дома.  И
не столько потому, что мне было жаль потерять два часа на дорогу туда  и
обратно, сколько из опасения, что снова начну раздумывать и тогда  уж  у
меня не хватит мужества уехать.
   Нагруженная большими бумажными пакетами с покупками, я зашла в  мага-
зин кожаных изделий, выбрала чемодан из черной кожи и все уложила в  не-
го. Мне ни капельки не хотелось подсчитывать сумму выданных мною  чеков.
Впрочем, я настолько привыкла контролировать себя в расходах, что у меня
в голове было что-то вроде счетчика, и, если бы я потратилась  так,  что
это могло бы сорвать мой отдых, он обязательно сработал бы.
   Я поставила чемодан в багажник, но тут же пожалела, что он  не  рядом
со мной, вынула его и положила на заднее сиденье. Часы на щитке  показы-
вали четыре. Я развернула Анитину карту дорог, прикинула, что, если я не
буду нигде останавливаться  до  самой  темноты,  то  смогу  переночевать
где-нибудь в окрестностях Шалона-сюр-Сон или, может быть, Макона. Я пос-
мотрела в самый низ карты и прочла названия, от которых у меня  трепетно
забилось сердце: Оранж, Салон-де-Прованс, Марсель, Сен-Рафаэль.  Повязав
голову косынкой, я сняла правую туфлю и поехала.
   Выезжая из Фонтенбло, я вспомнила слова полковника и спросила у  цве-
точницы, как проехать к автостраде. N  6.  Я  купила  букетик  фиалок  и
пристроила его у ветрового стекла. Чуть дальше, на перекрестке, я увиде-
ла нескольких жандармов на мотоциклах, которые о чем-то болтали. И в эту
секунду у меня мелькнула мысль:  "А  вдруг  Каравей  вернется  до  конца
праздников? Что-нибудь случится, и он прилетит сегодня вечером?"  Я  не-
вольно замедлила ход.
   Не обнаружив машины, он решит, что произошло  несчастье,  и,  конечно
же, позвонит мне (только есть ли у него мой телефон?), а не найдя  меня,
обратится в полицию. Я представила себе, как на все дороги сообщают  мои
приметы и повсюду устанавливают посты жандармов. Да нет, глупости. В от-
личие от меня, все нормальные люди, если говорят, что сделают то-то  или
то-то, так и поступают. Каравей не вернется до среды. С ним жена и ребе-
нок, и он не станет портить им праздник. Он будет говорить дочке,  чтобы
она дышала поглубже, катать ее на лодке по озеру. Да и зачем ему возвра-
щаться в Париж? До среды все учреждения закрыты. В  праздники  ко  всему
подходят с иной меркой, и я - похитительница автомобиля  лишь  на  время
танцев по случаю 14-го июля, так что нечего себя запугивать и делать  из
себя преступницу. Я увеличила скорость. Небо  было  ясное,  густо-синее,
почти лиловое, пшеничные поля - словно припудрены теплым светом, солнеч-
ной пылью. Однако притихшая было тревога, которая закралась в мою  душу,
когда я свернула с автострады, упорно не оставляла меня, она затаилась в
самом дальнем и смутном уголке моей совести и по любому пустячному пово-
ду, а то и вовсе без него, вдруг принималась буйствовать, словно растре-
воженный зверь или какое-то существо, сидящее во мне самой, которое  ме-
чется во сне. Я проехала долину Ионны. Помню, что остановилась в Жуаньи,
у бистро, чтобы купить сигареты и зайти в туалет. В бистро  над  стойкой
висели трехцветная афиша, сообщавшая о "праздничных увеселениях", и  фо-
тографии, на которых были изображены разбитые в автомобильных  катастро-
фах грузовики. Несколько шоферов грузовиков болтали у стойки,  потягивая
пиво. Когда я вошла, они замолчали, а один из них, увидев, что я,  выпив
фруктовый сок, положила на стойку деньги, сказал хозяину, что платит  за
меня. Я не хотела этого, но шофер - он говорил с южным акцентом - возра-
зил: "Не хватало еще, чтобы вы отказались", - и я взяла обратно свою ме-
лочь. Когда я включила мотор, он вместе с приятелем вышел из  бистро  и,
направляясь к своему грузовику, остановился около меня. Это был  молодой
- примерно моего возраста - черноволосый парень с беспечным видом и  ос-
лепительной улыбкой. Как на рекламе зубной пасты "Жибс". Переводя взгляд
с капота машины на вырез моего костюма, он сказал мне со своим южным ак-
центом: "С таким мотором вы, небось, гоните вовсю". Я  в  знак  согласия
тряхнула головой. Он сказал, что в таком случае мы, к сожалению, никогда
больше не встретимся. Когда я тронулась с места, он открыл дверцу своего
грузовика и забрался в кабину. Помахав  мне  рукой,  он  крикнул:  "Если
встретимся, я вам его верну". Он что-то держал в руке,  но  я  была  уже
слишком далеко, чтобы разглядеть, что именно. Я догадалась только тогда,
когда посмотрела на ветровое стекло. Он ухитрился стащить у меня букетик
фиалок.
   После Оксера я свернула на шоссе, где еще велись дорожные  работы,  и
погнала по нему. Я и сама не ожидала от себя такой прыти. Южнее Аваллона
я снова выехала на автостраду N 6. Солнце уже стояло не так  высоко,  но
жара еще не спала. А мне почему-то было холодно. Голова у меня была пус-
тая и гудела. Наверное, от возбуждения, от страха, который я испытывала,
все сильнее и сильнее нажимая босой ногой на акселератор. Думаю, этим же
объясняется и то преувеличенное значение,  какое  я  придала  небольшому
происшествию, которое случилось вскоре. Если меня станут допрашивать,  о
нем не следует даже упоминать. Это только собьет всех с толку, они поду-
мают, что у меня не все дома, и перестанут верить моим словам.
   Это произошло в первой же деревушке, которую я проезжала,  свернув  с
автострады. Верно, мне она показалась  знакомой.  Совершенно  верно.  Но
ведь любая деревня с рядом серых домов, с уходящей в  синее  небо  коло-
кольней, с холмами на горизонте, с летним солнцем, которое вдруг ударяет
тебе прямо в лицо, когда ты выезжаешь на длинную улицу - такую  длинную,
что у меня заболели глаза и я остановилась на две минуты, - любая  такая
деревня создала бы у меня впечатление, что я уже здесь бывала, но бывала
давно, очень давно, слишком давно, чтобы можно было вызвать в памяти ка-
кую-нибудь связанную с нею подробность или чье-то имя.
   У двери кафе, узкой,  похожей  на  темную  щель  двери,  на  складном
стульчике сидела худая старуха с изможденным лицом в черном фартуке. Ос-
лепленная солнцем, я ехала очень медленно, но что-то вдруг  словно  под-
толкнуло меня вернуться. Я увидела, что старуха машет мне  рукой,  зовет
меня. Я остановилась у тротуара. Женщина, с трудом передвигая ноги, мед-
ленно приближалась ко мне. Я вышла из машины. Говорила она громко, хрип-
лым, свистящим голосом астматика, и я с трудом ее понимала. Она сказала,
что утром я забыла у нее свое пальто. Помню, что в руке она держала  зе-
леные стручки гороха, а когда она сидела, у нее на коленях  стояла  кор-
зинка. Я ответила, что она ошибается,  я  не  забывала  у  нее  никакого
пальто хотя бы потому, что я никогда не была здесь.  Но  она  стояла  на
своем: утром она мне подала кофе и бутерброды и она  тогда  уже  поняла,
что я не в себе, и ни капельки не удивилась, обнаружив после моего ухода
на спинке стула мое пальто. Я сказала, конечно, большое спасибо, но  это
ошибка, и поспешно села в машину.
   Она внушала мне страх. Ее глаза с какой-то злобой скользили по  моему
лицу. Она двинулась за мной. Она вцепилась своей морщинистой темной  ру-
кой с узловатыми пальцами в дверцу машины. Она твердила, что  я  пила  у
нее кофе и ела бутерброды, пока на станции техобслуживания "обихаживали"
мою машину.
   Я никак не могла вставить ключ в замок зажигания. Помимо своей воли я
принялась оправдываться: утром я была в Париже, Бог знает в скольких ки-
лометрах отсюда, она просто спутала две похожие машины. Ее ответ, сопро-
вождаемый отвратительной старческой улыбкой, был ужасен или,  во  всяком
случае, в ту минуту показался мне ужасным:
   - Машину-то обихаживали, я ее даже не видела, а вот вас-то я видела.
   Не знаю, что на нее нашло, но я оторвала ее руку от дверцы, крикнула,
чтобы она оставила меня в покое, что я ее не знаю, что она меня  никогда
и в глаза не видела и пусть не плетет, будто она видела  меня,  никогда,
никогда... Тут до меня дошло, что мой крик могут услышать и другие жите-
ли деревни. Кое-кто уже смотрел в нашу сторону. Я уехала.
   Вот так. Все это произошло четверть часа назад, может, чуть меньше. Я
поехала прямо, стараясь думать о Матушке, о чем-нибудь успокоительном, о
своей квартире, о море. Но не смогла. По левую сторону дороги я  увидела
станцию техобслуживания. Правда, недавно в Орли я проверила уровень  го-
рючего, стрелка была в самом верху шкалы. Сейчас она спустилась лишь на-
половину, и я могла бы проехать еще много километров. Но все же я  пред-
почла остановиться.
   Механик, который подошел ко мне, до этого весело болтал  о  чем-то  с
двумя автомобилистами. На нем не было ни форменной фуражки, ни спецовки.
Я направилась к белому домику, сняла косынку. Помню скрип гравия у  меня
под ногами и особенно отчетливо-солнечные  блики,  пробивавшиеся  сквозь
листву деревьев на холмах. Внутри было сумрачно, тепло и тихо. Я  приче-
салась, отвернула кран умывальника. И вот тут мое второе "я", мой страх,
дремавший во мне, пробудился и стал кричать, кричать что было мочи. Меня
схватили сзади, да так неожиданно, что я не успела даже шевельнуться,  и
хладнокровно, упорно - я знаю, да, я знаю, за какое-то бесконечное мгно-
вение я это поняла и умоляла, умоляла не делать этого - мне стали ломать
руку.
 
 
   АВТОМОБИЛЬ
 
   Мануэль мог бы абсолютно точно сказать им, что это  была  за  машина:
"тендерберд" последней модели, весь напичканный  всевозможной  автомати-
кой, V-образный восьмицилиндровый двигатель в 300 лошадиных сил,  макси-
мальная скорость - 120 миль, емкость бензобака  -  100  литров.  Мануэль
имел дело с автомобилями с четырнадцати лет - а сейчас ему уже под сорок
- и интересовался всем, что мчится на четырех колесах,  не  меньше,  чем
теми, кто ходит на двух ногах и высоких каблуках. Читал он только "Авто-
мобильный аргус" и проспекты с рекламой женской косметики, которые лежа-
ли обычно на стойке в аптеке.
   В Америке он,  демонстрируя  свои  познания,  хотя  бы  получал  удо-
вольствие. Там вас слушают. Даже если вы плохо говорите  по-английски  и
целую вечность подбираете нужное слово. Мануэль, баск по национальности,
всю свою молодость проработал в Америке, главным образом в Толедо,  штат
Огайо. У него и сейчас живет там брат, старший и самый любимый. Об  Аме-
рике Мануэль тосковал в основном из-за брата и еще из-за рыжеволосой де-
вушки-ирландки, с которой он катался на лодке  по  реке  Моми  во  время
праздника, организованного баскской колонией. В общем-то, между ними ни-
чего не было, если не считать, что однажды она зашла к нему в комнату, а
он попытался залезть рукой к ней под юбку, но она быстро  поставила  его
на место.
   Когда он жил в Толедо, у него было много любовниц, в основном женщины
легкого поведения или замужние дамы, и он вспоминал  о  них  без  всякой
грусти. Теперь он пытался убедить себя, что тогда был  слишком  горяч  и
нетерпелив и что, если бы он приложил немножко усилий, Морин, как и дру-
гие, была бы его. В память о том празднике на реке он называл ее  Морин,
потому что это звучит почти как Моми и походит на ирландское имя, но как
ее звали на самом деле, он позабыл. А может, она вовсе  и  не  ирландка.
Порою, когда вино вгоняет его в тоску, он даже начинает сомневаться, бы-
ла ли она в самом деле рыжая. Дочь своей жены - девочке было  два  года,
когда он стал ее папой, - он тоже нарек Морин, но все называли  ее  Момо
или Рири, даже школьная учительница, и он ничего не мог с этим поделать.
Так вот всегда в жизни и бывает: как ни припрятывай корочку хлеба, у те-
бя обязательно ухитрятся ее утащить.
   Мануэль не любил навязываться кому-либо со своими рассуждениями,  тем
более клиентам, он по опыту знал, что владелец французской машины  спра-
шивает вас об американской лишь для того, чтобы узнать, сколько она сто-
ит. А техническая сторона француза не интересует, он обычно уже  заранее
убежден, что с этой точки зрения она не стоит ничего. Это,  естественно,
не относится к знатокам, но те и не задают вопросов,  они  сами  задурят
вам голову, расхваливая машину. Вот почему Мануэль, когда его спросили о
"тендерберде" с золотисто-песочными сиденьями, кратко ответил:
   - Она должна стоить не меньше пяти тысяч монет. Сущие пустяки.
   Мануэль наполнил бак бензином и теперь протирал ветровое стекло.  Ря-
дом с ним стояли местный виноградарь Шарль Болю и агент по продаже  нед-
вижимого имущества из Солье, долговязый и худой обладатель малолитражки,
который заезжал на станцию три раза в неделю, но имени  его  Мануэль  не
знал. Как раз в эту минуту они услышали крик. Мануэль, как и  его  собе-
седники, несколько долгих секунд стоял, застыв на месте, хотя он,  пожа-
луй, не мог бы сказать, что это его так уж удивило.  Во  всяком  случае,
меньше, чем если бы это произошло с другой женщиной.
   Когда он увидел эту молодую даму, он почему-то сразу подумал, что она
немножко не в себе. Может, дело тут было в ее темных очках, ее немногос-
ловности (она произнесла всего одну-две фразы, самые необходимые) или  в
той немного небрежной, усталой манере во время  ходьбы  склонять  голову
набок. У нее была очень красивая, очень своеобразная походка: когда  она
шла, казалось, что ее длинные ноги начинаются у талии. Глядя на нее, Ма-
нуэль невольно подумал о раненом животном, хотя затруднился бы  сказать,
на кого она больше походила на дикую кошку или антилопу, но явно на  жи-
вотное, вырвавшееся из ночного мрака, потому что под  светлыми  волосами
дамы угадывались темные, мрачные мысли.
   И вот в сопровождении троих мужчин она идет к конторе Мануэля.  Когда
они выходили из туалета, мужчины  хотели  взять  ее  под  руки,  но  она
отстранилась. Она уже не плакала. Она прижимала к груди раздувшуюся руку
с широкой синеватой полосой на ладони. И сейчас у нее  была  все  та  же
плавная походка. Мануэль смотрел на ее  правильный,  словно  окаменевший
профиль с коротким прямым носом и крепко сжатыми губами.  Даже  несмотря
на выпачканный в пыли белый костюм и немного растрепавшиеся волосы,  для
Мануэля она была олицетворением изящного животного, принадлежащего како-
му-нибудь господину с туго набитым кошельком.
   Мануэль почувствовал себя слегка уязвленным, понимая, что такую  жен-
щину ему не обольстить, да и вообще, такие не для него.  Но  еще  больше
его огорчало другое. На пороге дома, рядом со своей  матерью,  стояла  и
смотрела на них девочка. Мануэль предпочел бы, чтобы она этого не  виде-
ла. Ей было семь лет, и, хотя Мануэль ни на минуту не забывал,  что  она
ему не родная дочь, он все же больше всего на свете дорожил этой  девоч-
кой. И она платила ему тем же. Она даже восхищалась им, потому что, ког-
да у отцов ее школьных подружек что-нибудь не ладилось  с  мотором,  они
смиренно обращались к нему, а уж его руки умели все  наладить  и  испра-
вить. И сейчас Мануэлю было неприятно, что девочка видит его таким  рас-
терянным.
   В конторе он усадил даму из "тендерберда" у широкого окна. Все молча-
ли. Мануэль не осмелился отослать девочку, боясь, что она на  него  оби-
дится. Он пошел в кухню, достал из стенного шкафа бутылку коньяка, а  из
раковины - чистую рюмку. Миэтта, его жена, вошла вслед за ним.
   - Что случилось?
   - Ничего. Я сам не знаю.
   Прежде чем вернуться в контору, он хлебнул коньяку прямо из горлышка.
Миэтта не упустила случая сказать ему, что он слишком много пьет, на что
он по-баскски ответил, что благодаря этому он скорее умрет и она  сможет
еще раз выйти замуж. Первым мужем Миэтты был какой-то испанец, о нем Ма-
нуэль не желал даже слышать. Но это была не ревность. Жену он не  любил,
а может, просто перестал любить. Иногда ему вдруг  приходило  в  голову,
что она наставляла рога своему испанцу и девочка родилась неизвестно  от
кого.
   Мануэль налил полрюмки коньяку и поставил на обитый железом стол кон-
торы. Все молча смотрели на рюмку. Дама из машины лишь отрицательно  по-
мотала головой. Мануэлю неприятно было начинать разговор, главным  обра-
зом из-за девочки и еще потому, что он знал: его баскский акцент  вообще
вызывает удивление, а в такой момент он покажется просто смешным. И тог-
да он решил предотвратить удар и, раздраженно взмахнув рукой, сказал:
   - Вы уверяете, что на вас напали. Но ведь здесь никого больше не  бы-
ло. Вот - кто был, тот и остался. Лично я, мадам, не знаю, почему вы го-
ворите, будто на вас напали, просто не знаю.
   Она смотрела на него через свои темные очки, и он не видел  ее  глаз.
Болю и агент по продаже недвижимого имущества попрежнему молчали. Навер-
ное, они думали, что она эпилептичка или что-нибудь в этом  роде,  и  им
было не по себе. Но Мануэль знал, что это не так. Однажды ночью, как раз
в тот год, когда он приехал во Францию, у него на станции  техобслужива-
ния под Тулузой украли сумку с инструментом. И сейчас ему казалось, хотя
он и не смог бы объяснить почему, что он опять влип в какую-то историю.
   - Кто-то туда вошел, - утверждала дама. - Вы должны были его увидеть,
ведь вы стояли неподалеку.
   Говорила она так же неторопливо, как и ходила, но голос звучал четко,
в нем не чувствовалось никакого волнения.
   - Если бы кто-нибудь вошел, мы, конечно, увидели бы, - согласился Ма-
нуэль. - Но в том-то и дело, мадам, что никто, никто туда не входил.
   Она повернулась к Болю и агенту. Болю пожал плечами.
   - Не станете же вы утверждать, что это был кто-то из нас?  -  спросил
Мануэль.
   - Не знаю. Я вас в первый раз вижу.
   Все трое от неожиданности онемели и с глупым видом уставились на нее.
Предчувствие Мануэля, что снова на него надвигаются какие-то неприятнос-
ти, как тогда под Тулузой, еще более усилилось. Правда, его  успокаивало
то, что он не покидал своих клиентов все время, пока она была в  туалете
(сколько это длилось - минут пять, шесть?), но по наступившей вдруг зло-
вещей тишине он понял, что и они насторожились. Тишину нарушил агент.
   - Может, вашей жене следовало бы увести девочку? - обратился он к Ма-
нуэлю.
   Мануэль по-баскски сказал жене, что Рири нечего здесь  делать,  да  и
сама она, если не хочет получить такую взбучку, о  которой  долго  будет
помнить, пусть лучше пойдет подышать свежим воздухом. Жена ответила ему,
тоже по-баскски, что он ее просто-напросто изнасиловал, ее, вдову изуми-
тельного человека, изнасиловал, даже не сняв с нее траурного  платья,  и
поэтому ее ничуть не удивляет, что он так же поступил с другой женщиной.
Но все же она вышла, уводя  девочку,  которая,  обернувшись,  переводила
взгляд с дамы на Мануэля, пытаясь понять, кого в чем обвиняют.
   - Никто из нас троих туда не входил, - проговорил Болю,  обращаясь  к
даме, - не утверждайте того, чего не было.
   У большого, тучного Болю и голос был под стать. Когда  в  деревенском
кабачке играли в карты, его голос всегда гремел громче всех. Мануэль на-
шел, что Болю сказал именно то, что надо. Нечего возводить на  них  нап-
раслину.
   - У вас украли деньги? - спросил Болю.
   Дама отрицательно мотнула головой и сделала это не  задумываясь,  без
колебаний. Мануэль все меньше и меньше понимал, к чему она клонит.
   - Как же так? Ради чего же на вас напали?
   - Я не сказала - напали.
   - Но именно это вы хотели сказать, - возразил Болю  и  сделал  шаг  в
сторону дамы.
   И вдруг Мануэль увидел, как она изо всех сил прижалась к спинке  сту-
ла, и понял, что она боится. Из-под ее очков выкатились две  слезинки  и
медленно поползли по щекам, оставляя на них полоски. На вид ей  было  не
больше двадцати пяти лет. Мануэль испытывал  какое-то  странное  чувство
неловкости и возбуждения. Ему тоже хотелось подойти к ней, но он не  ре-
шался.
   - И вообще снимите ваши очки, - продолжал Болю. - Я не люблю разгова-
ривать с людьми, когда не вижу их взгляда.
   И Мануэль, наверное, и агент, да, пожалуй, и сам Болю, который  наро-
чито преувеличивал свой гнев, чтобы казаться грозным, могли  поклясться,
что она не снимет очков. Но она сняла их.  Она  сделала  это