в чьем-то чужом сновидении. И мне
хочется, больше всего на свете хочется тоже  уснуть  -  или  нет,  лучше
пусть проснется тот, кому все это снится, пусть  вокруг  станет  тихо  и
мирно, пусть я умру и все забуду.
   Понедельник, 13 июля. Утро.
   Цветочки на обоях в моей комнате. Голубые с красными тычинками. Гряз-
ная повязка. Часы на правой руке тикают у самого  уха.  Из-под  простыни
торчат мои голые ноги. Я спускаю их на горячий коврик,  как  раз  на  то
место, куда падают лучи солнца. Под моим окном, в бассейне, две  светло-
волосые девушки плывут рядом, широко и бесшумно взмахивая руками. Сквозь
неподвижные листья пальм виднеются раскаленное небо и море, то самое мо-
ре, которое я мечтала увидеть. Все такое ясное, светлое.
   Я нашла на умывальнике кусочек рекламного мыла и выстирала белье, ко-
торое сняла с себя накануне. Чем пахло мыло? Теперь уже не помню. Как не
помню и того, что я в действительности пережила. Некоторые детали  вдруг
отчетливо всплывают в моей памяти, а другие улетучились. А может быть, и
эти отчетливые воспоминания - плод моей фантазии? Теперь-то я знаю,  что
безумие именно в этом и состоит, в этих подробностях - голубые  цветочки
с красными тычинками, грязная повязка, солнце среди пальм, - во множест-
ве точных деталей, которые не связаны между собой и ни к чему не  приво-
дят, кроме как к самой себе.
   Я могла бы провести в этом номере весь день, а потом еще один день, и
еще один день, не двигаясь, могла бы стирать и стирать все те же  труси-
ки, все тот же лифчик, до тех пор пока не осталось бы мыла, не истерлась
бы вся ткань, пока не исчезло бы все - и ребенок, и кровь, - и не  нужно
было бы лгать даже себе.
   Время от времени со мной разговаривала Матушка. Это она заставила ме-
ня заказать кофе в номер, она заботилась обо мне, она за меня моими  ус-
тами говорила по телефону, она словно вселилась в меня. Это она  сказала
мне: "Дани, Дани, очнись, посмотри, на кого ты похожа". Я  взглянула  на
себя в зеркало над умывальником. Я старалась прочесть,  что  кроется  за
моим взглядом, понять, что за тайна скрыта в моей голове, в  моей  душе,
тайна, которая бьется, как попавшая в сети птица.
   Потом я выпила две чашки черного кофе, приняла холодный  душ,  и  мне
стало легче. Время - лучший лекарь.  Надо  только  переждать,  подводной
лодкой залечь на дно. И тогда я снова услышу голос  Матушки.  Что-то  во
мне словно погружается в глубокий сон, и я на некоторое время успокаива-
юсь, мне становится легче.
   Я надела белый костюм, темные очки, перевязала  руку  мокрым  бинтом.
Разыскивая в сумочке гребенку, я обнаружила, что Филипп, покидая меня во
второй раз, забрал все мои деньги: и конверт, и кошелек были пусты.
   Кажется, пропажа не огорчила меня. В конце концов, его  поступок  ес-
тествен, это я могу легко объяснить. Больше того, если бы Филипп остался
со мной, я все равно отдала бы ему деньги. У него не было ни гроша, и  я
рада за него. А в остальном пусть убирается к черту.
   К тому же, поскольку до этого ни одна мысль, кроме мысли о  том,  что
мне делать-идти в полицию и во всем сознаться или же броситься в море, -
не приходила мне в голову, то кража Филиппа даже помогла  мне,  действи-
тельно помогла. Я подумала, что прежде всего мне нужно  найти  отделение
Национального банка и получить деньги по чеку. Матушка сказала: "Это ра-
зумнее, чем сидеть в номере и терзаться. Благословляю тебя".
   Я спустилась в холл, спросила у администратора, как проехать в  отде-
ление банка, и предупредила, что оставляю номер за  собой.  "Тендерберд"
был на том же месте в саду, где я его поставила, раскаленный от  солнца.
Я обругала себя за то, что не отвела его в тень, но, сев за руль, не по-
чувствовала запаха, которого так боялась. Я изо всех  сил  старалась  не
думать о том, во что должен превратиться в  такую  жару  труп  человека,
убитого чуть ли не трое суток назад. Я привыкла  подавлять  свои  мысли.
Сколько я себя помню, мне всегда приходилось бороться  против  какой-ни-
будь ужасной картины, которую рисовало  мое  воображение.  Моя  рыдающая
мать, которой обривают голову за несколько минут до того, как она выбро-
силась на улицу с третьего этажа; ее