ь миллиардерами. "Не потеряй кепку, -
сказала мне Матушка. - И потом, если ты хочешь разрушить то, что задума-
ли против тебя, не теряй зря времени".
   Стоя на тротуаре около вокзала, я прежде всего достала билет  на  тот
самолет, на котором я никогда не летала. Оглядываясь по сторонам, я  рву
его на мелкие клочки. Чтобы подбодрить себя, я твержу, что мой след дав-
но уже потерян, но я убеждена в обратном.  Мне  даже  кажется,  будто  я
чувствую на себе чей-то неподвижный, беспощадный взгляд.
   И снова "тендерберд", в последний раз. "Не возвращайся туда", -  умо-
ляет Матушка. Я проезжаю по иллюминированным улицам, по площадям, на ко-
торых идут  праздничные  гулянья.  Придется  снова  спросить  дорогу  на
Вильнев. В зеркальце машины я наблюдаю  за  автомобилями,  которые  едут
сзади. Музыка и толпа действуют на меня успокоительно. Пока я среди  лю-
дей, мне ничто не угрожает, в этом я уверена.
   В Вильневе тоже танцы. Я останавливаюсь у того же  бистро,  где  была
днем. Там я покупаю большой конверт из простой бумаги и почтовую  марку.
Затем возвращаюсь в машину и среди праздничной суматохи  пишу  несколько
слов на случай, если я умру. Заклеив конверт, я  адресую  его  себе,  на
улицу Гренель. На площади я опускаю его в почтовый ящик. Мне страшно, но
сквозь толпу никто за мной не крадется.
   Бесконечное шоссе Аббей, поворот за поворотом. Но теперь я неотступно
вижу за собой две фары. Ворота все еще раскрыты. Я останавливаюсь в  ал-
лее. Тушу огни. Фары проплывают мимо и удаляются. Я жду, пока мое сердце
перестанет бешено стучать. Еду по аллее дальше. Останавливаюсь у дома  -
в нем темно. Проверяю, не оставила ли что-нибудь из своих вещей в  маши-
не. Тщательно вытираю косынкой руль и приборный щиток. Я покидаю Стреми-
тельную птицу с таким же щемящим чувством, с каким уезжала на ней из Ор-
ли, - горло сжимается, я с трудом двигаюсь. "Не ходи туда. Дани, не  хо-
ди! - умоляет Матушка. Но я должна пойти, я должна хотя  бы  сорвать  со
стены фотографию, забрать свои вещи. Я вхожу. Зажигаю в  прихожей  свет.
Сейчас уже не так страшно. Закрываю за собой дверь. Даю себе пять  минут
на то, чтобы привести все в порядок и уйти. Перевожу дыхание.
   В тот момент, когда я готова переступить порог комнаты, где находится
кожаный диван, я слышу какой-то шорох. Я не кричу. Даже если бы я  захо-
тела крикнуть, ни один звук не вырвался бы из моей груди. Свет  горит  у
меня за спиной. Впереди - огромная черная яма. "Ружье, - напоминает  мне
Матушка. - Ты оставила его на диване. Если он не зажигал  света,  то  он
его еще не заметил".
   Парализованная, онемевшая, я застываю на месте, мои ноги словно нали-
лись свинцом. Снова шорох, уже гораздо ближе. "Дани, Дани, ружье! - кри-
чит Матушка. Я тщетно пытаюсь вспомнить, в каком  углу  стоит  диван.  Я
бросаю на пол сумочку, чтобы освободить здоровую руку.  Совсем  рядом  я
слышу чье-то дыхание, прерывистое дыхание  загнанного  зверя.  Я  должна
достать...
 
 
   РУЖЬЕ
 
   Я сел в свою машину. Поехал в квартал Монморанси.  Дом  был  незнаком
мне. Дверь открыла Анита. Она плакала. Она сказала,  что  выстрелила  из
ружья в одного человека. Сказала, что, возможно, он еще жив, но у нее не
хватит смелости посмотреть. Я спустился в подвал. Он был оборудован  под
тир. Там висели пробковые мишени. Тяжелым шагом я шел по подвалу. Я ведь
вообще человек тяжеловесный. Я хожу, как и разговариваю.  Все  принимают
это за уверенность. Но дело не в том, просто в таком темпе течет в  моих
жилах кровь.
   Я увидел лежащего на полу мужчину и рядом с ним  -  ружье.  Я  хорошо
разбираюсь в оружии. Когда-то сам слыл недурным охотником. Это был  вин-
честер калибра 7,62 мм с нарезным стволом. Начальная скорость пули - бо-
лее семисот метров в секунду. Значит, он не мог быть жив. Если  бы  одна
из попавших в него пуль угодила ему в голову, она бы снесла ее начисто.
   Прежде всего я осмотрел ружье. Я потерял всякую  надежду,  нормальная
жизнь не вернется. Да я уже и не знаю, что такое нормальная жизнь.  Если
бы Анита стреляла из автоматического оружия, я тотчас бы вызвал полицию.
Мы заставили бы их поверить в несчастный случай. Но на винчестере затвор
переводится с помощью спусковой скобы. Ее нужно передергивать перед каж-
дым выстрелом. Вы, должно быть, видели это в ковбойских  фильмах,  Дани.
Вы, должно быть, видели, как красавец киногерой наповал косит  красноко-
жих. И Анита тоже видела и потому,  верю,  справилась  с  затвором.  Она
выстрелила три раза. В несчастный случай никто не поверит.
   Я посмотрел убитого. Я знал его. Его  звали  Морис  Коб.  Мы  не  раз
встречались на приемах. У  него  в  двух  местах  оказалась  прострелена
грудь. Я распахнул его халат, чтобы взглянуть на раны. Анита стреляла  в
упор. Осмотревшись, я увидел, куда попала третья пуля - на бетонной сте-
не рядом с трупом виднелась маленькая черная черточка. В  углу  я  нашел
кусочек расплющенного свинца. Я положил его себе в карман.
   Анита продолжала плакать, все время как-то нелепо  икая.  Я  спросил,
почему она убила этого человека. Она ответила, что уже  много  лет  была
его любовницей, а теперь он отверг ее. Она знала его еще  до  нашей  же-
нитьбы. Я ударил Аниту по лицу. Она отлетела к стене. Красное  платье  и
нижняя юбка задрались ей на голову, и  она  трясла  ею,  чтобы  высвобо-
диться. Я увидел ее обнаженные ноги у края трусиков. Это привело меня  в
еще большее бешенство. Я схватил ее одной рукой за волосы, а  другой  за
платье, поставил на ноги и снова ударил. Она умоляла о пощаде.  Я  опять
поднял ее и ударил наотмашь. Я долго смотрел, как она лежит у моих  ног,
уткнувшись лбом в пол. Даже в полуобморочном  состоянии  она  продолжала
плакать. Я взял ее под мышки и заставил подняться по лестнице. Из носа у
нее текла кровь. Так я дотащил ее до комнаты, где вы потом  печатали  на
машинке. Втолкнул в кресло и открыл дверь в соседнюю комнату, чтобы при-
нести воды. Там, на стене, я увидел фотографию обнаженной Аниты. Я долго
плакал, прислонившись к этой стене. Я думал о своей маленькой дочке. Вся
моя жизнь в ней. Вы должны понять меня, Дани. С тех пор  как  она  роди-
лась, я наконец познал безграничную, безраздельную привязанность, совер-
шенно фанатическую, познал всепоглощающее  чувство.  И,  чтобы  защитить
прежде всего свою дочь, Дани, я решил убить вас.  Это  главное,  что  вы
должны понять, в этом вся суть.
   Мой выбор объясняется тем, что я знаю о вас. Я наблюдаю за  вами  го-
раздо дольше, чем вы думаете. Я наблюдаю за вами с того самого дня, ког-
да впервые увидел вас, - вы пришли в агентство подписать  контракт.  Мне
помнится - хотя, может, я и ошибаюсь, - на вас было очень светлое  золо-
тистого цвета платье, как ваши волосы. Вы показались мне красивой,  даже
волнующей. Я вас ненавидел. Ведь я очень осведомленный рогоносец,  Дани.
Мне известны все "забавы" моей жены до нашей свадьбы в той квартирке  на
улице Гренель, куда я вместе с вами поднялся в пятницу вечером. Мне  из-
вестно все о тех молодчиках, постройнее и посмазливее меня, для  которых
она раскорячивалась, и даже о том, что однажды двое  подонков  развлека-
лись с нею на вашей постели на пару и сумели довести ее до экстаза, чего
мне от нее никогда не добиться. Хотя она призналась мне в этой гнусности
много позже, под тумаками, как она в конце концов всегда во всем призна-
ется. Я знал, что вы предоставляли  Аните  свою  квартиру  и  этим  спо-
собствовали ее падению. И тем ненавистнее был мне ваш вид  добропорядоч-
ной девушки, которой нечего стыдиться. Для меня вы  являлись  постоянным
напоминанием о том, что мне хотелось забыть, вы неизменно присутствовали
в тех моих чудовищных сновидениях, которые порождали  мою  ревность.  Вы
были для меня монстром.
   Я всегда украдкой наблюдал за вами, Дани. Тайком, но жадно.
   Я смотрел, как вы орудуете левой рукой. Мне всю жизнь  казалось,  что
левши сумасшедшие, злые и скрытные, как и  те,  кто  грызет  ногти.  Вы,
должно быть, при встречах со мной страшно потешались в душе, вспоминая о
тех подонках, которые переспали с Анитой, о тех мерзостях, к которым они
ее склоняли. И я сходил с ума. Она, конечно же, продолжала изменять мне,
и вы, вероятно, об этом знали. Она, несомненно, рассказывала вам  о  лю-
бовных утехах, как они разнообразны, и говорила,  что  в  этих  делах  я
просто щенок, толстый неумелый щенок. У меня не было власти над вами, но
я мечтал, чтобы вас тоже втоптали в грязь, чтобы исчезла наконец  удиви-
тельная гармония ваших черт, ваших слов, вашей походки.
   О той отвратительной истории, перед которой меркнет все остальное,  я
узнал в прошлом году. Как-то поздно вечером мы с Анитой встретили в рес-
торане одного молодого человека ее возраста, хилого  и  самовлюбленного,
как все они. С тех пор как я женился на Аните, я ненавижу  всех  молодых
мужчин. Я без малейших угрызений совести передушил  бы  их  собственными
руками, если бы мог сделать это безнаказанно. Всех до  единого.  Или  же
заставил бы остальных мужчин относиться к ним как  к  публичным  девкам.
Для меня нет большей радости, чем узнать, что какой-нибудь актер,  кото-
рого Анита или самая глупейшая машинистка из агентства считает неотрази-
мым, оказался жалким педерастом. Я убежден, что актеры все таковы,  ведь
они добровольно становятся всеобщим достоянием. Увидев этого парня, Ани-
та побелела. Рука, которую она протянула ему, дрожала, и голос ее, когда
она сказала ему несколько слов, тоже дрожал. Мы начали ужинать. Он сидел
с компанией за другим столиком, и я видел, как он смеялся, ерзал на сво-
ем стуле, то и дело исподтишка бросая взгляд в нашу сторону,  на  Аниту.
Оставив ужин почти нетронутым, я расплатился. Отвел Аниту в машину,  ко-
торая стояла на улице Кантена Бошара, почти напротив кино, где мы  перед
этим смотрели веселую картину для грустных людей, и там  избил  ее.  Она
рассказала мне о том майском вечере, еще до нашей  женитьбы,  когда  она
напилась вместе с вами и двумя молодыми людьми - один из  них  был  этот
самый тип из ресторана. Она рассказала мне, что, выйдя ночью из  очеред-
ного кабака, вы все отправились на вашу квартиру, чтобы  выпить  еще  по
стаканчику. Рассказала, как в то время, как она с  уже  задранной  юбкой
миловалась с одним мерзавцем - не с тем, что был в ресторане, а  с  дру-
гим, - этот домогался того же от вас. Как вы  обругали  ее,  убежали  из
собственной квартиры, бросив ее там одну. Она твердила сквозь рыдания, и
я знал, что она не лжет: "Я совсем потеряла голову, я не соображала, что
делаю. Дани не пьет, не путается с мужчинами, она кичится своей доброде-
телью, тем, что ей никто не нужен, и предает тебя при первом же  случае.
Она ни на миг не задумалась обо мне, понимаешь, просто ушла,  а  я  была
пьяна, вдребезги пьяна". Я отправил Аниту домой на такси, а сам вернулся
в ресторан. Парень был еще там. Я дождался его на улице и своей  обычной
неторопливой походкой пошел метрах в ста за ним, по Елисейским полям. Он
не видел меня. С ним была блондиночка, влюбленная, как все вы. Он  повел
ее пешком к себе, на улицу Ла Боэси. Они то и дело останавливались, что-
бы похихикать у какой-нибудь витрины с погашенными огнями, или бесстыдно
целовались на глазах у поздних прохожих. Я настиг их  в  подъезде  дома,
куда они вошли. Сперва я ударил его, потом ее. Она упала без памяти,  не
успев ни оправиться от удивления, ни закричать. Я поднял ее на  руки,  а
его - он еле стоял на ногах - подтолкнул к лестнице. Я  поклялся  приду-
шить его, если он позовет кого-нибудь на помощь. Совершенно растерявший-
ся от страха, он впустил меня в большую квартиру на втором этаже. Я  по-
ложил белокурую девицу на пол и запер дверь. Я опять  принялся  избивать
парня, который начал было пререкаться. Держа за борт разодранного пиджа-
ка, я притиснул его к стене и бил не помня себя то одной рукой, то  дру-
гой. Потом, уже совсем не соображая, что делаю, я одним  рывком,  разод-
рав, сдернул с него брюки и трусы в цветочек и потащил в соседнюю комна-
ту, чтобы поискать, чем можно еще больше унизить его перед этой девицей.
Кажется, он называл меня "мсье" и молил о пощаде, кажется, он не проявил
ни на йоту мужества, не сделал ни малейшей попытки защититься, это  была
мерзкая гнида, и именно его гнусная слабость погасила мой гнев. Я  швыр-
нул его на стул в кухне. Приподнял ему голову за подбородок. Из  носа  и
ушей у него текла кровь. Я что-то говорил ему, но что - не помню.  Да  и
все равно он не мог меня понять. Никто не может понять. Потом я вернулся
в ту комнату, где была девица. Она тоже называла меня  "мсье".  Я  левой
рукой закрыл ей рот и, прижав к той же стене, у которой избивал ее  воз-
любленного, рывком разорвал на ней платье. Ее широко  раскрытые,  полные
слез глаза были совсем близко и смотрели на меня. Она была  ни  жива  ни
мертва от страха, как ребенок. Я отпустил ее, Дани. Никто не  может  по-
нять. Не помню, как я очутился снова в своей машине на улице Кантена Бо-
шара, но, когда я очнулся, то сидел, положив руки на руль, и, уткнувшись
в них лицом, плакал. Не считая детских лет, я плакал всего  два  раза  в
жизни.
   В тот вечер и вот теперь, в пятницу, у омерзительной фотографии  моей
жены. Вы можете это понять, Дани?
   В ту же ночь я узнал и о других изменах Аниты после нашей свадьбы,  и
о вашей поездке в Цюрих. Но о Кобе она не сказала ни слова. Я долго  си-
дел один около спящей дочурки. Потом оглушил себя снотворным и лег спать
прямо на полу, рядом с детской кроваткой, и мой сон  был  заполнен  моей
девочкой. На следующий день я принял меры, чтобы встретиться  с  парнем,
которого избил. Встреча состоялась в кафе, рядом с его  домом.  Он  весь
опух от побоев, но, попивая свой  дрянной  томатный  сок,  непринужденно
разглагольствовал - ведь он знал, что теперь я опасаюсь его. Я выдал ему
чек. Он сказал, что я сумасшедший и меня следовало  бы  изолировать.  Он
даже смеялся, несмотря на то, что рот у него был облеплен  пластырем.  Я
унизился до того, что попросил его рассказать о той майской ночи, я  хо-
тел знать его версию. Самое ужасное было, что в его  памяти  сохранились
лишь какие-то отрывочные воспоминания, для него это не представляло  ни-
какого интереса. Он сказал, что, в общем-то, я ему заплатил за  то,  что
он переспал с моей женой. Он вслух обдумывал, не должен ли он  разделить
эти деньги со своим дружком.
   Остаток дня я не мог работать. Весь обливаясь потом, я снова и  снова
перебирал в памяти признания Аниты. В ее рассказе фигурировал  один  па-
рень, которого я знал и которого по крайней мере имел возможность  проу-
чить. Помните, у нас работал художникбрюнет, эдакий тореадор с виду? Его
звали Витта, Жак Витта - он попал в автомобильную  катастрофу  и  вскоре
после этого ушел из нашего агентства? Так в  действительности-то  это  я
подкараулил его в тот вечер в Буживале. Когда я пришел к большому  дому,
где он жил, было семь часов вечера и заходящее солнце полыхало  над  Се-
ной. Трое или четверо ребятишек затеяли рядом со  мной  игру.  Я  поймал
брошенный ими мяч. Поговорил с ними. Потом  остался  один,  прошло  нес-
колько часов. Я курил и ходил взад и вперед, держась в тени, подальше от
уличных фонарей. Было уже за полночь, когда Витта подъехал на своей  ма-
лолитражке, один, и поставил машину на стоянку. Когда он увидел,  что  я
приближаюсь к нему, он сразу сообразил, зачем я здесь. Он не хотел выхо-
дить из машины, сидел в ней, в отчаянии  цепляясь  за  дверцу.  Тогда  я
схватился обеими руками за машину и перевернул ее. В соседних домах ста-
ли раскрываться окна. В тишине ночи раздались голоса. Я вытащил Витта из
машины - надо сказать, он оказался гораздо мужественнее того  подонка  и
все норовил пнуть меня ногой в низ живота, - ударом свалил его на землю,
потом поднял и снова бил, швырнул на траву, пока не понял, что могу при-
кончить его. Я вернулся домой. Ту ночь я тоже провел на полу  у  кровати
дочурки. Два или три дня спустя Витта пришел ко мне в кабинет с  заявле-
нием об уходе. От чека он отказался. Потребовал, чтобы я возместил стои-
мость дверцы и крыла машины, но за увечья не взял ничего. Да, сказал он,
раз пять он был с моей женой в одной из гостиниц на  улице  Пасси...  И,
сделав непристойный жест, добавил, что воспользовался моей женой  просто
как обыкновенной потаскушкой, она ему больше и не нужна. Вы меня понима-
ете, Дани?
   После этого сильнее, чем кого-либо, я возненавидел вас.  Я  заставлял
себя не смотреть на вас во время утренних летучек по понедельникам. Одно
время я подумывал вас уволить. Но меня остановили два соображения: нужно
было найти предлог, убедительный для ваших сослуживцев -  например,  ка-
кой-нибудь промах в работе, на что было мало надежды, - и потом, если бы
я вас уволил, вы тотчас бы поступили на работу в другое агентство и  нам
опять пришлось бы сталкиваться, но там вы наверняка заняли бы более  вы-
сокий пост и стали бы более влиятельной, чем теперь. И я решил ждать.
   Прошло несколько месяцев. Я следил за Анитой, и,  как  мне  казалось,
следил хорошо. Я считал, что те страшные дни, о которых я вам рассказал,
навсегда отбили у нее охоту вносить разлад в нашу семью. Я ее  любил.  Я
всегда ее любил. Я знаю, что думают в агентстве по поводу моей женитьбы.
Что она сразу, как только поступила к нам на работу, решила забеременеть
от патрона и женить его на себе. Но это совсем не так. Дани.  Чтобы  до-
биться положения и денег в том мире, куда она стремилась,  ей  никто  не
был нужен. Наоборот, она совсем не поощряла мои ухаживания, я ее не  ин-
тересовал. Несколько раз мы выходили из агентства вместе. Я вел  ее  ку-
да-нибудь поужинать. Я рассказывал ей о своем детстве, о том,  как  меня
боялись ребята, я старался, похваляясь своей физической силой,  поразить
ее этим. Но она просто считала, что я слишком большой, слишком  толстый,
и тоскливо зевала. После ужина, который явно не доставлял ей ни малейше-
го удовольствия, я не знал, куда ее повести. Я не танцую и не бываю ни в
каких модных заведениях. И я провожал Аниту на бульвар Сюше к ее матери.
А затем находил какую-нибудь уличную девку и получал от нее то, что  хо-
тел получить от Аниты. Поймите меня правильно, Дани. Впервые  она  стала
моей против своей воли,  это  произошло  в  одну  из  суббот,  в  пустом
агентстве, куда мы с ней пришли, чтобы поработать.  Это  был  счастливый
для меня день, потому что тогда-то и была зачата Мишель. А восемь  меся-
цев спустя я женился на Аните. В одном я все-таки уверен: до  нашей  же-
нитьбы ее что-то притягивало ко мне - пусть даже  это  было  всего  лишь
извращенное стремление убедиться, что мужчина моего роста и  моей  комп-
лекции в любви чем-то отличается от других мужчин. На первых порах, ког-
да мы встречались у меня, она раздевалась лихорадочно и в  то  же  время
нерешительно - не знаю, что ее больше возбуждало, страх перед болью  или
предвкушение наслаждения. Насколько деятельна и  самоуверенна  она  была
обычно, демонстрируя свою явную склонность верховодить, настолько наивно
и неуклюже она прибегала к любым ухищрениям, лишь бы оказаться со  мной,
подчиниться грубой неумелой силе наших первых объятий. Вот  в  чем  беда
Аниты. Ее неотвратимо притягивает все, что может ее сокрушить. Секрет ее
привязанности к Морису Кобу в том, что он мог без конца ломать  ее,  по-
вергать в ужас, заставлять что-то делать помимо ее воли - ваши фотосним-
ки. Дани, лишь бледный тому пример, - он не гнушался ничем,  чтобы  дер-
жать ее в своей власти. Как-то ночью, в минуты любви, она протянула  мне
ремень, жалкими словами пытаясь объяснить, что я должен стегать  ее,  не
обращая внимания на ее вопли, или даже вообще прикончить, потому что  из
лабиринта, в который она попала, выхода нет. А я не смог, не смог  пойти
на то, чего не понимаю. Да и кто может такое? Вы слышите меня, Дани? Эти
две дырки в груди Коба потрясли меня тем, что они ставили под угрозу бу-
дущее Мишель. Тогда, в по