сказал:
   - Это машина Аниты. Кроме руля, в ней только  акселератор  и  тормоз,
больше ничего. Ее очень легко вести. - И добавил: - Не надо быть такой.
   Я повернулась к нему. Я увидела, что у него голубые глаза, светло-го-
лубые и усталые. Голубые. Раньше я никогда этого не замечала. И в то  же
время я вдруг впервые прочла в них, что я для него -  не  пустое  место.
Хоть я и не отличаюсь большим умом, он ко мне относится с симпатией.  Во
всяком случае, так мне показалось. Я не поняла, что он имел в виду, ска-
зав: "Не надо быть такой". И до сих пор не  понимаю.  Он,  как  и  перед
этим, подошел ко мне совсем близко, он казался огромным,  сильным,  и  я
почувствовала, что теряю почву под ногами. После долгого  молчания  -  а
может быть, оно просто показалось мне долгим, настолько  было  невыноси-
мым, - он добавил, что, раз я не хочу их проводить, он как-нибудь устро-
ится, оставит машину на стоянке. В конце концов, это не  имеет  никакого
значения.
   Я опустила голову. И сказала, что поеду.
   Девочку посадили сзади, рядом со мной. На ней было красное  пальто  с
бархатным воротничком. Она сидела очень прямо, держа свою теплую ручку в
моей, и молчала. Анита с мужем тоже не  проронили  ни  слова.  Было  без
двадцати двенадцать, когда мы у  Орлеанских  ворот  свернули  с  внешних
бульваров и выехали на автостраду, ведущую на юг. За рулем  сидел  Кара-
вей.
   Я спросила, где оставить автомобиль. "В саду". Нам  приходилось  кри-
чать, так как он ехал очень быстро и ветер относил наши слова.  Он  ска-
зал, что документы находятся в ящичке для перчаток, а ключ  от  ворот  -
вместе с ключами от машины. При  этом  он  указательным  пальцем  тронул
связку ключей, которые висели в замке зажигания. Я спросила, где мне  их
оставить. Подумав, он сказал, чтобы я хранила их у себя и отдала ему  на
работе, в среду, после обеда, когда он прилетит из Швейцарии.
   Анита в раздражении обернулась и, бросив на меня свирепый взгляд - он
был знаком мне еще с тех пор, как я работала у нее,  -  прокричала:  "Да
заткнись же ты, неужели это так трудно? Ты знаешь, с какой скоростью  мы
едем?" Девочка, увидев, что мать сердится на меня, высвободила свою руч-
ку из моей.
   В 11.50 - самолет улетал в 12.05 - Каравей остановился у здания аэро-
вокзала. Они спешили. Анита - на ней было пальто цвета  беж  на  зеленой
шелковой подкладке - приподняла девочку, вытащила из машины и, прижав ее
к груди, нагнулась и поцеловала меня. Шеф торопил носильщика. Он  протя-
нул мне руку, и мне безумно захотелось удержать ее, потому  что  у  меня
вдруг возникла масса вопросов. А если пойдет дождь? Ведь до среды  может
пойти дождь. Не могу же я оставить машину с откинутым верхом. А  как  он
поднимается? Каравей растерянно посмотрел на сияющее небо, на меня,  по-
том на приборный щиток.
   - Понятия не имею. Это машина Аниты.
   Он подозвал Аниту, которая в нетерпении ожидала его у входа  в  аэро-
вокзал. Когда она уяснила наконец, чего я хочу,  она  прямотаки  взбеси-
лась. Одним словом она объяснила мне, кто я такая, и одновременно,  рас-
топырив ладонь в летней перчатке, ткнула пальцем в какую-то кнопку,  ко-
торая, как мне показалось, находится где-то совсем низко,  гораздо  ниже
руля, но она сделала это в таком бешенстве, что я даже не увидела, в ка-
кую именно. Анита держала на одной руке дочку, и, наверное, ей было  тя-
жело, кроме того, девочка пачкала ей пальто своими  башмачками.  Каравей
увлек Аниту к аэровокзалу. Перед тем как они все исчезли, он обернулся и
в знак прощания махнул мне рукой.
   Я осталась в этой чудовищной машине одна. В голове у меня была полная
пустота.
   Прошло, наверное, несколько минут, прежде чем я заметила,  что  мотор
не выключен и прохожие оглядываются на меня. Потом ко мне подошел  поли-
цейский и сказал, что стоянка здесь запрещена. Чтобы собраться с духом и
дать блюстителю порядка время отойти подальше, я сняла с головы косынку,
которую накинула перед отъездом из дома Каравеев,  и  тщательно  сложила
ее. Это была шелковая бирюзовая косынка, купленная мною в Ле-Мане в пер-
вый год моей самостоятельной жизни, как раз в тот день, когда пришла те-
леграмма о смерти Матушки. Я почти всегда ношу ее в сумке.
   И вот в этой пустоте, наполнявшей мою голову, я вдруг услышала  голос
Матушки: "Не отчаивайся, отведи машину на стоянку, это  всего  пятьдесят
метров, а потом у тебя будет время подумать".
   Я вышла из машины, чтобы пересесть на переднее сиденье. Она была  бе-
лая и сияла на солнце, и так как я не хотела, не могла  сразу  сесть  за
руль, я пошла и посмотрела на капоте ее марку. Это был "тендерберд", ог-
ромная белая птица под летним небом, стремительная птица.
   Я села в машину. Дверца, казалось, захлопнулась  сама.  Золотисто-пе-
сочные сиденья - под цвет внутренней окраски  -  блестели,  ослепительно
сверкали хромированные детали. На щитке и даже между сиденьями было мно-
жество кнопок и ручек. Я заставила себя не смотреть на них. Каравей ска-
зал правильно: под ногами я не нашла педали  сцепления.  Я  наклонилась,
чтобы рассмотреть переключатель скоростей. Кроме нейтрального и для зад-
него хода там было всего два  положения:  одно  -  трогаться,  другое  -
ехать. Лоб у меня покрылся испариной, в горле пересохло, но это  был  не
только страх, это было что-то еще, я не знаю что. Я уверена, что  всегда
буду вспоминать эти минуты, буду жалеть, что они уже позади. Я  сняла  с
правой ноги туфлю, чтобы каблук не мешал нажимать на акселератор, сказа-
ла Матушке, что поехала, и медленно тронулась с места.
   Сначала машина резко дернулась, потому что я слишком сильно нажала на
акселератор, но тут же мягко, торжественно поплыла вперед. А  затем  на-
чался прямо какой-то цирк. Я металась во все стороны по аллеям перед аэ-
ровокзалом и неизбежно налетала на "кирпич", раза четыре или пять я ока-
зывалась на одном и том же месте и столько же раз-перед запрещающим сиг-
налом одного и того же регулировщика. Какой-то автомобилист, ехавший  за
мной, обозвал меня скрягой за то, что я не включила указатель  поворота,
а я, прежде чем нашла, как его включать, хотя это оказалось легче легко-
го, включила дворник, печку, затем радио, настроенное на Монте-Карло,  и
опустила стекло правой дверцы. Я была на грани нервного припадка,  когда
мне наконец удалось поставить машину на стоянку, куда я столько  времени
тщетно пыталась попасть. И если я еще держалась на ногах, когда вышла из
этой роскошной машины, то только потому, что женщине теперь  модно  быть
мужественной.
   Но в то же время я немного гордилась собой, и, хотя меня била нервная
дрожь, я знала, что страх позади, и чувствовала себя  способной  мчаться
на этой машине сколько угодно. Только теперь я услышала  доносившийся  с
летного поля гул самолетов. Я опустила в автоматический счетчик  стоянки
две монеты по двадцать сантимов, вынула ключ из замка  зажигания,  взяла
сумку, платок и решила немного пройтись, чтобы проветриться. Когда я пе-
ресекала аллею, которая тянется вдоль аэровокзала, в небе в лучах солнца
показалась "каравелла" швейцарской авиакомпании -  возможно,  та  самая,
которая уносила на своих крыльях Аниту.
   В холле аэровокзала я взяла в автомате  входной  билет.  Внутри  было
многолюдно, шумно, и мне стало не по себе. Я поднялась на эскалаторе  на
верхнюю террасу. По взлетной полосе бежал белый с голубой  полосой  "бо-
инг" компании "Эр-Франс", какие-то люди в канареечно-желтых комбинезонах
суетились на поле. Пассажиры цепочкой послушно шли к большому  самолету,
а один из летчиков, засунув руки в карманы, бродил взад и вперед, подби-
вая ногой камешек.
   Потом я спустилась этажом ниже и поискала глазами этого  летчика,  но
его уже не было - должно быть, он поднялся в самолет. Некоторое время  я
разглядывала забавные безделушки, выставленные в витринах, но самым  за-
бавным мне показалось мое собственное неясное отражение  в  стекле:  ка-
кая-то девушка в белом костюме с золотистыми волосами. Нет,  это  не  я.
Купив "Франс Суар", я зашла в бар и попыталась прочитать хотя  бы  заго-
ловки, напечатанные крупным шрифтом: раз десять я прочла, что кто-то со-
вершил что-то, но кто и что - так и не поняла. Я выпила "Дюбоннэ" с вод-
кой, выкурила сигарету. Люди вставали из-за столиков, брали сдачу и уле-
тали на другой конец света. Было ли мне хорошо или плохо - уже не помню.
Я заказала второй бокал, затем третий, я говорила себе: "Дуреха,  уж  не
собираешься ли ты участвовать в автомобильных гонках со  столкновениями?
Чего ты добиваешься, собственно говоря?" И я  убеждена,  что  уже  тогда
знала, чего хочу.
   Правда, это еще не было чем-то ясным, определенным,  просто  какой-то
зуд в голове, какое-то смутное беспокойство, тревога, что ли. Я слушала,
как из громкоговорителя приглушенный, почти интимный женский  голос  без
устали рассказывал, через какую дверь надо выйти, чтобы оказаться в Пор-
тугалии или Аргентине. Я обещала себе, что когда-нибудь обязательно вер-
нусь сюда, сяду за этот же самый столик, и еще что-то, сама не знаю что.
Я расплатилась за аперитивы. Я сказала себе, что выпила их  за  здоровье
своей Стремительной птицы. Вот и все. Потом я встала, собрала со столика
сдачу и поехала к морю.
   О, я не сразу призналась себе в своем намерении. Я очень здорово умею
вступать в сделку с собственной совестью. Садясь в машину, я просто  по-
думала, что ничего страшного не случится, если я часок - другой  поката-
юсь на ней, пусть даже Каравей узнает об этом - имею же я, в конце  кон-
цов, право по дороге  пообедать.  Я  прокачусь  по  Парижу,  остановлюсь
где-нибудь съесть бифштекс с жареной картошкой и выпить чашечку кофе, не
торопясь проеду через Булонский лес и часа в четыре  поставлю  машину  в
сад Каравеев. Так? Так!
   Я не спеша изучила все приборы на щитке. Обнаружив кнопку, с  помощью
которой опускался и поднимался верх, я с отвращением вспомнила о вспышке
гнева Аниты. На спидометре овальной формы с крупными металлическими циф-
рами максимальная скорость была сто двадцать миль в  час.  Я  прикинула,
что это составляет около двухсот километров, и сказала себе:  "Ну,  дер-
жись, детка". Потом я заглянула  в  ящик  для  перчаток.  Там  оказались
только квитанции об уплате штрафа на стоянках  с  ограничением  времени,
счета из гаражей и дорожные карты. Технический паспорт машины и  страхо-
вой полис, которые я обнаружила в прозрачном полиэтиленовом футляре, бы-
ли оформлены на какое-то акционерное общество, находящееся  по  тому  же
адресу, где жили Каравей, на Осиновой улице. Я слышала, что у него четы-
ре подобных, в какой-то степени фиктивных акционерных  общества,  с  по-
мощью которых он улаживает дела агентства, но я в этом ничего не смыслю,
а главный бухгалтер держит все в глубокой тайне. Мне как-то  стало  спо-
койнее, когда я узнала, что машина оформлена не на Аниту.  Вещь,  никому
не принадлежащую - вернее, не принадлежащую  определенному  человеку,  -
позаимствовать легче.
   Я вышла из машины, решив взглянуть, что находится в багажнике:  тряп-
ки, мочалка и сложенный гармошкой рекламный проспект фирмы "Тендерберд".
На всякий случай я взяла его. Когда я вновь села за руль - меня  привело
в восторг, что он отодвигается вправо, чтобы удобнее  было  садиться,  и
снова блокируется, как только включаешь мотор, это потрясающе! - я  уви-
дела, что все оборачиваются и смотрят на меня. И это были не те взгляды,
какие я обычно ловлю на себе. Даже если учесть, что юбка у меня узкая  и
я, возможно, задрала ее выше, чем полагается. Я понимала, что это внима-
ние ненадолго, но все же быть выделенной из толпы приятно. Так? Так!
   Я с королевским величием дала задний ход. Выехала со стоянки, сделала
изящный разворот около аэровокзала и у первого же перекрестка  останови-
лась. Одна стрелка указывала направление на Париж, другая - на Юг. Чтобы
дать себе время подумать, я достала косынку и повязала ею голову.  Сзади
кто-то из водителей просигналил. Я махнула рукой, посылая к черту и  его
и себя, и покатила на Юг. Какой смысл обедать в Париже, я это делаю каж-
дый день! Я поеду в Милли-ла-Форе, потому что это прекрасно звучит  и  я
никогда не была там, я закажу не бифштекс с жареной картошкой, а что-ни-
будь, неважно что, но совершенно сказочное, и на десерт-малину, я  найду
такой ресторан, где мне накроют столик в саду. Итак, все решено,  но  ты
уже опрокинула три аперитива и будь внимательна, иначе вернешься на бук-
сире. Но пока что я мчалась с курьерской скоростью.
   Первую машину я обогнала на повороте. Я обгоняла ее как раз в тот мо-
мент, когда мы проезжали поворот на  Милли-ла-Форе,  и,  вероятно,  этим
можно объяснить, почему мне пришлось продолжать путь  прямо.  Но  и  без
этого я бы все равно не свернула. Руль в моих руках был  приятно  чуток,
солнце приятно пригревало мне лицо, ветер приятно ласкал меня на поворо-
тах, а повороты были плавны, глубокие спуски-пологи. И вся моя  огромная
Стремительная птица - мой друг, мой соучастник - была  так  тиха  и  так
послушна, она так быстро и мягко летела по дороге среди полей, что оста-
новить меня можно было только силой. В машинах, которые мчались в том же
направлении, я видела детишек, приплюснувших носы к стеклу,  уже  полных
предстоящими каникулами, яркие мячи на загруженных до  отказа,  перехва-
ченных веревками багажниках, катящиеся на прицепах лодки  со  сложенными
мачтами - все это ехало к морю, а взгляд  парочки,  который  на  секунду
скрестился с моим, как бы говорил, что они со  мной  заодно.  Во  всяком
случае, пока я ехала по автостраде, я хотела заставить себя поверить - и
заставить поверить других! - что и дальше поеду вместе со всеми и,  быть
может, вечером мы встретимся в какой-нибудь гостинице между  Балансом  и
Авиньоном. Чокнутая.
   Когда я замедлила ход, чтобы свернуть с автострады,  Матушка  сказала
мне: "Пожалуйста, теперь послушай меня, ты только навредишь  себе  этим.
Отведи машину обратно". Я мысленно поклялась себе,  что  доеду  лишь  до
первого ресторана, ну, до первого маломальски приличного, и, как  только
расплачусь за обед, тотчас же поверну на Париж. Матушка сказала, что она
не верит мне, что это я клянусь спьяну и чем дальше, тем труднее мне бу-
дет удержаться от глупостей. На одном из указателей я увидела, что прое-
хала пятьдесят километров. У меня тоскливо защемило  сердце.  Сейчас  от
того мгновения меня отделяет всего несколько часов, пять или  шесть,  но
мне все кажется каким-то искаженным, таким же  далеким,  как  сны  после
пробуждения.
   Я остановилась у дорожного ресторанчика неподалеку от Фонтенбло. Соо-
ружение из никеля и пластика, огромные распахнутые окна.  Одно  из  них,
почти напротив моего столика, как бы обрамляло неподвижный "тендерберд".
Посетителей было мало, в основном парочки. Когда я вошла, меня проводили
внимательным взглядом - наверное, из-за машины, а может, еще  и  потому,
что я держалась с преувеличенной уверенностью. В  ресторане  было  очень
светло, и я не стала снимать темные очки.
   Я заказала жаркое из баранины с томатами по-южному, салат из  одуван-
чиков и полбутылки-маленьких бутылок не было - сухого розового вина, так
как розовое меня меньше пьянит, чем красное. Это  по-твоему,  крошка!  А
когда я попросила газету, мне принесли ту же "Франс Суар", которую я уже
просматривала в Орли. Я больше не пыталась ее читать, лишь  попробовала,
не прилагая особых усилий, найти семь  неточностей,  нарочно  допущенных
художником в какой-то картинке. Занимаясь этой ерундой, я вдруг вспомни-
ла, как, бывало, злилась на меня Анита, когда  не  могла  отыскать  всех
ошибок, потом подумала о том, что у меня на счету в  банке  должно  быть
около двух тысяч франков. Я вынула из сумки свою чековую  книжку,  чтобы
проверить. Две тысячи триста франков, но из них надо  вычесть  очередной
взнос за телевизор и двести франков, которые я ежемесячно посылаю в при-
ют. Вместе с тем, что было у меня в кошельке и в конверте, врученном мне
сегодня утром шефом, у меня получалось, я прикинула,  более  трех  тысяч
франков. На это не проживешь целый год в гостинице "Негреско", но четыре
дня - я подсчитала на пальцах: суббота, воскресенье, понедельник и втор-
ник - я буду богатой, восхитительно богатой. Мне не очень хотелось есть,
я почти все оставила на тарелке. Но вино выпила до  капельки  -  больше,
чем выпиваю порой за целую неделю.
   Какая-то пара, шедшая к выходу - мужчина лет пятидесяти, с  залысина-
ми, загорелым и спокойным лицом, и молодая женщина в бежевом костюме,  -
остановилась у моего столика. Мужчина, улыбаясь, спросил меня,  довольна
ли я своей машиной. Я подняла голову, прижав указательным пальцем  дужку
очков к переносице, где от нее оставался след, и ответила, что, если моя
машина вызовет у меня неудовольствие, я обязательно дам ему знать. Улыб-
ка сошла с его лица, он пробормотал извинения. Я пожалела  о  своих  во-
инственных словах и окликнула его. Лицо его снова озарилось улыбкой.
   Не помню, что там я рассказала им о машине, но они сели за  мой  сто-
лик. Я доедала малину с сахаром. Они уже выпили кофе, но  заказали  себе
еще по чашечке, чтобы иметь повод угостить меня. Они сказали, что наблю-
дали за мной во время обеда, что они бесспорно знают меня или, во всяком
случае, где-то видели. Женщина спросила, не актриса ли я. "Ничего подоб-
ного, - ответила  я,  -  моя  специальность-реклама.  У  меня  рекламное
агентство". В таком случае, может быть, она видела меня по  телевидению,
где я давала интервью или в какой-нибудь другой подобной передаче?  "Да,
вполне вероятно". Она повернулась к мужчине, и тот сказал ей: "Видишь, я
был прав". Я на Юг или уже возвращаюсь? Я  ответила,  что  еду  повидать
друзей в Кан-д'Антиб, а заодно хочу уладить за праздники кое-какие  дела
в Ницце. Они позавидовали мне, потому что сами  уже  возвращались  после
отдыха, и дали несколько советов относительно дороги. До Монтелимара до-
рога еще сносная, но дальше творится что-то невообразимое: встречный по-
ток машин, растянувшийся на несколько километров, заставил их  простоять
больше двух часов. Не следует также ехать через Лион, там просто гибель.
Лучше всего - по автостраде N 6, а затем через какой-то там  Ла-Деми-Люн
перебраться на автостраду. N 7. Я сказала: "Конечно, я так всегда и  ез-
жу". Мужчина оказался военным врачом в чине полковника. "Мой  отец  тоже
был полковником, - заявила я, - но только немецкой армии: моя мать  сог-
решила во время оккупации. Ну и, сами понимаете, ей обрили голову".  Они
сочли, что я обладаю большим чувством юмора, и, совершенно  очарованные,
прощаясь со мной, нацарапали свой адрес на листке из записной книжки.  Я
сожгла его в пепельнице, когда закуривала сигарету.
   Матушка нашла, что я пьяна, что  положение  становится  угрожающим  и
лучше мне уйти в туалет, пока я не разревелась. Но я не  разревелась.  Я
решила, что верну машину во вторник вечером или даже в среду  утром.  На
обратном пути, на станции техобслуживания, я ее вымою. Анита не из  тех,
кто проверяет спидометр. И никто ничего никогда не узнает.
   На улице я снова закурила и прошлась по  обочине  дороги.  Под  ярким
солнцем моя тень резко выделялась на земле, а когда я села в машину, си-
денье было раскалено. Я поехала в Фонтенбло. Там поставила машину у тро-
туара, надела правую туфлю и вышла. Я купила платье, которое  показалось
мне красивым в витрине и которое выглядело еще лучше, когда я его приме-
рила: из белого муслина, с воздушной юбкой. В том же магазине я приобре-
ла ярко-желтый купальник, лифчик, две пары  трусиков,  бирюзовые  брюки,
белый пуловер с высоким воротником и без рукавов, два  больших  махровых
полотенца и две рукавички для ванны в тон полотенцам. Вот  и  все.  Пока
мне подгоняли платье по фигуре, я перешла на другую сторону улицы и  по-
добрала к брюкам пару босоножек с золотыми ремешками. Ни за что на свете
я не вернулась бы к себе на улицу Гренель, чтобы взять все это