бумаги, которые она уже смотрела несколько часов  на-
зад. Квитанции за ремонт, произведенный  на  станции  техобслуживания  в
АваллонеДва-заката, она не нашла. Впрочем, она и не ожидала ее найти.
   Она вывалила на соседнее сиденье содержимое своей сумки. Тоже ничего.
И тут ей стало не по себе. Зачем она все это делает? Ведь  она-то  прек-
расно знает, что никогда ноги ее не было у этого  человечка  с  баскским
акцентом. Тогда зачем? Она снова запихнула все в сумку.  Сколько  амери-
канских легковых машин проехало за день по автостраде Париж  -  Марсель?
Наверняка несколько десятков, а может, и за сотню. Сколько женщин в июле
одевается в белое? Сколько из них - о Боже мой! - носят темные очки? Ес-
ли бы не покалеченная рука, все это было бы просто смешным.
   Кстати, владелец станции техобслуживания только и делал, что врал.  А
вот то, что ей покалечили руку, - это правда, тут уж ничего не  скажешь,
вот она, перед ее глазами, забинтованная, и объяснение этому Дани  видит
только одно, во всяком случае, она не может найти иного: кто-то из авто-
мобилистов, а может, и сам хозяин станции, вошел вслед за нею в  туалет,
чтобы ограбить ее или еще с какой-то целью, хотя в последнее  ей  что-то
не верится. Впрочем, разве тогда, в кабинете врача, когда  она  спустила
рукав своего жакета, ей померещился его взгляд - омерзительный и в то же
время жалкий? Да, так вот,  она,  наверное,  стала  вырываться,  он  по-
чувствовал, что ломает ей руку, и испугался. А потом, чтобы отвести  по-
дозрение от себя и от своих приятелей, в конторе принялся плести невесть
что. А рюмка коньяку на столе? А угрозы краснолицего толстяка? Они прек-
расно видели, что она в панике, и воспользовались этим. И конечно,  хотя
они и не знали, что машина не ее, они все же догадались,  что  есть  ка-
кая-то причина, мешающая ей вызвать полицию, как она должна была бы сде-
лать.
   Да, бесспорно, так оно и есть. И все-таки ее не  оставляет  ощущение,
что она немножко плутует, потому что она не могла забыть морщинистое ли-
цо и злые глаза старухи там, на узкой, залитой солнцем улочке. Это прос-
то совпадение, какая-то путаница. Став коленями на сиденье, она раскрыла
черный чемодан, лежавший сзади, и вынула оттуда белый  пуловер,  который
купила в Фонтенбло. Он был очень мягкий, от него исходил запах новой ве-
щи, и это подействовало на нее успокаивающе. Она потушила свет в машине,
поддела под жакет пуловер, снова включила свет  и,  глядя  в  зеркальце,
поправила высокий ворот. Каждое из ее движений - а они были очень  осто-
рожны и медленны из-за того, что она не привыкла действовать правой  ру-
кой, - все больше отдаляло от нее и старуху, и станцию  техобслуживания,
и вообще всю омерзительную вторую половину дня.  Она  снова  стала  Дани
Лонго, красивой блондинкой в изящном костюме, правда нуждающемся в стир-
ке (но он высыхает за два часа), которая едет в Монте-Карло и умирает от
голода.
   При выезде из Солье на щите было указано, что до  Шалона  восемьдесят
пять километров. Она ехала не спеша. Дорога шла в гору и без конца  пет-
ляла. Пожалуй, в темноте этот путь займет у нее не меньше  полутора  ча-
сов. Но она приспособилась на поворотах ориентироваться по задним  фона-
рям идущих впереди машин, и дело пошло веселее. И вот как раз в ту мину-
ту, когда она решила не останавливаться больше, ни за что не  останавли-
ваться, ее вынудили это сделать, и у нее похолодело сердце.
   Сначала на том месте, где автостраду пересекает дорога на Дижон,  она
увидела слева на обочине, под деревьями, две плотные фигуры жандармов на
мотоциклах. Впрочем, она даже не могла бы сказать с  уверенностью,  была
ли на них форма. Но что, если это действительно жандармы и они следят за
нею? Когда она отъехала метров на двести, она увидела в  зеркальце,  как
один из мотоциклистов круто развернулся и ринулся вслед за ней. Она слы-
шала рев мотора, следила, как все увеличивается в  зеркале  его  фигура:
вот уже отчетливо видны и его шлем, и большие защитные очки, и ей  каза-
лось, что это какой-то беспощадный робот мчится за ней на своем мотоцик-
ле, робот, а не человек. Дани пыталась успокоить себя:  "Нет,  не  может
быть, он вовсе не преследует меня, сейчас он обгонит меня и поедет своей
дорогой". Мотоцикл с ревущим во всю мощь мотором поравнялся с ней, обог-
нал, и жандарм, обернувшись, поднял руку и притормозил. Она остановилась
на обочине, метрах в двадцати от него, а он, отведя в сторону  мотоцикл,
снял перчатки и направился к машине. Освещенный фарами "тендерберда", он
шел медленно, нарочито медленно, словно хотел  вымотать  ей  все  нервы.
Итак, все кончилось, не успев начаться. Исчезновение "тендерберда" обна-
ружено, все - и ее приметы, и ее фамилия - наверняка известно полиции. И
в то же время, хотя до сих пор она ни разу в жизни не разговаривала ни с
одним полицейским, разве что в Париже, когда ей нужно было  узнать,  как
пройти на ту или иную улицу, у нее было странное ощущение, что  это  она
уже видела, словно ее воображение заранее подробно нарисовало эту  сцену
или же она переживала ее вторично.
   Поравнявшись с нею, жандарм сперва проводил взглядом с ревом  пронес-
шиеся мимо них в ночи машины, вздохнул, поднял очки на шлем, тяжело  об-
локотился на дверцу и сказал:
   - О, мадемуазель Лонго? Решили проветриться?
   Этот жандарм был человеком долга. Звали его Туссен Нарди. У него была
жена, трое детей. Он недурно стрелял из пистолета, обожал Наполеона, был
обладателем четырехкомнатной, с горячей водой и мусоропроводом, квартиры
при казарме, и сберегательной книжки, проявлял необычайное усердие, ста-
раясь извлечь из книг те знания, которые ему не успели преподать в  шко-
ле, и жил надеждой, что наступит время, когда он станет дедушкой,  полу-
чит офицерский чин и поселится в каком-нибудь солнечном городке.
   Он слыл человеком, которому лучше не наступать на любимую мозоль,  но
в целом славным малым, насколько вообще это определение применимо к жан-
дарму. За пятнадцать лет службы ему так и не представилось случая  проя-
вить умение стрелять без промаха, если не считать тренировочных  мишеней
да глиняных трубок на ярмарках, и это его радовало. Он также ни  разу  -
ни в штатском, ни в полицейской форме -  не  поднял  ни  на  кого  руку.
Только старшему сыну несколько раз задал хорошую взбучку за то, что этот
тринадцатилетний оболтус носил прическу под ребят из  группы  "Битлз"  и
прогуливал уроки математики. Не призови его вовремя к порядку, он совсем
от рук отобьется. Единственной заботой Нарди, заботой не  менее  важной,
чем стремление не ввязываться ни в какие истории, был уход  за  мотоцик-
лом. Машина всегда должна быть в порядке. Во-первых, этого требует  дис-
циплина, а во-вторых, из-за неисправного мотоцикла можно раньше  времени
отправиться на тот свет.
   Кстати, именно о мотоциклах он и беседовал со своим коллегой Раппаром
на перекрестке автострад. N 6 и N 77-бис, когда увидел проезжавший  мимо
белый с черным верхом "тендерберд".  Нарди  предпочитал  Раппара  прочим
своим сослуживцам, так как тот был его соседом по площадке и, кроме  то-
го, у Раппара тоже не очень ладилось с  сыном.  Во  время  дневного  де-
журства особенно не разговоришься, а вот ночью - дело другое. Кроме  мо-
тоцикла, у них были еще три любимые темы: глупость их начальника, недос-
татки собственных жен и легкомыслие всех остальных женщин.
   Нарди сразу же узнал "тендерберд". Он ехал довольно медленно, и Нарди
успел заметить номер: 3210-РХ-75. Такой номер легко запомнить, он  вроде
обратного отсчета при запуске ракет. А ведь последние два часа  у  Нарди
было смутное предчувствие, что он обязательно увидит эту машину.  Почему
- он не смог бы  объяснить.  Он  коротко  бросил  Раппару:  "Поезжай  на
восьмидесятое, посмотри, как там дела, встретимся здесь". Он  уже  сидел
на своем мотоцикле, и ему оставалось только приподнять переднее колесо и
сильным толчком ноги запустить мотор. Дав проехать какому-то грузовичку,
он рванул сначала направо и тут же круто развернулся. Спустя три секунды
перед его глазами уже горели красные фонари "тендерберда", огромные, ос-
лепляющие. Такие фонари могут на всю жизнь  лишить  покоя  какого-нибудь
страстного автомобилиста.
   Нарди не видел, кто сидит за рулем, но, обгоняя, все-таки успел  пой-
мать взглядом белое пятно и понял, что это она, что белое пятно-бинт  на
левой руке. Когда он поднял руку, чтобы остановить машину, то,  несмотря
на свою прекрасную память, никак не мог вспомнить фамилию этой  дамы,  а
ведь он прочел ее, как и год рождения и остальные данные.  Но,  пока  он
шел к ней, фамилия вдруг всплыла в его памяти: Лонго.
   Он, пожалуй, не сказал бы, в чем именно, но сейчас женщина показалась
ему какой-то другой, не такой, как утром, а главное -  она  смотрела  на
него так, словно видела впервые. Но потом он понял, что изменилось:  ут-
ром на ней не было белого, как и ее костюм, пуловера с высоким  воротом,
от которого ее лицо казалось более округлым и более загорелым. Но в  ос-
тальном дама была такой же, как утром: непонятно чем взволнованная,  она
с трудом выдавливала из себя слова, и у него опять мелькнула мысль,  что
перед ним человек с нечистой совестью.
   Но в чем она могла провиниться? Он остановил ее на рассвете,  непода-
леку от Солье, на дороге в Аваллон, из-за того, что у нее не горели зад-
ние фонари. Дело было к концу его дежурства, за целую ночь он оштрафовал
достаточное количество идиотов, которые заезжали за желтую линию и обго-
няли на подъемах, короче говоря, плевали на жизнь других автомобилистов,
и он был сыт этим по горло, поэтому ей он лишь сказал: "У вас  не  горят
задние фонари; почините их, до свидания, и чтобы впредь этого не  было".
Ну хорошо, пусть она женщина, пусть даже  впечатлительная  женщина,  все
равно нельзя же впадать в такую панику только от того, что  валящийся  с
ног от усталости жандарм просит привести в порядок задние фонари.
   Лишь потом, когда, удивленный ее поведением, он спросил у  нее  доку-
менты, он заметил повязку на ее левой руке. Изучая ее водительские права
- она получила их в восемнадцать лет, в департаменте Нор, будучи  воспи-
танницей приюта при монастыре, - он чувствовал, хотя она сидела молча  и
неподвижно, что она нервничает все больше и вот-вот дойдет до крайности,
- а это может именно ему грозить какой-нибудь бедой.
   Да, что-то необъяснимое, во всяком случае, лично он, несмотря на  все
проклятые учебники психологии, которыми он забивал себе голову перед эк-
заменами, не смог бы этого объяснить, но ощущение нависшей над ним опас-
ности было очень отчетливым. Ну, например, вдруг она, потеряв  самообла-
дание, откроет ящичек для перчаток,  достанет  револьвер  и  присоединит
его, Нарди, к числу тех, кто погиб при исполнении  служебного  долга.  И
надо ж было так случиться, что он один - Раппара он  отпустил  пораньше,
чтобы тот успел выспаться к обеду, который будет дан в честь крестин его
племянницы. Одним словом, Нарди чувствовал, что влип в историю.
   Да, так, документы у нее вроде в порядке. Он спросил даму,  куда  она
едет. "В Париж. - Профессия? - Секретарь в рекламном агентстве. - Откуда
выехали сейчас? - Из Шалона, ночевала там в гостинице. - В какой  гости-
нице? - Ренессанс". Отвечала она как будто без колебаний, но еле слышным
голосом, в котором угадывалась растерянность. Еще не рассвело. В сумраке
только зарождающегося утра он не мог разглядеть ее как следует. Ему  хо-
телось, чтобы она сняла очки, но он не мог этого потребовать, тем  более
от женщины, не превратившись тем самым в тупицу жандарма из  телепереда-
чи. А Нарди всегда боялся выглядеть смешным.
   Машина принадлежит рекламному агентству, где она работает.
   Вот телефон шефа, он часто дает ей машину. Можете проверить.
   Ее бил озноб. Никаких сигналов об угоне "тендерберда" не поступало, и
Нарди подумал, что, если он без всякого повода выведет из себя эту даму,
у него могут быть неприятности. Он отпустил ее. А потом пожалел об этом.
Надо было все же убедиться, что у нее нет оружия. Но почему вдруг ему на
ум пришла такая нелепая мысль, что оно у нее есть? Вот именно это  и  не
давало ему покоя.
   Теперь же он совсем ничего не понимал. Это была она - такая же  пере-
пуганная, странная, - но за день что-то в ней изменилось: стерлась, если
можно так сказать, та агрессивность, которую он в  ней  почувствовал  на
рассвете. Впрочем, нет, это не совсем точно - не агрессивность, а отчая-
ние... Нет, опять не то, наверное, нет слова, чтобы определить ее утрен-
нее состояние, когда она была на грани чего-то, и вот это  "что-то"  те-
перь позади. Нарди мог поклясться, что если на рассвете в машине и  было
оружие, то теперь его там нет.
   Честно говоря, потом, отоспавшись после дежурства, Нарди испытал  ка-
кую-то неловкость, вспомнив о молодой даме в "тендерберде".  Он  нарочно
не взял с собой Раппара, когда снова увидел эту машину, - побоялся  ока-
заться в еще более глупом положении. И теперь был рад, что так поступил.
   - Похоже, мадемуазель Лонго, мы с вами оба  обречены  на  ночное  де-
журство. Вы не находите?
   Нет, она ничего подобного не находила. Она даже не узнала его.
   - Я вижу, задние фонари у вас уже в  порядке.  (Молчание.)  Наверное,
отошли контакты? (Молчание.) Во всяком случае, сейчас они горят. (Молча-
ние, длящееся целую вечность.) Вы их починили в Париже?
   Загорелое лицо, наполовину скрытое большими темными очками и освещен-
ное светом приборного щитка, маленький рот, пухлые губы,  словно  она  с
трудом сдерживает рыдания, светлый локон,  выбившийся  из-под  бирюзовой
косынки. И молчание. Что же она натворила?
   - Эй, послушайте, я же с вами разговариваю. Вам починили фонари в Па-
риже?
   - Нет.
   - А где?
   - Не знаю. Где-то под Аваллоном.
   Слава Богу! Заговорила! Он даже нашел, что по сравнению  с  утром  ее
голос сейчас звучит громче, тверже. Выходит, она немного успокоилась.
   - Но вы были в Париже?
   - Да, кажется.
   - Вы в этом уверены?
   - Уверена.
   Нарди провел указательным пальцем по губам, стараясь на этот раз  как
следует разглядеть ее, хотя ему всегда  было  неловко  так  разглядывать
женщин, даже проституток.
   - Какие-нибудь неприятности? Она лишь слегка покачала головой, и все.
   - Вас не затруднит, если я попрошу вас на  минутку  снять  очки?  Она
сняла их и поспешила объяснить, словно в этом была необходимость:
   - Я близорука.
   Она была настолько близорука, что, сняв очки, явно не видела  ничего.
И, судя по всему, не пыталась видеть, потому что не  щурила  глаза,  как
это делала дочка Раппара, которая после кори тоже  стала  близорукой  и,
когда щурилась, выглядела очень жалко. Наоборот, едва  она  сняла  очки,
как глаза ее широко раскрылись и стали какие-то беспомощные, пустые, со-
вершенно изменив ее лицо.
   - И с таким зрением вы ухитряетесь вести машину в темноте? Он  поста-
рался сказать это мягко, но тут же подосадовал на себя за эту фразу, ти-
пичную для какого-нибудь  тупого,  твердолобого  блюстителя  порядка.  К
счастью, она сразу же снова надела очки и вместо ответа  слегка  кивнула
головой. Но Нарди не давала покоя еще и ее перевязанная рука.
   - А ведь это неблагоразумно, мадемуазель Лонго, тем более  с  больной
рукой. (Ответа нет.) Помимо того, насколько я понимаю, вы весь  день  за
рулем? (Ответа нет.) В оба конца, это сколько же получается?  Километров
шестьсот? (Ответа нет.) Вам так необходимо ехать? Куда вы  направляетесь
сейчас?
   - На Юг.
   - А точнее.
   - В Монте-Карло.
   Нарди присвистнул.
   - Уж не собираетесь ли вы совершить  этот  путь  без  остановки?  Она
энергично помотала головой. Наконец-то в первый раз она ответила на  его
вопрос вполне определенно.
   - Я скоро остановлюсь в какой-нибудь гостинице.
   - В Шалоне?
   - Да, в Шалоне.
   - В гостинице "Ренессанс"? Она снова непонимающе взглянула на него.
   - Вы же мне говорили, что ночевали в "Ренессансе". Разве это не прав-
да?
   - Правда.
   - Ваш номер остался за вами?
   - Нет, не думаю.
   - Не думаете? Она покачала головой и отвернулась, избегая его  взгля-
да. Держа перевязанную руку на руле, она сидела неподвижно, но в ее позе
не было того вызова, как у некоторых водителей, которые, слушая  нравоу-
чения жандарма, думают при этом: "Валяй, валяй, все это безумно интерес-
но, а когда ты кончишь паясничать, я наконец смогу ехать  дальше".  Нет,
она просто производила впечатление  человека  растерянного,  потерявшего
почву под ногами, которому не приходит на ум ни одна мысль, ни одно сло-
во, и вид у нее был такой же беспомощный, как тогда, когда она сняла оч-
ки. Если бы он потребовал, чтобы она проехала с ними в жандармерию,  она
не стала бы противиться и, наверное, даже не спросила бы зачем.
   Он зажег свой фонарик и пошарил лучом в машине.
   - Можно посмотреть, что у вас в ящичке для перчаток? Она открыла его.
В ящичке лежали только документы, и она примяла их рукой, показывая, что
больше там ничего нет.
   - Вашу сумочку.
   Она раскрыла и сумку.
   - А в багажнике есть что-нибудь?
   - Нет. Чемодан здесь.
   Он посмотрел содержимое ее черного чемоданчика: одежда, два полотенца
и зубная щетка. Просунувшись в открытую дверцу, Нарди навис над передним
сиденьем. Она отодвинулась, чтобы дать ему место. Нарди чувствовал  себя
болваном, к тому же надоедливым болваном,  но  его  не  оставляло  пред-
чувствие, что он упускает нечто необычное, серьезное, в чем ему следова-
ло бы разобраться.
   Вздохнув, он захлопнул дверцу.
   - Мадемуазель Лонго, мне кажется, у вас какие-то неприятности.
   - Просто я устала, только и всего.
   За спиной Нарди с шумом пролетали машины, от  света  фар  тени  резко
смещались на лице молодой женщины, все время меняя его.
   - Давайте сделаем вот что: вы дадите мне слово,  что  остановитесь  в
Шалоне, а я позвоню в "Ренессанс" и закажу для вас комнату.
   Таким образом он сможет проверить, была ли она там накануне, не обма-
нывала ли. Он просто не представлял себе, что еще можно предпринять.
   Она кивнула в знак согласия. Нарди посоветовал ей ехать  осторожно  -
перед праздниками на дорогах много машин - и,  поднеся  палец  к  шлему,
отошел, но какой-то внутренний голос все время твердил ему: "Не отпускай
ее, иначе вскоре убедишься, что ты растяпа".
   Она даже не сказала ему "до свиданья". Он остановился на шоссе, широ-
ко расставив ноги, чтобы машины, ехавшие в том  же  направлении,  что  и
она, замедлили ход и дали ей возможность влиться в их поток. Возвращаясь
к своему мотоциклу, он следил за ней глазами. И уговаривал себя, что,  в
конце концов, не может он отвечать за всех и ему не в чем упрекнуть  се-
бя. А если уж она мечтает закончить свою жизнь с портретом в газете, то,
наверное, где-нибудь на ее пути, на автостраде N 6 или N 7, найдется ка-
кой-нибудь более упрямый его коллега, который помешает ей  это  сделать.
После пятнадцати лет службы Нарди верил, пожалуй, лишь в одно-единствен-
ное достоинство полицейских, верил свято, как в Евангелие: их  много.  И
все они один упрямее другого.
   Включив дальний свет, она неслась по автостраде, и в то же  время  ей
словно бы снился сон. Сон как сон. Такие сны ей снились много раз и  до-
ма: проснувшись, о них и не вспоминаешь. А сейчас она знала, что ей даже
не предстоит проснуться в своей комнате. Впрочем, она и не спала уже.  А
сон, что она видела, был чей-то чужой сон.
   Разве так не бывает: ты делаешь всего один шаг,  самый  обыкновенный,
такой же, как и все твои шаги в жизни, и вдруг, незаметно для себя,  пе-
реступаешь границу действительности, ты остаешься  самой  собой,  живой,
бодрствующей, но в то же время оказываешься в чьем-то сну,  предположим,
своей соседки по приютской спальне? И ты все идешь и  идешь,  уверенная,
что ты пленница этого совершенно нелепого мира, хотя и точной копии нас-
тоящего, но ужасного тем, что в любую минуту он может улетучиться из го-
ловы тво