ли на кухне, в то время как вы считали, что я  уже  уехал.
На самом же деле, когда Анита показывала вам вашу спальню,  я  прошел  в
комнату, где вы печатали, вынул из вашей сумочки ключи  от  квартиры  на
улице Гренель, водительские права и - эта идея мне пришла в голову  вне-
запно - вашу бирюзовую шелковую косынку. Нежно поцеловав уснувшую в кух-
не Мишель, я взял один из чемоданов Коба, в который уложил  наверху  его
одежду-ту, что он носил в свой последний день, - и спустился в подвал.
   Он лежал в нелепой позе, как поверженная  статуя,  освещенный  резким
светом лампочки. Я сказал ему мысленно, что наконец мы поменялись места-
ми - теперь он в более дурацком положении. Сейчас мы вместе с Анитой за-
щищаем свою единую жизнь - нашу и Мишель, - и  Анита  больше,  чем  ког-
да-либо прежде, стала мне женой. Что он мог ответить на это? Жалкий бол-
ван, да, жалкий подонок. Я поднял винчестер и положил его  наискосок  на
чемодан. На столике я обнаружил коробку патронов (30х30) и тоже  взял  с
собой. Убедившись, что одна гильза осталась в магазине ружья, я разыскал
на полу две остальные. Затем запер дверь на ключ и  вышел  через  черный
ход в сад. Анита ждала меня там, прислонясь к стене. Я дал ей денег. Все
ключи Коба я оставил у себя, мне некогда было разыскивать в связке,  ко-
торый из них от дома в Вильневе. Анита меня поцеловала, у нее были горя-
чие губы. Она сказала мне, что будет такой, какой я хотел бы ее  видеть,
и еще сказала, что я верный человек и она меня любит.
   Когда я сел в свою машину, было уже больше половины седьмого. Послед-
нее мое воспоминание о доме Коба в тот вечерэто освещенное окно на  пер-
вом этаже, за которым смутно виднелось ваше лицо и светлые волосы. Я по-
ехал на улицу Гренель. На лестнице мне никто не повстречался.  Я  открыл
дверь, вошел и запер ее за собой. Первым делом я передал  телефонограмму
в Орли. Потом засунул в чемодан Коба два ваших платья, черные брюки, ва-
ше белье и еще кое-какие вещи из ящиков шкафа. Я взял также белое пальто
и одну серьгу - вторая закатилась куда-то под тахту. Было уже десять ми-
нут восьмого. Самолет Коба вылетал в семь сорок пять, но я все-таки заг-
лянул в ванную комнату - там еще валялось платье, в котором  вы  были  в
агентстве. Я взял и флакон ваших духов.
   И вот началась гонка по южной автостраде: одна стрелка приближалась к
половине восьмого, вторая показывала сто шестьдесят. Машину я оставил  у
сторожа стоянки перед автовокзалом. Извинившись перед приемщиком  багажа
за опоздание, я сунул ему свой чемодан и чаевые. Я мчался что было духу.
У выхода на летное поле мне вручили "вашу"  телефонограмму.  Чтобы  меня
запомнили, я дал десять франков на чай. В "каравелле" у меня не спросили
фамилию, но я под разными предлогами дважды повторил стюардессе, что ме-
ня зовут Морис Коб, Морис Коб, и что я лечу в Вильнев-лез-Авиньон. Я вы-
пил рюмку водки, взял предложенную мне газету. Лететь предстояло  час  с
небольшим. Я принялся размышлять. Меня совершенно не волновало то, что я
нисколько не похож на Коба. Среди такого количества пассажиров никто  не
запомнит, как выглядел один из них. Могут примерно запомнить фамилию, да
еще может запасть в голову Авиньон, и достаточно. И  как  раз  во  время
этого полета, когда я подумал о том, что Аните тоже  предстоит  выдавать
себя за другую, но у нее возникнут гораздо большие трудности, чем у  ме-
ня, она должна оставить о себе очень четкие воспоминания, - мне в голову
и пришел трюк, чисто рекламный трюк с забинтованной рукой. Такие подроб-
ности запоминаются лучше всего: "Это была дама на "тендерберде", и у нее
была забинтована рука". Я сразу же оценил, сколь выгодна будет эта  инс-
ценировка, тем более если забинтовать левую руку. В гостинице Анита смо-
жет сама не заполнять карточку, поскольку она левша. А так  как  она  не
левша, то ей повязка не помешает. Ваше самоубийство само по себе  явится
доказательством вашей вины. А если у вас будет покалечена рука, никто не
удивится, что вы не оставили никакой записки, которая бы пролила свет на
ваш поступок.
   В Марселе-Мариньяне было уже темно. Получив свой чемодан, я  купил  в
зале аэропорта все необходимое для повязки. Потом сел в такси и поехал в
Авиньон. По дороге я рассказал шоферу о своей работе,  выдавая  себя  за
инженера-строителя. Поговорили мы и о бедняках, которые живут  в  трущо-
бах. Потом я снова углубился в свои мысли. Мы остановились у ворот гара-
жа Коти. Я щедро отвалил шоферу чаевые - восемьдесят километров он пром-
чал за пятьдесят минут. Позже я подумал, что совершенно не запомнил его.
Даже не могу сказать, какого цвета были у него волосы. Что бы вам ни го-
ворили, Дани, но это так. В действительности никто ни на кого не обраща-
ет внимания. Именно на это я рассчитывал, когда собирался обвести вокруг
пальца тех, кому поручат вести следствие, и хотя бы в этом, мне кажется,
я был прав.
   В гараже была тишина и полумрак. У застекленной будки ко мне  подошел
мужчина. Я заплатил ему за ремонт "тендерберда". Он выдал  мне  счет.  Я
сказал, что у меня вилла Сен-Жан в Вильневе. Он подогнал "тендерберд"  к
воротам-с поднятым верхом, только что вымытый. Я сел за руль, пытаясь  с
ходу угадать, как тронуть эту машину с места. Это оказалось просто.  Мне
кажется, я уехал, не вызвав никаких подозрений.
   Мне пришлось спросить дорогу в Вильнев - он оказался гораздо ближе  к
Авиньону, чем я предполагал.  Часы  показывали  четверть  одиннадцатого,
когда я распахнул ворота виллы Сен-Жан. Едва войдя, я  сразу  достал  из
чемодана винчестер и сделал три выстрела. Две пули я пустил в  раскрытое
окно, одну - в стену в большой комнате. Чтоб сбить с толку какого-нибудь
дотошного эксперта, я подобрал пустые гильзы, а на пол, под стол, бросил
те, что нашел в Монморанси. В магазин я вложил три новых патрона.  После
этого я стал вслушиваться в ночную тишину. Я уже заранее решил, что, ес-
ли кто-нибудь появится, я скроюсь, оставив здесь костюм Коба, ваши  вещи
и машину. Но никто не появился. За четверть часа я сделал все, что  нуж-
но. Большую фотографию, где вы сняты обнаженной, я нашел  наклеенной  на
деревянный подрамник наверху, в этой порнографической фотостудии. Я пос-
мотрел все папки со снимками, вынул ваши - за исключением двух,  которые
вполне подходили для моего плана, - и Аниты, от которых  хотелось  выть.
Вот Аниту снимали с ее полного согласия, Дани. Все это я разорвал, сунул
в большой бумажный мешок и потом увез с собой. Я отыскал  и  нужные  мне
негативы - они оказались в ящике, пронумерованные и занесенные  в  ката-
лог, как почтовые марки. Были там и рамки для контактной печати. Я отнес
вниз вашу большую фотографию и повесил ее на стену,  взамен  другой,  на
которой была изображена девица лет двадцати, не старше, присевшая в  ка-
кой-то нелепой позе. Прежде чем снова подняться в мастерскую, я  впервые
вгляделся в ваше лицо. Не могу вам объяснить отчего, но у меня вдруг по-
явилось такое чувство, что вы в нашем лагере, что вы тоже, как и я, пре-
исполнены жалости к нам. Ваше лицо на этом снимке выражало  нескрываемую
нежность к той, которая, пользуясь тем, что вы полуслепая, в  ту  минуту
предавала вас, потакая гнусным порокам этого подонка.  Короче,  на  этом
снимке был запечатлен момент,  который  поразительно  предопределил  все
дальнейшее. Я оставил фотографию на стене, хотя прекрасно сознавал,  что
я мерзавец.
   Я разложил в спальне ваши вещи, опрыскал вашими духами простыни,  ко-
торые, быть может, еще хранили запах духов Аниты. Постель была в  беспо-
рядке. Кожаный ремень валялся на полу, там я его и оставил. Думаю, я уже
начинал уставать и чувства мои притупились. Кожаный ремень  не  произвел
на меня никакого впечатления, никакого. Я перенес в машину бумажный  ме-
шок, ваше белое пальто, коврик, в котором вы потом обнаружили труп Мори-
са Коба. И еще коробку с патронами и ружье. Дверь в доме я оставил  отк-
рытой. Я действовал как робот, но я сделал все, чтобы ввести в заблужде-
ние следствие.
   Включив дальний свет, я мчался на предельной  скорости,  сосредоточив
все свои мысли только на дороге, не обращая внимания на то,  что  слеплю
встречные машины. Я подъехал к аэропорту Лион-Брон около часу  ночи,  за
двадцать минут до отправления самолета, которым я заранее решил лететь в
Париж. Это был последний ночной рейс. Анита ждала меня не в  назначенном
месте, а немного дальше, на обочине шоссе. При свете фар я  увидел,  что
она в белом костюме. Я открыл ей дверцу, и  мы  помчались.  Оказывается,
она ждала меня больше часа. Она все время дрожала от страха и холода.  Я
свернул с шоссе и остановился  на  проселочной  дороге,  под  деревьями.
Здесь я объяснил, что она должна делать. Я отдал  ей  ваши  водительские
права, косынку, белое пальто. Наложил ей на левую руку повязку. Я вырвал
из обложки неиспользованного авиабилета, который она купила на ваше  имя
до Марселя-Мариньяна, внутренние листки, а обложку положил в карман  ва-
шего пальто вместе со счетом из авиньонского гаража и конвертом с преми-
альными. Из конверта я вынул часть денег - стоимость билета на  самолет.
На Аните был новый костюм, похожий на ваш. Она купила его, даже не  при-
мерив, неподалеку от площади Звезды, в какой-то лавке, которая оказалась
открытой. Она показала, как ей пришлось закатать  и  скрепить  на  талии
двумя английскими булавками юбку, чтобы та держалась.  Я  не  утерпел  и
спросил ее о постели, которую видел в беспорядке в доме Коба, -  она  ли
лежала с ним на этих смятых простынях. Я испытывал непреодолимое желание
узнать все до последней детали, и, так как на счету была каждая  минута,
от волнения я даже начал заикаться. Анита закрыла мне рот  ладонью.  Она
поклялась, что, как бы ни сложилась наша судьба, отныне она  будет  при-
надлежать только мне. Мы снова подъехали к аэропорту. Я объяснил  Аните,
как управлять этой машиной. Расставаясь, я долго целовал ее.
   И она снова сказала, что любит меня.
   Наше следующее свидание должно было состояться по телефону в половине
пятого утра. Мы посмотрели карту, которая оказалась  в  машине  Коба,  и
высчитали, что к этому времени Анита будет в районе Аваллона. С бумажным
мешком в руках я побежал к кассе и купил билет на имя Луиса Кэрролла.  И
снова час в воздухе на винтовом самолете, летевшем с Ближнего Востока. Я
забылся в полудреме, и перед моими глазами несколько раз всплывала  ваша
фотография на белой стене. В Орли я не воспользовался своей  машиной,  а
взял такси и около трех часов уже был в Отее, в квартале Монморанси. По-
ка я шел к дому Коба, я не видел ни одного освещенного окна. В доме Коба
тоже было темно. Войдя, я громко заговорил, якобы обсуждая с Анитой этот
скучный вечер. Я подошел к комнате, где вы должны  были  спать,  и  тихо
позвал вас. Вы еще не спали. Бутылки с вином в гостиной не оказалось,  я
обнаружил ее на кухне, вместе с вашим прибором, который вы, к сожалению,
вымыли. Пусть, все равно в этом доме останется достаточно других  следов
вашего пребывания, и я облегченно вздохнул, увидев по отметке, которую я
сделал, что уровень вина в бутылке поубавился примерно на бокал. Видимо,
доза снотворного была недостаточна, чтобы сразу свалить вас с ног, но  я
убедил себя, что надо лишь немного подождать.
   Я вышел в сад перед домом, так как во внутренний садик выходило  ваше
окно. Я курил и представлял себе Аниту за рулем "тендерберда",  мчащуюся
по шоссе среди ночи. Я мысленно перебрал каждый свой  шаг  после  смерти
Коба, проверяя, не ошибся ли где-нибудь, не забыл ли чего. Нет, кажется,
я недурно сварганил это грязное дело. Часа в четыре я  опять  подошел  к
вашей комнате и тихонько окликнул вас. На этот раз вы не ответили. Я ти-
хо вошел. Вы лежали на спине, рассеянный свет, проникавший  из  гостиной
через раскрытую мною дверь, освещал на подушке ваш профиль,  глаза  были
закрыты. Теперь, когда я удостоверился, что вы спите, мне надо было  как
можно скорее вернуться на авеню Моцарта. И все же я не удержался и, хотя
это было безрассудством, сделав несколько шагов, подошел к вам настолько
близко, что услышал ваше дыхание. Я впервые увидел вас без очков,  и  вы
показались мне еще более незнакомой, чем  днем.  Наверное,  с  минуту  я
рассматривал вас. И тут случилось такое, отчего у меня  замерло  сердце.
Вы заговорили. Вы отчетливо, как наяву, произнесли  несколько  слов.  Вы
сказали в ритм своего дыхания: "Убейте меня, прошу вас, убейте меня". Не
спуская с вас глаз, я медленно попятился к двери. Я ушел. До  авеню  Мо-
царта я добрался пешком, неся в руках свой бумажный мешок.
   Дома я разыграл ту же комедию, что и у Коба, на сей раз для прислуги,
которая спит в задней комнате. Я громко разговаривал с  Анитой,  которая
якобы была рядом. А она как раз в это время должна была позвонить. С ми-
нуты на минуту я ждал звонка в нашей спальне. У меня было еще много дел,
но я заставил себя караулить у  телефона,  чтобы  прервать  звонок,  как
только он раздастся. Но вот уже часы показали пять, сквозь шторы в  ком-
нату стал просачиваться утренний свет, я услышал первые звуки  просыпаю-
щегося города. С Анитой, верно, случилось что-то серьезное.  Чем  больше
проходило времени, тем яснее я понимал, насколько безумна наша затея.  И
вдруг звякнул телефон, почти не нарушив тишину. Я схватил трубку и услы-
шал какое-то бульканье. Это была Анита, но далеко,  так  далеко  от  той
жизни, которой я желал для нас, о которой я мечтал для нас, для  Мишель.
Она разыграла все, как я ей велел, на случай, если нас  будут  подслуши-
вать. Она сказала, что говорит Дани Лонго, что она сейчас находится  под
Аваллоном на машине, и добавила условленную фразу, которая означала, что
все идет по предусмотренному плану, а именно: "Мсье Каравей, ковер у ме-
ня в багажнике". Она сказала также, что позвонила  Бернару  Тору,  якобы
узнать наш номер телефона. Мне известно, что этот художник - самый близ-
кий вам человек, если не считать того подражателя Гари Куперу,  который,
когда вы забеременели, бросил вас.
   Закончив разговор с Анитой, я сжег все разорванные в клочки  фотогра-
фии и негативы, которые были у меня в бумажном мешке, и выбросил пепел в
мусоропровод на кухне. Потом я торопливо упаковал три  чемодана  -  один
для Мишель, другой для Аниты и третий для себя. Я запихнул туда те вещи,
которые, на мой взгляд, могли потребоваться в первую очередь. В  чемодан
Аниты я сунул ее драгоценности и чек на все деньги, которые лежат у меня
в парижском банке. Мой основной капитал находится в швейцарских  банках,
там же оформлены доверенности на Аниту. Думаю, денег и  ценных  бумаг  у
меня достаточно, чтобы при любом  исходе  дела  обеспечить  моей  дочери
жизнь принцессы. Кроме того, Анита сумеет отстоять оставленное мною  бо-
гатство. В ту минуту, когда я уже собирался уйти из своей комнаты, в ха-
лате вошла Мария, наша горничная-испанка. На своем  ломаном  французском
языке она пискливым голосом спросила, не нужна ли она  мне.  Я  ответил,
что мы с женой уезжаем на праздники в Швейцарию, и, извинившись, отослал
ее спать.
   Я взял два чемодана в одну руку, третий - в другую и пешком  вернулся
в дом Коба. Было уже светло. Официанты кафе, не жалея воды, мыли тротуар
около своего заведения. Мне хотелось и пить, и есть, но я не стал задер-
живаться. Подойдя к двери вашей комнаты, я прислушался: там царила тиши-
на. Видимо, вы все еще спали. Я отнес чемоданы на второй этаж и устроил-
ся в кресле, чтобы немного подремать. Я боялся, что, если лягу, то креп-
ко усну. В половине восьмого на первом этаже по-прежнему  было  тихо.  Я
разделся и ополоснул над умывальником лицо и руки. Потом, достав из  че-
модана халат, надел его и спустился вниз. Я приготовил  на  кухне  кофе,
выпил две чашки сам, отнес чашку вам. Стрелки часов  показывали  восемь,
утро было ясным. Пусть даже Анита запаздывает по сравнению с  моим  пла-
ном, все равно сейчас она уже едет по Южной автостраде.  Через  час,  не
позже, она должна быть здесь. Я очень тревожился, так как сам чувствовал
большую усталость и понимал, что она, наверное, устала еще больше. Я вы-
шел открыть ворота и гараж, чтобы Анита могла сразу въехать. Потом  пос-
тучался к вам, и вы мне ответили.
   Было больше половины десятого, когда появилась на "тендерберде"  Ани-
та. Вы уже давно снова сидели за машинкой. Я  направился  к  вам,  чтобы
отвлечь ваше внимание от сада. Анита вошла в дом с черного хода. Подняв-
шись на второй этаж, я увидел ее сидящей на краю ванны, оба  крана  были
открыты. Лицо у нее, естественно, осунулось, но  выглядела  она  гораздо
менее утомленной, чем я ожидал. Повязку и черные очки она уже  сняла.  У
нее было одно желание - вымыться. Она говорила: "Смыть с себя все  это".
Глаза ее были широко раскрыты, взгляд - неподвижен. Все  то  время,  что
она рассказывала о своей поездке, которая длилась восемь часов,  она  не
выпускала моей руки. Анита оставила следы "вашего" пребывания в  Маконе,
Турню, Шалоне-сюр-Сон, Аваллоне и еще у въезда на Южную автостраду,  где
она заправляла машину. Единственным событием, которого не предусматривал
мой план, была встреча с жандармом на мотоцикле, остановившим ее за  не-
исправность задних фонарей. Я помог ей раздеться и, пока  она  принимала
ванну, заставил ее повторить весь рассказ. В Шалоне она сняла в гостини-
це номер на ваше имя, оплатила его вперед. Менее чем через полчаса неза-
метно выбралась на улицу и уехала. Непредвиденная  встреча  с  жандармом
произошла километрах в ста от Шалона, по дороге в  Париж,  возле  Солье.
Анита сказала, что нервы у нее были настолько напряжены - к тому же  она
знала, что в багажнике у нее лежит винчестер, - что она наверняка  выст-
релила бы в жандарма, если бы он захотел осмотреть машину. Даже  сейчас,
вспоминая об этом, она вздрогнула. И я тоже. Бернару Тору, а затем и мне
она звонила из деревенского кафе, пока чинили фонари  на  "тендерберде",
там же она оставила ваше белое пальто. В общем, из ее рассказа я  понял,
что она разыграла свою роль отлично.
   Я вынул из чемодана Аниты махровое полотенце и чистое белье, вытер ей
спину. Стоя в белой комбинации, она попросила у меня сигарету. Она  нес-
колько часов не курила. Мы спустились на первый  этаж.  Воспользовавшись
тем, что она разговаривает с вами, я положил в  вашу  сумочку  все,  что
взял оттуда. Затем вышел в сад. В гараже я  старательно  протер  сиденья
"тендерберда". Коврик из Вильнева, ружье и коробку с патронами я отнес в
подвал. Потом вернулся в дом, поднялся на второй этаж,  побрился,  надел
чистую рубашку, костюм и поехал на такси в агентство. Там,  в  безлюдной
мастерской, я отыскал папку со старыми макетами реклам для фирмы  Милка-
би. Затем прошел в бухгалтерию, написал ваше имя на конверте  для  жало-
ванья, вложил туда премиальные и еще триста франков, обещанных  мною  за
срочную работу. Я позвонил нескольким коллегам, чтобы обменяться с  ними
впечатлениями о вчерашнем фестивале во дворце Шайо. Перед тем  как  вер-
нуться в квартал Монморанси, я поехал к вам, на улицу Гренель. Я поднял-
ся наверх и на двери вашей квартиры на видном месте прикрепил записку, в
которой вы сообщали, что улетаете. В Отее, в каком-то кафе, куда я прие-
хал уже на другом такси, я съел сандвич, выпил еще две чашки черного ко-
фе и рюмку коньяку. Мне казалось, что конец моим  мытарствам  близок.  Я
считал, что уже одержал победу.
   Было немногим больше одиннадцати, когда я вернулся в дом Коба.  Анита
была готова к отъезду, вы  закончили  работу.  Я  отдал  вам  конверт  с
деньгами, рассчитывая изъять его у вас  позже,  когда  вы  вернетесь  на
"тендерберде" обратно. Мне совершенно необходимо было  посадить  вас  за
руль этой машины, иначе весь мой план, так удачно претворявшийся в дело,
рухнет. Следователи прежде всего тщательнейшим образом осмотрят "тендер-
берд". Не знаю, какие у них есть приспособления  для  этого,  но  думаю,
весьма эффективные. И мой план рухнет потому, что вы же не  мог