себе  срок  до
полуночи, - он предпочел бы обойтись без водителей грузовиков  и  прочих
болванов мужского пола, потому что с ними  начнешь  разыгрывать  бедного
студента-медика в мечте утащить бумажник, а кончишь на  скамье  подсуди-
мых. Кроме того, если женщине можно и даже нужно, в случае  необходимос-
ти, дать оплеуху, то с мужчиной так легко не разделаешься, его уже  надо
стукнуть по башке как следует, а если он посильнее тебя, то двинуть  его
ногой пониже живота. Головавещь хрупкая, да и  прочее  тоже.  Нельзя  же
ставить на одну карту толщину черепа и толщину бумажника.
   Будь сейчас утро или хотя бы не суббота, он бы зашел в  любой  дом  с
дешевыми квартирами, познакомился с какой-нибудь домашней хозяйкой,  из-
мученной, с непонятой душой, голлисткой по политическим пристрастиям, и,
пока ее муж не пришел со службы, а ребятишки из школы, он взял бы у  нее
интервью для "Прогре де Лион", и их разговор закончился бы в супружеской
постели, а она бы потом объяснила мужу, что потеряла свой кошелек в  ма-
газине стандартных цен. Или же он сам отправился бы в этот магазин и об-
работал бы там какую-нибудь продавщицу. Но в субботу, тем более к  вече-
ру, продавщицы совсем одуревают от  ошибок  кассирш  и  тупости  покупа-
тельниц, так что у него не было никакой надежды на успех.
   Часов в пять, побеседовав с бельгийскими туристами, которые, к  сожа-
лению, возвращались на родину, он сказал себе: на этот раз,  милый  мой,
ты остался с носом и дело кончится тем, что тебе придется изувечить  ка-
кого-нибудь водителя грузовика, отца четверых детей, ведь перед тем, как
четырнадцатого утром он сядет в Марселе на теплоход, ему необходимо  по-
бывать в Кассисе, где у него есть один приятель-владелец гаража,  живший
раньше в Меце, который мог бы снять его с  мели.  Сегодня  одиннадцатое.
При таких темпах он доберется до Марселя не раньше конца месяца.
   Тут ему пришла в голову одна мысль, не такая  уж  гениальная,  скажем
прямо, но все же лучше, чем ничего: попытать счастья у дверей какого-ни-
будь коллежа или лицея, когда оттуда повалят ученики. Он исходил  немало
улиц, порядком сбив ноги, пока не сообразил, что уже начались каникулы и
школы опустели. Но ему все-таки удалось набрести на какие-то  коммерчес-
кие курсы для девушек - там в ожидании толпились мамаши. Вот только  че-
модан в руке был некстати. С ним он смахивал на приезжего деревенщину.
   Когда пташки выпорхнули, ему прямо в глаза светило солнце над фабрич-
ной крышей, поэтому он с трудом выбрал то, что искал. Это была  блондин-
ка, высокая, в теле, с вызывающе громкими голосом и смехом, со стянутыми
кожаным ремешком книжками под мышкой. Он сказал себе, что ей шестнадцать
лет, - из принципа, потому что чувствовал бы себя униженным, если бы дал
ей меньше. Ну, вперед!.. Она шла в окружении подружек, и их число  таяло
на каждом перекрестке, где они, прежде чем расстаться, останавливались и
долго болтали. Он узнал ее фамилию - Граншан, а чуть позже и имя - Доме-
ника. Она заметила, что он идет за ними. Время от времени она кидала  на
него взгляд своих голубых глаз - он выдавал ее глупость, - затем перево-
дила его на чемодан.
   У стадиона, на улице Гарибальди, она наконец осталась одна. Он  схва-
тил ее за руку, сказал только: "Доменика, я ведь тоже человек, ты должна
меня выслушать", - и тотчас отпустил ее, перепуганную до смерти,  отошел
и сел на каменный бордюр, ограждавший футбольное поле.  Не  сразу,  лишь
через полминуты она подошла к нему. Не глядя на нее, он сказал, что  уже
давно любит ее и одновременно ненавидит, что над ним смеялись из-за нее,
и вот он подрался, потерял работу и, перед тем как уехать, просто не мо-
жет - даже если она тоже поднимет его на смех - не сказать  ей,  что  он
почувствовал в ту минуту, когда впервые увидел ее, - ну и  прочую  бели-
берду в том же духе. Потом он взглянул на нее: она стояла растерянная, с
пунцовыми щеками, но уже без страха в глазах, а он,  похлопывая  ладонью
по бордюру рядом с собой - приглашая  ее  присесть,  -  спрашивал  себя,
сколько у нее при себе денег или сколько она сможет  достать  и  сколько
времени у него уйдет на то, чтобы завладеть ими.
   У нее оказалось две бумажки по десять франков и еще пятифранковая мо-
нета - своего рода талисман - в кармашке блейзера. Она отдала их ему три
часа спустя, в подъезде своего дома, унылого, пропахшего супом с  капус-
той, она тихонько плакала, называла его Жоржем - так он ей представился,
- она неумело целовала его сжатыми, солеными от слез губами, у него было
ощущение, что это  убийство,  и  он  злился  на  себя  за  то,  что  это
убийство-всего из-за каких-то двух тысяч старыми, он обещал ей, что  ни-
когда не уедет и будет ждать ее завтра в полдень у какого-то там  памят-
ника, да, конечно же, он знает, где он. Когда она, поднявшись по лестни-
це, в последний раз обернула к нему свою физиономию несчастной  идиотки,
верящей в счастье, он про себя выругался: какого черта, ему  тоже  никто
не делал подарков, его подонок-отец тоже всю жизнь держал  его  мать  за
дуру, а ведь она как-никак была его мать, разве нет?  И  вообще,  ну  их
всех к дьяволу.
   Он зашел в кафе-экспресс и, глядя во тьму за  стеклом  витрины,  съел
гамбургер. Кафе выходило на набережную Мессажери. Он  долго  сидел  там,
понимая, что пойти куда-нибудь в другое место обойдется еще  дороже,  и,
кроме того, он по опыту знал, что после наступления темноты  надо  уметь
ждать, ждать упорно, на одном месте, иначе прозеваешь свое счастье. Око-
ло одиннадцати он увидел, как на набережной остановился  белый  "тендер-
берд". Он как раз доедал второй гамбургер и допивал второй графинчик ви-
на. Он разглядел в машине косынку, то ли зеленую, то ли голубую, и сзади
- номер департамента Сена. "Наконец-то", - подумал он.
   В тот момент, когда он раскрыл дверь кафе, из  машины  вышла  молодая
женщина. Высокая, в белом костюме. Она была уже без косынки, и ее  золо-
тистые волосы блестели в свете фонарей на набережной. Левая рука  у  нее
была забинтована. Она перешла улицу и скрылась за дверью  другого  кафе,
чуть подальше. Ее настороженная и в то же время размашистая походка пон-
равилась ему.
   Прежде чем заглянуть в кафе, Филипп тоже перешел улицу, только в  об-
ратном направлении, прогулялся вокруг  машины,  проверяя,  не  сидит  ли
кто-нибудь в ней. Там никого не было. Он открыл дверцу у руля. В  машине
пахло дамскими духами. Над приборным щитком он обнаружил  пачку  сигарет
"Житан" с фильтром, вынул одну и закурил от зажигалки в  машине,  открыл
ящичек для перчаток, потом стоявший на заднем сидении чемодан: две  пары
кружевных нейлоновых трусиков, светлое платье, брюки, купальный костюм и
ночная рубашка, пахнувшая теми же духами, в то время как  все  остальные
вещи еще пахли магазином. На всякий случай он положил в  машину  и  свой
чемоданчик.
   В кафе он входить не стал, а лишь заглянул туда через стекло. Молодая
женщина выбирала пластинку у музыкального автомата. Во рту  она  держала
соленую соломку. Он обратил внимание, что ее темные  очки-с  оптическими
линзами и странно отражают свет. Близорукая. Лет двадцать  пять.  Правой
рукой орудует неумело. Имеет мужа или любовника, способного  сделать  ей
такой рождественский подарок - тендерберд". Когда она нагнулась к проиг-
рывателю, костюм плотно обрисовал ее тело - крепкое, упругое, с длинными
ногами, на юбке он заметил  несколько  грязных  пятен.  У  женщины  была
скромная прическа, небольшой рот и небольшой нос. Когда она заговорила с
толстой рыжей покорительницей сердец, сидевшей за кассой, он по ее мимо-
летной грустной улыбке понял, что у нее какие-то неприятности  или  даже
горе. Мужчины, иными словами, все посетители кафе, украдкой  бросали  на
нее быстрые испытующие взгляды, но она явно этого не замечала. Она  слу-
шала песенку Беко (Филипп тоже слышал ее на улице), в которой певец  го-
ворил ей, что она одинока на свой звезде. Все ясно: ее бросил любовник и
рана совсем свежая. Таких не обкрутишь.
   Конечно, не богата, а если у нее и водятся  денежки,  то  с  недавних
пор. Почему он так решил, он бы и сам не мог сказать. Может, потому, что
богатая девушка не станет одна разгуливать по Шалону в одиннадцать часов
вечера. Впрочем, а почему бы ей не погулять? А может, он так решил пото-
му, что в ее чемодане были лишь зубная щетка да  совсем  немного  вещей.
Но, во всяком случае, он понимал, что женщина такого рода -  не  находка
для него, с тем же успехом он может хоть сейчас остановить  какой-нибудь
грузовик. Нет, таких не обкрутишь.
   Филипп уселся в машину и стал ждать, настроив приемник на  "Европу-1"
и закурив вторую сигарету. Он видел, как она вышла  из  кафе,  пересекла
улицу и, пройдя немного вперед, остановилась у парапета набережной. Пока
она шла от реки к машине, он, глядя на ее своеобразную, но красивую  по-
ходку, подумал, что она, должно быть, женщина степенная, рассудительная,
но в то же время было в ней что-то такое, что его  подбодрило,  ибо  под
этим строгим костюмом наверняка таится страстная натура, и поэтому ей от
него не уйти.
   Открыв дверцу машины и услышав его упрек, что она слишком долго  про-
падала где-то, она лишь слегка отпрянула, но больше  ничем  не  выказала
своего удивления. Она тут же села за руль, одернула юбку, чтобы прикрыть
колени, и, вынимая ключи из сумочки, сказала:
   - Только не говорите мне, что вы меня уже видели. Я больше этого слы-
шать не могу.
   У нее был поразительно ясный выговор, казалось, она отчеканивает каж-
дую букву. Не придумав ничего лучшего, он ответил:
   - Ладно, разговаривать будете потом. Знаете, который час?
   Больше всего его смущали ее очки. Два овальных черных стекла, за  ко-
торыми скрывалось неведомо что. Ее голос прозвучал так же четко:
   - Убирайтесь из моей машины.
   - Это не ваша машина.
   - Да?
   - Да. Я видел бумаги в ящичке для перчаток.
   Она пожала плечами и сказала:
   - Будь так любезен, убирайся. И поскорее.
   - Я еду в Канны.
   - Великолепно. Но все-таки убирайся. Знаешь, что я сделаю, если ты не
уберешься отсюда?
   - Вы отвезете меня в Канны.
   Она даже не улыбнулась. Хлопнула его по ногам, чтобы он  не  упирался
подошвами в ветровое стекло, и он сел как полагается. Она бросила на не-
го быстрый взгляд.
   - Я не могу отвезти тебя в Канны.
   - Меня это очень огорчает.
   - Чего тебе, собственно, от меня надо?
   - Чтобы ваша паршивая  таратайка  тронулась  наконец  с  места,  черт
возьми.
   Она кивнула, словно соглашаясь с ним, и  включила  зажигание.  Но  он
знал, что это еще далеко не согласие. Его ничуть не удивило,  когда  она
изящно развернулась на тротуаре и поехала к центру города.  Он  подумал,
что она, пожалуй, способна, не говоря ни слова, отвезти его в  полицейс-
кий участок. Впрочем, нет, это на нее не похоже.
   Она свернула налево в какую-то узкую  улочку  и  остановилась,  чтобы
прочитать ее название. Она так вытянула свою тонкую шею,  что  встречная
машина вынуждена была тоже  остановиться.  Водитель,  приоткрыв  дверцу,
сказал ей какую-то глупость, но ни она, ни Филипп не ответили. Они прое-
хали еще чуть дальше и остановились у неоновой вывески гостиницы "Ренес-
санс". Ему пришла в голову одна мысль, правда несколько наивная,  но  он
ее отогнал.
   - Мне остаться в машине или пойти с вами?
   - Иди куда хочешь, делай что хочешь.
   Он вышел из машины и стал рядом с ней. Она была на голову ниже  него.
Он глупо сказал ей, что если она будет продолжать говорить ему "ты",  то
он последует ее примеру.
   - Попробуй. Я разбужу весь Макон.
   - Но мы еще не в Маконе, а в Шалоне.
   - Вот именно, но меня услышат и в Маконе.
   Она подняла к нему свое лицо: оно выражало полное безразличие.  Каза-
лось, она готова ко всему, ее уже ничем не удивишь, но в то же  время  у
Филиппа появилась уверенность - он почти физически ощущал это, - что уже
сегодня ночью она окажется в его объятиях, он наконец, увидит ее глаза и
завтра они вместе будут нежиться на пляже. Она в нерешительности  стояла
перед застекленной дверью. Должно быть, она думала о том же, о чем и он,
потому что вдруг, не спуская с него глаз, сказала изменившимся, каким-то
усталым голосом:
   - Ладно, иди, я не буду тебе в тягость.
   И вошла в гостиницу.
   То, что произошло там, окончательно повергло его  в  недоумение.  Она
спросила у элегантного мужчины, который сидел за конторкой администрато-
ра, а потом и у его жены, подошедшей к ним, была ли по телефону заказана
для нее комната - ее фамилия Лонго - и  действительно  ли  она  ночевала
здесь накануне. Хозяин и его жена, обескураженные  вопросом,  в  замеша-
тельстве тупо переглянулись.
   - Простите, мадемуазель, вы разве сами этого не  знаете?  Нет,  лично
они ее не видели. Ее оформлял ночной портье, а сегодня  вечером,  как  и
каждую субботу, он не работает. Молодая женщина воскликнула:
   - В самом деле? Как все просто!
   - Но разве вчера вечером приезжали не вы?
   - Об этом-то я вас и спрашиваю.
   Филипп стоял рядом с нею и машинально водил вокруг подставки для  ша-
риковой ручки пепельницей, которую он взял с конторки. Эта возня, по-ви-
димому, раздражала ее, и она, не глядя на Филиппа, положила правую  руку
на его локоть. Она сделала это как-то мягко, почти  дружески.  Пальцы  у
нее были тонкие, длинные, ногти коротко подстрижены и не покрыты  лаком.
"Машинистка", - подумал Филипп. А она в это время говорила, что если она
действительно ночевала у них в гостинице, то должна сохраниться карточка
или ее фамилия в книге регистрации приезжих.
   - У нас есть ваша карточка, и мы сказали это жандарму, когда он  зво-
нил. Правда, вы приехали так поздно, что она помечена сегодняшним днем.
   Хозяйка, начиная нервничать, рылась в бумагах на полочке над  контор-
кой. Достав карточку, она положила ее перед странной посетительницей, но
та лишь мельком взглянула на нее и даже не взяла в руки.
   - Это не мой почерк.
   - Как же вы хотите, - тотчас же вмешался хозяин, - чтобы это был  ваш
почерк, если карточку заполнял портье? Он нам сказал, что  вы  его  сами
попросили, потому что вы левша, а левая рука у вас была забинтована.  Да
она и сейчас в повязке. Вы ведь левша, не так ли?
   - Да.
   Хозяин гостиницы взял карточку и стал читать ее слегка дрожащим голо-
сом:
   -  Лонго.  Даниель  Мари  Виржини.  Двадцать  шесть  лет.   Рекламное
агентство. Приехала из Авиньона. Место жительства - Париж.  Француженка.
Разве это не вы?
   Она с удивлением переспросила:
   - Из Авиньона?
   - Так вы сказали портье.
   - Какая чушь! Хозяин только молча развел руками.  Он-де  не  виноват,
если она сама сказала эту чушь. Она царапала ногтями пуловер Филиппа,  и
он взял ее теплую руку в свою.
   - Вы вчера не приезжали сюда? - тихо спросил он.
   - Конечно, нет. Но все разыграно как по нотам!
   - Если хотите, можно найти ночного портье.
   Она задумчиво посмотрела на него, потом пожала плечами, сказала,  что
это ни к чему, и, не попрощавшись, молча направилась к застекленной две-
ри.
   - Так вы не берете номер? - визгливо спросила хозяйка.
   - Беру, - ответила она. - Как и вчера. Я сплю в другом  месте,  но  я
здесь. Это для того, чтобы вызвать к себе интерес.
   В машине она закурила, устало выпустила дым и глубоко задумалась. Фи-
липп решил, что сейчас ему  уместнее  молчать.  Прошло  минуты  две,  не
меньше, потом она включила мотор и, покрутившись по улицам, привезла его
на набережную, где они встретились.
   - У меня нет желания ехать сегодня ночью. И я не могу отвезти тебя  в
Канны. Извини, из-за меня ты потерял время. Так уж получилось.
   Быстрым движением она наклонилась и открыла дверцу с его стороны.  Он
даже не попытался взять ее за плечи, а тем более поцеловать - он зарабо-
тал бы только пару пощечин, а когда находишься в таком положении, что не
можешь ответить тем же, это неприятно. Он предпочел сказать, что  наврал
ей и в Канны не едет.
   - Врать некрасиво.
   - Я должен четырнадцатого сесть на теплоход в Марселе. - И снова сов-
рал: - Отплываю в Гвинею.
   - Пришлешь мне открыточку. Прошу тебя, выйди.
   - Я заключил контракт на работу в Гвинее.  Реактивные  двигатели  для
самолетов. Я защитил диплом, когда был на военной службе.  Могу  расска-
зать вам кучу потрясающих вещей о  реактивных  двигателях.  Знаете,  это
очень интересно.
   - Как тебя зовут?
   - Жорж.
   - Ты кто, цыган или испанец?
   - Немного цыган, немного итальянец, немного бретонец. Я из Меца. Могу
рассказать кучу потрясающих историй о Меце.
   - У меня аллергия к экзотике. А про Гвинею и реактивные  двигатели  -
это правда?
   Он поднял правую руку, сделал вид, будто плюет на пол, и сказал:
   - Да, там нужны техники.
   - А мне казалось, что они приглашают только китайцев.
   Он пальцами растянул глаза в стороны.
   - Я ведь немножко и китаец.
   - Слушай, поверь мне, я собираюсь поставить машину и поспать. И долго
никуда не поеду.
   - Я могу подождать вас в машине.
   - Об этом не может быть и речи.
   - В таком случае я мог бы поспать вместе с вами.
   - Исключено, я во сне брыкаюсь. На Юг едет много машин. Хочешь, я дам
тебе совет?
   - Я совершеннолетний.
   Она покачала головой, вздохнула и снова тронулась в путь. Филипп ска-
зал ей, что, если она не возражает, он мог бы завтра вести машину.  Ведь
ей, наверное, трудно с больной рукой. Она ответила: дорогой птенчик  мо-
жет не беспокоиться, до завтра она обязательно найдет способ  избавиться
от него.
   У выезда из города она остановилась в саду какой-то роскошной  гости-
ницы. Сад был забит машинами с номерами департамента Сена и  заграничны-
ми. Она вышла, он остался в "тендерберде".
   - У тебя нет денег на номер?
   - Нет.
   - Ты ел?
   - Я как раз ужинал. Но появились вы и лишили меня аппетита.
   Она сделала три-четыре нерешительных шага по направлению к освещенно-
му подъезду. В раскрытые окна она увидела несколько запоздалых посетите-
лей, которые ужинали за столиками. Она остановилась и обернулась к маши-
не.
   - Ну? Идешь ты или нет? Он пошел за  этой  утомленной  очаровательной
длинноногой блондинкой. Она взяла номер с ванной для себя и этажом  выше
комнату для него. В лифте он сказал:
   - Но мне тоже нужна ванна.
   - Обойдешься. Завтра утром помоешься в моей. Если хочешь, потру  тебе
спинку. Ты долго еще будешь дурить мне голову?
   Он вошел вслед за нею в большую комнату с задернутыми шторами. Следом
за ними служащий гостиницы в синем фартуке внес багаж. Увидев чемоданчик
Филиппа, она удивленно воскликнула:
   - Это не мой! Вы его взяли в машине?
   - Это мой, - сказал Филипп.
   - О, я вижу, ты не теряешься.
   Она достала из сумки  деньги  для  швейцара-это  было  нелегко  из-за
больной руки - и попросила заказать для них в  ресторане  чтонибудь  по-
есть, пусть даже холодное. На двоих. Они спустятся через четверть  часа.
Когда швейцар ушел, она, слегка пхнув ногой чемоданчик Филиппа,  указала
своему гостю на раскрытую дверь.
   Он оставил ее. Было уже за полночь, но снизу  доносился  хохот  како-
го-то полуночника. Комната Филиппа оказалась гораздо меньше, чем  ее,  и
не такая уютная. Окно выходило в сад. Он посмотрел на "тендерберд", пос-
тоял в задумчивости, потом открыл свой чемоданчик, умылся, почистил зубы
и решил, что переодеваться не стоит - иначе он будет выглядеть  дураком.
Ему хотелось сразу же спуститься вниз, но он заставил себя  подождать  и
внимательно прочитал вывешенные над дверью правила проживания в гостини-
це.
   Когда он без стука вошел к ней в номер, она  стояла  босая,  в  белых
трусиках и лифчике, и старательно раскладывала у окна на двух  сдвинутых
вместе стульях выстиранный костюм. Она была в обычных очках  с  металли-
ческими дужками, и он наконец увидел открытым все ее  лицо.  Сейчас  оно
понравилось ему еще больше. Да и тело ее было  именно  таким,  каким  он
представлял его себе, - гибким и восхитительным. Она спросила, видит  ли
он