е в Кане,  а
оно так далеко, что и цветов ей не принесешь.
   Рекламная Улыбка, вопреки всем ожиданиям, был там. Он стоял в стороне
от бензоколонок, прислонясь к борту грузовика, видимо  своего,  спасаясь
от солнца в его тени, и разговаривал с каким-то мужчиной, который  сидел
на корточках у колеса. На нем была вылинявшая голубая рубашка,  расстег-
нутая на груди, брюки, которые тоже, верно, были  когда-то  голубыми,  и
потрясающая красная клетчатая кепка, высокая, с большим козырьком - пос-
ледний крик моды.
   Грузовая автостанция была похожа на обыкновенную станцию  техобслужи-
вания, только, пожалуй, побольше, и здесь  стояло  много  грузовиков.  Я
круто развернулась и резко затормозила на самом солнце, рядом с  Реклам-
ной Улыбкой. Не поздоровавшись, даже не сделав приветственного жеста, он
спокойно сказал мне:
   - Знаете, как мы сейчас поступим? Маленький Поль поедет вперед с  то-
варом, а мы нагоним его по дороге. И вы дадите мне повести вашу  красот-
ку. Кроме шуток, мы опаздываем.
   Маленький Поль, напарник Жана, оказался тем самым человеком, что про-
верял давление в шинах. Когда он поднял голову,  чтобы  поприветствовать
меня, я его узнала. В Жуаньи они были вместе.
   Я вышла из машины. На какое-то мгновение я заколебалась, боясь отойти
от нее из-за трупа в багажнике, потому что, когда я останавливалась око-
ло него, мне казалось, будто я ощущаю запах, и, хотя мое  замешательство
было очень коротким, оно стерло улыбку с лица Жана. Я подошла к  нему  и
несколько секунд неподвижно стояла рядом, потом он протянул руку и  пог-
ладил меня по щеке.
   - Видно, у вас крупные неприятности, - сказал он. -  Вы  хоть  успели
перекусить?
   Я ответила "нет, нет", слегка покачав головой. Он провел рукой по мо-
им волосам. Ростом он был намного выше меня, нос  у  него  был  какой-то
странной формы, словно перебитый, как у боксера, глаза темные  и  внима-
тельные, и я сразу почувствовала, что в нем есть все то, чего мне так не
хватает: сила, спокойствие, душевное равновесие, и что он - об этом мож-
но было догадаться уже по тому, как он гладил меня по щеке,  по  улыбке,
которая вновь появилась на его лице, - хороший человек, хотя это  глупое
определение, но я не знаю, как сказать иначе, одним словом, что он - че-
ловек. В невообразимой красной клетчатой кепке.
   Опустив руку мне на плечо, он сказал Маленькому  Полю,  что,  значит,
все решено, до встречи, но, если до какого-то там моста мы его не  наго-
ним, пусть он ждет нас. Жан обнял меня за плечи, словно мы с ним  старые
друзья, и, перейдя улицу, мы вошли в кафе, где кончали обедать шоферы.
   Большинство из них знало Жана, и, проходя между столиками, он на ходу
пожимал руки, иногда останавливался, что-то отвечал то одному, то друго-
му на вопросы о фрахте, об оплате груза, об увеличении налогов,  о  всех
этих непонятных для меня вещах. Он все еще обнимал меня за плечи,  и  по
взглядам его собеседников - а я кивала головой, делая вид,  что  велико-
лепно разбираюсь в их делах, - я видела, что они считают меня  его  под-
ружкой. И кажется, мне это даже нравилось.  Я  сторонница  рабства:  моя
мечта-стать чьей-нибудь собственностью.
   Мы сели друг против друга за столик у окна, которое выходило на  ули-
цу. Из-за грузовика Жана виднелся хвост моего "тендерберда", и  я  могла
следить, не подойдет ли кто к багажнику. А впрочем, мне  было  наплевать
на это. Мне было хорошо. До чего же я хотела,  чтобы  мне  было  хорошо,
чтобы мне на все было наплевать и чтобы все  оказалось  дурным  сном.  Я
сказала Рекламной Улыбке, что мне нравится его кепка, она напоминает ша-
почки французских лыжниц, я видела по телевизору у них нечто похожее. Он
рассмеялся, снял кепку и надел ее на мою голову. Я  посмотрела  на  свое
отражение в стекле, идет ли она мне. Она была немного сдвинута на  заты-
лок, но я не поправила ее - так по крайней мере я хоть  показалась  себе
забавной.
   Вокруг нас все, кажется, ели одно и то же блюдо - мясной рулет, куски
которого Рекламная Улыбка назвал "безголовыми жаворонками". Он  спросил,
люблю ли я мясной рулет, повернулся к стойке, за которой стояла  толстая
женщина в черном платье, и, подняв палец, показал, что  заказывает  одну
порцию. Никто никогда не поймет, как светло стало у меня на душе  в  тот
момент. И тут он спросил:
   - Что у вас с рукой? Об этом я и собиралась заговорить, я  собиралась
сделать это первой. Я хотела перебить его. Но  было  уже  поздно.  И  он
простодушно добавил:
   - А тогда у вас уже было это?
   - Но вы же видели меня! Разве тогда у  меня  была  забинтована  рука?
Скажите. Это как раз то, о чем я собиралась вас спросить.
   Мой плаксивый тон и, наверное, напряжение, которое он увидел на  моем
лице, сбили его с толку. Он явно силился понять смысл моих  слов,  долго
разглядывал мою руку в грязной повязке, лежавшую на столике, и  в  конце
концов, как и следовало ожидать, сказал:
   - Послушайте, но вы-то сами должны это лучше знать.
   Посетители кафе постепенно расходились. Рекламная Улыбка заказал гра-
финчик розового вина для меня и кофе для себя. Время от времени он гово-
рил мне: "Покушайте хоть немного, остынет". Я рассказала ему все с само-
го начала. Что служу в одном рекламном агентстве, что шеф попросил  меня
поработать у него дома, а на следующий день доверил мне  свою  машину  и
мне взбрело в голову уехать на ней на четыре дня.  Я  перечислила  всех,
кого я встретила по дороге: парочка в ресторане, продавщицы в Фонтенбло,
он сам в Жуаньи, старуха, которая утверждала, будто я забыла у нее  свое
пальто, владелец станции техобслуживания, на которой мне покалечили  ру-
ку, и два его приятеля, жандарм на мотоцикле, хозяин  гостиницы  "Ренес-
санс". Я шаг за шагом во всех подробностях рассказала об этих  встречах.
Я умолчала лишь о трупе в багажнике и еще - это было ни к чему и  как-то
смущало меня - о Филиппе и Филантери. Короче говоря, мой  рассказ  обры-
вался на Шалоне.
   - А дальше?
   - Дальше - ничего. Я поехала в Кассис, взяла номер в гостинице.
   - Поешьте хоть немного.
   - Я не голодна.
   Он долго смотрел на меня. Я ковыряла вилкой рулет, но не взяла в  рот
ни кусочка. Он закурил сигарету, третью или четвертую за это время, пока
я говорила. Стрелка часов уже приближалась к трем,  но  он  ни  разу  не
взглянул на них. Да, Рекламная Улыбка - настоящий человек.
   Я уже не помню, по какому поводу, но еще в начале нашего разговора он
сказал мне, что соображает туго и хорошо еще, что умеет читать и писать,
ведь у него даже нет  свидетельства  об  окончании  начальной  школы,  и
что-то еще в том же духе. Но когда он теперь заговорил, я поняла, что он
скромничал, потому что он сразу же уловил: я чего-то не договариваю.
   - Одного я не понимаю. Ведь теперь уже все кончилось? Вас ведь  оста-
вили в покое? Почему же вы так волнуетесь?
   - Просто я бы хотела разобраться.
   - Зачем? Может, над вами и впрямь подшутили - но только не я, - тогда
к чему так уж усердствовать, лезть из кожи вон...
   - Я и не усердствую...
   - Ах так, тогда простите. Значит, вы звонили в Жуаньи и приехали сюда
только ради моих прекрасных глаз? Что ж, я не возражаю, -  И,  помолчав,
он проговорил: - Скажите мне, что вас тревожит?
   Я пожала плечами и ничего не ответила. К еде я больше не  притрагива-
лась, и он заявил, что если я буду продолжать в том же духе, то  ребрами
поцарапаю свою ванну, и заказал мне кофе. После этого мы сидели  некото-
рое время молча. Когда женщина в черном платье  принесла  мне  кофе,  он
сказал ей:
   - Слушай, Ивонна, закажи-ка мне в Жуаньи 5-40 и постарайся, чтобы да-
ли побыстрее. И принеси счет, а то Маленький Поль совсем врастет  там  в
землю, он уехал вперед.
   Она что-то невнятно буркнула по поводу прогулки на свежем  воздухе  и
пошла к телефону. Я спросила Рекламную Улыбку, зачем он вызывает Жуаньи.
   - Так. Одна идея пришла в голову. Все, что там говорили ваш  владелец
станции техобслуживания, ваш жандарм, - все это слова, пустые  слова.  И
даже карточка в гостинице в Шалоне тоже ничего не  доказывает,  раз  она
заполнена не вами. Вам могли наплести что угодно. А вот пальто,  забытое
у старухи, - это уже нечто реальное. С него и надо было начинать. Не так
трудно узнать, ваше оно или нет, и если оно и  впрямь  принадлежит  вам,
значит, это вы несете Бог знает что.
   Так, получила. Он говорил очень быстро, отчетливо, и теперь я улавли-
вала в его голосе легкое раздражение. Наверное, ему было обидно,  что  я
что-то скрываю от него. Я спросила его (надо было слышать, каким плакси-
вым тоном!):
   - Вы хотите сказать, что подозреваете - нет, это ведь неправда? - по-
дозреваете, будто женщина, которую видели на шоссе, - я, в самом деле я?
Вы думаете, я лгу вам?
   - Я не сказал, что вы лжете, наоборот, я уверен, что нет.
   - Значит, вы считаете меня сумасшедшей.
   - Этого я тем более не говорил. Но у меня есть глаза,  и  я  за  вами
наблюдал. Сколько вам лет? Двадцать четыре, двадцать пять?
   - Двадцать шесть.
   - В двадцать шесть лет не заливают за галстук. Разве вы много  пьете?
Нет, вон вы даже и не притронулись к вину. Так в чем же тогда дело? Ког-
да я вас увидел впервые, я сразу подумал, что у вас что-то  не  клеится,
тут свидетельство об образовании не нужно. А с тех пор  дело  пошло  еще
хуже, вот и все.
   Я не хотела плакать, не хотела. Я закрыла глаза и теперь уже не виде-
ла Рекламной Улыбки, я крепко сомкнула веки. И все-таки слезы  полились.
Перегнувшись через стол. Рекламная Улыбка склонился ко мне и встревожено
сказал:
   - Ну, вот видите, вы дошли до точки. Что случилось? Поверьте,  я  вас
спрашиваю не для того, чтобы отделаться от вас. Я хочу помочь вам.  Ска-
жите, что случилось?
   - Это какая-то другая женщина. Я была в Париже. Это была не я.
   Я открыла глаза. Сквозь слезы я увидела, что он  внимательно  смотрит
на меня и во взгляде его сквозит досада. А потом  он,  как  и  следовало
ожидать, сказал, предупредив меня, что я могу как угодно отнестись к его
словам:
   - Вы очень милая, очень красивая, вы мне  нравитесь,  но  ведь  может
быть только одно из двух: или это был кто-то другой,  или  -  вы.  Я  не
представляю, как это возможно, но если вы так упорно стараетесь  убедить
себя, что в машине был кто-то другой, значит, в душе вы все-таки  сомне-
ваетесь в этом.
   Не успев даже подумать, я замахнулась левой рукой, чтобы ударить  его
по лицу. К счастью, он успел отстраниться, и я  промахнулась.  И  тут  я
разрыдалась, опустив голову на руки. Я психопатка, буйная психопатка.
   В Жуаньи к телефону подошел хозяин бистро. Жан назвал себя и спросил,
не уехал ли Сардина. Да, уехал. Он спросил, не едет ли кто-нибудь из шо-
феров в Марсель. Нет, никто не едет.
   Тогда он сказал:
   - Слушай, Тео, посмотри у себя в справочнике номер  телефона  кафе  в
Аваллоне-Два-заката и дай его мне. - И спросил у меня (я  стояла  рядом,
приложив ухо к трубке с другой стороны): - Кто хозяин этого кафе?
   - Я слышала на станции техобслуживания, будто их  фамилия  Пако.  Да,
да, Пако.
   Хозяин бистро в Жуаньи нашел нужный телефон. Рекламная Улыбка сказал:
"Молодец, привет", - и сразу же заказал АваллонДва-заката. Нам  пришлось
ждать минут двадцать. Мы пили кофеуже по второй чашке - и молчали.
   К телефону, судя по голосу, подошла молодая женщина. Рекламная Улыбка
спросил, у нее ли пальто, которое забыли в кафе.
   - Пальто блондинки с перевязанной рукой? Конечно, у меня. Вы кто?
   - Друг этой дамы. Она рядом со мной.
   - Но в субботу вечером она снова проезжала здесь и сказала моей свек-
рови, что это не ее пальто. Как-то странно все это.
   - Не кипятитесь. Лучше скажите, какое оно из себя.
   - Белое. Шелковое. Летнее пальто. Подождите минуточку.
   Она, видимо, пошла за пальто. Рекламная Улыбка снова обнял г меня  за
плечи. За его спиной, через окно, я видела "тендерберд", он стоял на са-
мом солнцепеке. Как раз перед телефонным разговором я забежала в туалет,
ополоснула лицо, причесалась, немного подмазалась. Я  вернула  Рекламной
Улыбке его кепку, и сейчас она лежала перед нами на стойке. Толстая жен-
щина в черном пальто сновала взад и вперед по пустому залу, вытирая сто-
лы, и, делая вид, что поглощена своей работой, слушала, о чем  мы  гово-
рим.
   - Алло? Оно белое, подкладка в крупных цветах, - сказала  женщина  на
другом конце провода. - С небольшим стоячим воротничком. Есть марка  ма-
газина: "Франк-сын. Улица Пасси".
   Я устало кивнула головой, давая понять Рекламной Улыбке, что, возмож-
но, это мое пальто. Как бы придавая мне мужества, он сжал  мне  плечо  и
спросил в трубку:
   - А в карманах ничего нет?
   - Что вы, я не осмелилась рыться в карманах.
   - Ладно, а теперь все-таки поройтесь.
   Наступило молчание. Казалось, что эта женщина стоит рядом, так ясно я
слышала ее дыхание, шелест бумаги.
   - Есть билет на самолет "Эр-Франс", вернее, то, что осталось от него.
Вроде обложки от книжечки, представляете? А внутри  листки  вырваны.  На
обложке стоит фамилия: Лонго, мадемуазель Лонго.
   - Билет из Парижа?
   - Из Парижа-Орли в Марсель-Мариньян.
   - А число стоит?
   - Десятое июля, 20 часов 30 минут.
   - Вы уверены?
   - Я умею читать.
   - И все?
   - Нет, есть еще какие-то бумаги, деньги и детская игрушка.  Маленький
розовый слоник на шарнирах. Если надавить снизу, он вроде шевелится. Да,
маленький слоник.
   Я всем телом навалилась на стойку. Рекламная Улыбка, как мог, поддер-
живал меня. Забинтованной рукой я делала ему знаки, чтобы он  продолжал,
что нужно продолжать, что я чувствую себя хорошо. Он спросил:
   - А что из себя представляют остальные бумаги?
   - Да неужели этого недостаточно, чтобы она узнала свое пальто? Что вы
хотите там найти, наконец?
   - Вы ответите мне или нет?
   - Да здесь много всего, даже не знаю... Есть квитанция гаража.
   - Какого?
   - Венсана Коти в Авиньоне, бульвар Распай, счет на 723 франка.
   Число то же самое-10-е июля. Чинили американскую машину - я  не  могу
разобрать марку-под номером 3210-РХ-75.
   Рекламная Улыбка сперва повернул голову к окну, чтобы посмотреть  но-
мер "тендерберда", но с того места, где мы стояли, его не было видно,  и
он вопросительно взглянул на меня. Я кивнула в знак того, что номер  тот
самый, и оторвала ухо от трубки. Я не хотела больше слушать. Мне удалось
добраться до стула, и  я  села.  Дальнейшее  я  помню  очень  смутно.  Я
чувствовала себя опустошенной. Рекламная Улыбка продолжал еще  несколько
минут разговаривать по телефону, но уже не с женщиной, а с каким-то  ав-
томобилистом, кажется, немцем, который остановился здесь, чтобы выпить с
семьей по рюмке вина. Рекламная Улыбка с трудом объяснялся с ним.
   Потом он вдруг оказался рядом со мной и сжимал ладонями мое  лицо.  Я
не помню, как он подошел, у меня в  сознании  вдруг  что-то  оборвалось.
Всего лишь на одно мгновение. Я попыталась улыбнуться Рекламной  Улыбке.
Я видела, что это его немного успокоило. Мне казалось, что  я  знаю  его
давным-давно. И женщину в черном, которая молча стояла за его спиной,  -
тоже. Он сказал мне:
   - Я вот что думаю. Кто-нибудь мог проникнуть к вам, когда вас не было
дома, и украсть пальто. Оно было там?
   Я помотала головой. Я уже ничего не знала. Пусть Рекламная  Улыбка  и
правда туго соображает, но мне-то уж пора перестать обманывать  себя.  В
моей квартире на улице Гренель два замка и  дверь  очень  крепкая.  Туда
нельзя проникнуть, не взломав дверь топором, не переполошив  всех  сосе-
дей. Нужно разгадать, как похитили мое пальто, как отправили  телефоног-
рамму Морису Кобу... Хватит обманывать самое себя.
   Который может быть час? Который теперь час? Я брожу из комнаты в ком-
нату по этому дому, где все в действительности началось,  брожу  взад  и
вперед. Порой я откидываю штору на одном из окон и смотрю на звезды, ко-
торые сверкают в темноте. Я даже пыталась было их сосчитать. Порой я ло-
жусь на кожаный диван и лежу там, долго лежу в полумраке - свет в комна-
ту пробивается из прихожей, - крепко прижав руками к груди ружье.
   Матушка перестала со мной разговаривать. И сама с собой я тоже больше
не разговариваю. Только повторяю про себя песенку моего детства: "Светлы
мои волосы, темны мои глаза, черна моя душа, холоден ствол моего ружья".
Я повторяю ее снова и снова.
   Если кто-нибудь придет за мной, я не спеша прицелюсь в  полумраке,  я
буду метить прямо в голову, кто бы это ни был. Короткая вспышка - и все.
   Я постараюсь убить его с первого выстрела, чтобы не тратить зря  пат-
роны. Последний оставлю для себя. И меня  найдут  тут,  избавившуюся  от
всего, я буду лежать с открытыми глазами, словно глядя в лицо своей под-
линной жизни, лежать в белом костюме, запятнанном кровью, тихая,  чистая
и красивая - одним словом, такая, какой я всегда  мечтала  быть.  Только
раз я захотела на праздники пожить иной жизнью, и вот - все, мне не уда-
лось, потому что мне никогда ничего не удается. Никогда ничего не удает-
ся. Мы ехали очень быстро, дорогу он знал как свои пять пальцев. Он явно
был встревожен и обескуражен этим разговором с АваллономДва-заката, но в
то же время я чувствовала, что он наслаждается тем, что сидит  за  рулем
новой для него машины, и его простодушная детская радость раздражала ме-
ня. Он снова надел свою красную клетчатую кепку. Он почти все время  вел
машину на предельной скорости с легкостью и уверенностью профессионала.
   Когда мы проезжали через какой-то городок, кажется, через Салон,  ему
пришлось сбавить скорость, и он, воспользовавшись этим, достал из карма-
на рубашки сигарету. Он немного разговаривал со мной. Что-то рассказал о
своем детстве, о работе, и ни слова - о пальто и всей моей истории.  На-
верное, хотел, чтобы я хоть ненадолго забыла о том, что со  мной  случи-
лось. Оказывается, он не знает, кто его родители, рос в приюте, а  когда
ему было лет десять, его взяла оттуда крестьянка из деревни в окрестнос-
тях Ниццы, и, говоря о ней, он называл ее "моя  настоящая  мама".  Видно
было, что он ее боготворит.
   - У нее была ферма неподалеку от Пюже-Тенье. Вы бывали в этих местах?
Ох, и здорово мне там жилось! Здорово, черт побери! Когда мне  было  во-
семнадцать лет, умер муж моей мамы, но она все продала, чтобы  поставить
меня на ноги. Купила мне старенький "рено", и я возил минеральную воду в
Валь. Ну, в нашем деле, чтобы хорошо  зарабатывать,  приходится  крутить
баранку днем и ночью, а я хоть с виду и балагур, но когда нужно серьезно
поработать, то обращаются ко мне. Теперь у меня две  машины:  "сомюа"  и
"берлие". На "берлие" возит товар в Германию один мой товарищ по приюту.
Он мне как брат, он за меня даст отрубить себе обе руки, и  из  него  не
выжмут ни одного слова, которое могло бы повредить мне. Его зовут Батис-
тен Лавантюр. Ох и парень! Я вам не рассказывал? Мы с ним  решили  стать
миллиардерами. Он считает, так будет легче жить.
   И снова стрелка спидометра показывала сто шестьдесят. Ле Гевен замол-
чал. Немного погодя я спросила его:
   - Ле Гевен - бретонская фамилия?
   - Что вы! Я родился в департаменте Авейрон.  Меня  подобрали,  как  в
"Двух сиротках", на церковной паперти. Ну, надо же  было  дать  мне  ка-
кое-то имя. Может, из газеты взяли или еще откуда...
   - И вы так и не нашли свою родную мать?
   - Нет. Я не искал ее. Да и какое это имеет значение - кто вас  родил,
кто вас бросил. Все это чепуха.
   - А сейчас вы простили ее?
   - Ее? Знаете, я думаю, что у нее тоже не все ладилось, раз она броси-
ла своего ребенка. Да и потом - я живу, правда ведь?  Она  всетаки  дала
мне главное-жизнь. И я доволен, что появился на свет.
   Больше мы не разговаривали до самого моста через Дюранс, по  которому
я вчера ехала с Филиппом. Машины здесь шли в  несколько  рядов.  "Сомюа"
ждал нас на обочине, под палящим солнцем. Маленький Поль дремал  на  си-
денье в кабине. Он проснулся от шума открываемой дверцы и тут  же  выпа-
лил, что Р