морали. Так мы стали ведомством рыцарей  плаща
и кинжала.
     -  И  -  инструментом еврейских монополий,  -  вдумчиво
резюмировал отец.
     Ричард,  ничего  не  ответив  ему,  отправился   спать.
Поудобнее устраиваясь под периной в холодной комнате -  отец
соблюдал   немецкие  традиции,  считая,  что  здоровый   сон
возможен  только  на  свежем  воздухе,  он  некоторое  время
размышлял, профессионально препарируя полученную информацию.
     Самым  любопытным представлялся тот факт,  что  фамилия
Валленберг оказалась фикцией. Магический Рейх с его  тайнами
интересовал его в степени весьма незначительной, если вообще
интересовал;  а вот недвижимость в Германии, на  которую  он
мог  претендовать, представлялась заманчивой целью, особенно
после  того серьезного материального урона, что был  нанесен
разводом по инициативе несносной Элизабет.
     Возвращаясь же к мнению отца об Америке, он, не опровергавший
такового мнения, но, одновременно, и не соглашавшийся с  ним
в  силу  определенных  правил ведения диалога,  сейчас,  под
периной,   с   невольным   одобрением   кивнул,   припоминая
критические доводы собеседника.
     Он,  Ричард Валленберг, тоже не любил Америку. Он знал,
кто   ею   правит.   И  ведал  приемы,  которыми   правление
осуществляется.   И   испытывал   органическую,    хотя    и
необъяснимую антипатию к евреям. Однако позволить себе какие-
либо  комментарии в отличие от престарелого отца, кому  и  в
самом худшем случае выявления нацистского прошлого, спишется
все, не мог.
     И поэтому, прежде чем впасть в очередное ночное забытье,
он,  расчленяя фрагменты беседы, пытался выявить погрешности
своих  реакций и высказываний, словно, попивая  глинтвейн  у
камина,  находился под микроскопом, к чьему  окуляру  приник
внимательный  и  безжалостный глаз, схожий с  тем,  что  был
изображен  над усеченной пирамидой на купюре достоинством  в
один  доллар.  Множество символов воплощала эта  купюра,  но
смысл их был открыт далеко не многим.
     Смысл тринадцати звезд, тринадцати листов ветви, зажатой в
когтях орлана, как и тринадцати стрел; шести полос на щите и
девяти хвостовых перьях...
     Снились же ему безликие коридоры ЦРУ, будто уходящие в какую-
то  стерильную  бесконечность, и  он  неторопливо  шел  ими,
поглядывая  в стекла, где в близоруко-размытой дали  пестрел
эксперимент смертного, гниющего мира.

     Мы  очень  признательны руководителям средств  массовой
информации... за то, что они в течение более, чем сорока лет
соблюдали  предельную  осторожность  относительно  освещения
нашей деятельности. Фактически, в противном случае мы просто
не  смогли  бы  в  течение всех этих лет  осуществлять  наши
проекты,  если  бы  на  нас  было сосредоточено  пристальное
внимание   общественного  мнения.  Но  сегодня   мир   более
совершенен   и  более  предрасположен  к  созданию   Единого
Мирового     Правительства.     Сверхнациональная     власть
интеллектуальной    элиты   и   мировых    банкиров    более
предпочтительна,  нежели право народов  на  самоопределение,
которому мы следовали в течение веков.

                   Из Обращения Главы Трехсторонней комиссии
                          Дэвида Рокфеллера к представителям
                              средств массовой информации на
                             встрече Бильдербергского клуба.
                                                Июнь 1991 г.

     ИЗ ЖИЗНИ МИХАИЛА АВЕРИНА

     Последнюю неделю Миша пребывал в состоянии удрученном, - одна за
другой наваливались проблемы, касающиеся и быта, и бизнеса.
     На  днях  состоялся  малоприятный разговор  в  немецких
городских инстанциях, претендовавших на помещение, в котором
располагался магазин в Карлсхорте, а также и на особняк, где
Михаил проживал, основательно уже обустроившись.
     Относительно магазина тревожиться, в принципе, не приходилось: речь
шла   всего   лишь  о  новой  арендной  плате,  возрастающей
пятикратно в сравнении с той, что Миша отстегивал  армейским
чинам,   кто   волей-неволей  передавал   всю   недвижимость
берлинскому    муниципалитету   согласно   правительственным
соглашениям.  Мишины интересы соглашениями, естественно,  не
учитывались.
     А вот с особняком дело обстояло куда напряженнее. Бывшие
его  хозяева  не  объявлялись, что,  конечно,  радовало,  но
власти от столь лакомого куска, чувствовалось, отказаться не
желали  и,  хотя  Михаил  предоставил чиновникам  "ремонтный
счет", восприняли они его равнодушно, что являлось симптомом
тревожным   -  ибо,  как  ни  крути,  а  силы  муниципальной
адвокатуры представляли угрозу серьезную.
     Бизнес тоже потихонечку увядал. Множество армейских частей
уже  передислоцировалось в Россию, в  оптовых  магазинах  на
Кантштрассе начал залеживаться товар, а действия  полиции  в
отношении   "красной   мафии"   стали   принимать   характер
наиактивнейший.
     На том же Кантштрассе происходили едва ли не ежедневные
проверки,  выявляющие факты незаконной  торговли  газовым  и
электрошоковым оружием, у продавцов требовались  лицензии  и
документы  на  право работы; ряд Мишиных дружков  надолго  и
прочно  угодили в тюрьму за изготовление фальшивой валюты  и
торговлю  краденым товаром, а потому Михаил не без оснований
полагал, что волна полицейских репрессий вскоре докатится  и
до  захолустного  Карлсхорста, где уже  начались  облавы  на
нелегальных  иммигрантов, проживающих в  оставленных  армией
квартирах.
     Оснований же для предъявления герру Аверину претензий у немецкой
полиции имелось предостаточно.
     Сидя в кресле за прилавком магазина, Миша обозревал товар,
выставленный  на  стеллажах, тоскливо сознавая,  что,  зайди
сюда сейчас кто-либо из компетентных лиц - ему конец!
     Ни  одной  законной накладной - сплошная липа. Половина
товара   -   трофеи  местных  воров,  громивших   берлинские
магазины;   причем,   на   некоторых   вещах   он    отметил
легкомысленно   оставленные  прошлые   ценники,   являвшиеся
бесспорными   уликами.  В  подсобке  -  ящики   с   газовыми
пистолетами, на витрине - богатейший ассортимент баллончиков
со  слезоточивым газом и тесаки, подобные рыцарским мечам...
И  еще  дурак Курт приклеил к стеклу объявление: " Всегда  в
продаже  вино и пиво ". А то вояки не знают, что по субботам
и воскресеньям магазин именуется в районе "реанимацией". Ну,
а  потребуй  у  него  сейчас кто-либо лицензию  на  торговлю
алкольными напитками?..
     Миша подошел к окну, со злобой сорвал объявление.
     Вздохнул, заглянув в подсобку, где громоздились поддоны
с  пивом и дешевым сухим вином в бумажных пакетах. В  случае
чего   придется   пояснять,  что  это,  мол,   для   личного
пользования...
     Эх,  дай  Бог здоровья либеральному участковому  с  его
покуда еще гуманной социалистической точкой зрения на мелкие
коммерческие  шалости  этих неисправимо  неследующих  закону
русских...
     Сегодня Курт выхлопотал себе свободный день, сославшись на
семейные  дела,  и  Михаилу  пришлось  взять  на  себя  роль
продавца, а, вернее, - созерцателя, ибо магазин становился с
каждым  днем  все  менее  и  менее  посещаемым:  каждодневно
редеющие  ряды  офицеров и прапорщиков, закупивших  уже  все
необходимое для жизни на отчизне, заходили теперь сюда  если
только за сувенирной мелочевкой.
     Хороший доход приносили ныне лишь туристические группы,
ящиками  забиравшие газовое оружие и оптом скупавшие дешевый
ворованный товар.
     Немцы же , за редчайшим исключением, не посещали магазин
вовсе,  и в каждом зашедшем сюда аборигене Михаил подозревал
сотрудника криминальной полиции.
     С  месяц  назад, сидя в ресторане, Миша разговорился  с
одним  из  жителей западной части Берлина. Разговор коснулся
рода Мишиных занятий.
     -  Торгую,  -  честно  признался Аверин.  -  Магазин  у
меня...
     - Где?
     - В Калсхорсте.
     -   Да?   -   удивился  немец.  -  У  меня  там   живут
родственники... И где же ваш магазин находится?
     Михаил уточнил, тут же отметив на лице немца тень каких-то
нехороших эмоций.
     Разговор,  столь заинтересованный и дружеский поначалу,
резко  трансформировался в своей манере, став  натянутым,  и
тем самым моментально себя исчерпал.
     Немец вежливо попрощался, однако, уколотый таким внезапным
поворотом  в их общении, Михаил все-таки напрямик  вопросил,
чем вызвана перемена в настроении собеседника.
     -  Даже  вот  такой ребенок... - процедил  немец,  водя
ладонью  на  уровне своего колена и тем самым  рост  ребенка
обознача, - знает, что это за магазин...
     -   И   что   же   это  за  магазин?  -   с   искренней
непосредственностью осведомился Михаил.
     -  Это  магазин  русской мафии, - закончил  немец,  как
плюнул. И - отправился восвояси.
     Мише оставалось только пожать плечами.
     Благополучному немцу, конечно, было легко презирать и осуждать
хлынувшую в его страну криминальную чужеземную свору, однако
многие   оказались   в  своре  вовсе  не  из-за   преступных
наклонностей  своей натуры. Это касалось не только  русских,
но  и  турков, и румынов, и югославов, стремящихся  попросту
выбраться  из  затхлости  своих  незадачливых  государств  в
страну повсеместного процветания.
     Брякнул колокольчик над дверью, и в магазин вошел пожилой
тучный  мужчина.  Молча  наклонил голову,  продемонстрировав
таким приветствием обширную веснушчатую лысину.
     "Немец!"  - замер Аверин, закаменев лицом, но  -  бегая
глазами.
     Покупатель небрежно ощупал полы кожаных курток, скользнул
равнодушным  взором  по  товару армейской  конъюнктуры  и  -
заспешил обратно к двери.
     "Не   мент",  -  отлегло  от  души  у  Михаила,  и   он
расслабленно  откинулся спиной к стеллажу, создав  некоторые
вибрации  в  товаре,  на  которые отреагировало  "говорящее"
зеркало  на  батарейках, только и ждавшее хотя бы  малейшего
потрясения.
     -   Ай   лав  ю,  -  проникновенным  глубоким   голосом
произнесло зеркало заложенную в микросхему фразу.
     Немец замер с поднятой ногой, как будто на него вылили ушат
воды.  После  - очумело оглянулся на невозмутимого  Михаила.
Подумав, сказал с опаской:
     - Данке шен... - И - выскочил на улицу.
     Миша ухмыльнулся угрюмо: вот же, "пассажир"...
     К  полудню  магазин посетила шайка украиских  бандитов,
гнездовавшаяся  на  нелегальной основе  в  одном  из  бывших
армейских жилищ. Бандиты внесли Михаилу деловое предложение:
принять косвенное участие в переправке на территорию  России
партии  ворованных престижных автомобилей,  используя  связи
Аверина   с   летчиками  военной  авиации  и  администрацией
армейского аэродрома "Шперенберг".
     -  Прикинь, - убеждал Мишу глава бандитов. - Лох  вышел
со  службы,  а тачки нет... Он еще по округе бегает,  а  наш
человек   уже  выруливает  с  московского  аэродрома...   На
Щелковское  шоссе.  У  тебя же есть в Чкаловском  завязки  с
таможней?..  Ну!  Будешь в доле. Платим по  факту  загрузки.
Условия ФОБ. Класс!
     Миша пыхтел в раздумье, обещая предложение рассмотреть.
Связываться   с   уголовниками  не  хотелось,   но   инерция
авантюрной    натуры   влекла   на   очередное   рискованное
мероприятие... Да и степень риска представлялась не такой уж
значительной. Прямого участия в криминале с его  стороны  не
требовалось;  опасность могла возникнуть только  со  стороны
лихих  компаньонов, в будущем способных под любым  предлогом
"наехать" на него по надуманному поводу с целью отнять долю,
но  Мишу подобная перспектива ничуть не страшила. Достаточно
звонка  в  полицию, заявления о вымогательстве и - прощайте,
господа гангстеры навсегда! В лучшем случае вас ждет  вагон-
скотовоз  и  депортация, в худшем - тюрьма  Моабит,  откуда,
после отбытия срока, последует опять-таки пинок коленом  под
зад  - прямо в лапы правоохранительных органов Украины,  где
половина компании числится в розыске за грехи прошлого.
     -  Возможности - пробью! - заверил Михаил уголовников.-
Но ни к одной тачке не притронусь и пальцем!
     -  Конеш-шно...  -  прошипел согласно  главарь.  Желтая
слюна пузырилась в грязных углах его тонкогубого ротика.
     Мразь, наконец, очистила помещение, повалил покупатель,
к  вечеру  в  кассе  образовалась сумма порядка  двух  тысяч
марок,  из  которых  пятьсот пришлось  выплатить  очередному
криминальному нелегалу за два краденых им велосипеда.
     Похититель велосипедов - коротышка с круглым лицом, на котором
сияла неизменная улыбка, скоро, как полагал Михаил, очутится
на  нарах,  ибо удача сопуствовала ему уже чрезмерно  долгую
пору;  велосипеды же, оборудованные едва ли не компьютерами,
представляли собой ходкий товар, и Миша хотя преждевременно,
но  справедливо  огорчался ожидаемым потерям  в  доходах  по
данной категории ассортимента.
     Уже поздним вечером закрывая магазин, Михаил подумал, что
сегодня  ему  еще  придется заглянуть  на  "Шарлоттку"  -  в
публичный  дом, хозяину которого он сбывал партии  фальшивых
"Ролексов" с истинно золотыми браслетами и корпусами, однако
с механизмами свойства сомнительного.
     Судя по регулярности заказов, часы пользовались несомненным
спросом   среди  клиентов  обители  разврата,  где   Михаила
приветствовали, едва ли ни как компаньона хозяина, буквально
все,   начиная  от  мадам-менеджера  до  бармена,  бесплатно
потчующего делового посетителя любыми напитками.
     Девочки,  которых мысленно Миша именовал "организмами",
тоже  питали  к нему известную симпатию, но, опасаясь  "чумы
двадцатого   века",   он  не  рисковал  воспользоваться   их
услугами,  предпочитая контингент офицерских жен, томившихся
одиночеством  в  частых  отсутствиях своих  благоверных,  то
дежуривших   по  казармам,  то  отбывающих  на   бесконечные
полигонные учения.
     Усаживаясь в машину, Миша задал себе самый главный вопрос: чем
заниматься,  когда  армия покинет Германию  окончательно?  В
запасе  еще  имелся  примерно год, но задуматься  над  своей
дальнейшей судьбой стоило уже сегодня.
     Одно он знал твердо: деньги медленно обретаются, быстро
транжирятся, а когда кошелек твой пуст, ты никому не нужен.
     С другой стороны, влачить существование на Западе лучше,
чем сидеть в российском исправительном лагере, где, судя  по
слухам,  обитает его сестрица Марина. Через своих  знакомых,
часто бывающих в Москве, он передал ей весточку, где выразил
готовность  приютить ближайшую родственницу по  освобождении
из  колонии,  и  даже  выдать ее замуж  за  добропорядочного
бюргера,  которого  она со своим опытом влияния  на  мужчин,
окрутит в момент.
     А   вообще-то,  какими-либо  основательными  прогнозами
будущего  Миша себя не занимал, полагаясь на непредсказуемое
течение жизни и благосклонность к нему фортуны, которая, как
он  цинично  сформулировал, если  и  поворачивалась  к  нему
задницей, то только для того, чтобы он по ней похлопал...

     РОЛАНД ГЮНТЕР

     Как  и  обычно  по  утрам, он пил кислый  теплый  отвар
шиповника,  поглядывая из кухонного окна на  солнечную  даль
океана.
     День выдался безветреным, легкий ноябрьский морозец обмел
искрами инея пожухлую листву, еще оставшуюся на деревьях,  а
небо же голубело по-летнему теплой приглушенной пастелью.
     Он  всегда поражался небу Америки - какому-то  необычно
высокому и просторному, столь отличному от европейского,  а,
особенно,   от   берлинского,  как  бы  стлавшегося   низкой
серенькой  пеленой. Таким, по крайней мере, оно  осталось  в
его памяти.
     Звякнул звонок у входной двери. Он отставил в сторону кружку,
тяжело    поднялся   и,   присмотревшись   в   зарешетченный
иллюминатор двери, увидел паренька лет двадцати  в  униформе
почтальона.
     - Мистер Валленберг? Вам - пакет...
     Отворив  дверь, он принял увесистый сверток,  различив,
приглядевшись, обратный адрес - посылка пришла от сына.
     - Распишитесь в получении... - Парень подал ему планшет
из фанеры с привязанной к нему авторучкой.
     Роланд отыскал свою фамилию в ведомости, но расписаться не
сумел - видимо, в стержне авторучки закончилась паста.
     Пришлось пройти в дом.
     Он  уже  открыл  ящик  стола, где  хранились  различные
канцелярские  причиндалы, как вдруг почувствовал  за  спиной
какое-то смутное движение, и увидел вошедшего вслед  за  ним
почтальона, но теперь тот держал в руках не рабочий планшет,
а  никелированный, внушительных размеров пистолет с насадкой
глушителя.
     Парень молча указал пистолетом в сторону кресла, и столь же
молча Роланд подчинился его требованию.
     После  человек в униформе достал из кармана портативную
рацию, проговорив в нее единственное слово:
     - Готово!
     И уже через минуту в коридоре послышались шаги.
     В  комнате  сначала появился мужчина  лет  тридцати,  с
гладко  зачесанными назад волосами, в спортивной  куртке,  в
джинсах,  обутый  в  тяжелые  замшевые  башмаки  на  толстой
подошве - такие обычно носят строительные рабочие.
     Мужчина мельком, безо всякого интереса, как на домашнего кота,
взглянул  на  хозяина дома, отмечая сам факт его присутствия
здесь,   а   затем  буквально  вытянулся  по  швам,   поедая
преданными   глазами   вышколенной   овчарки   сгорбленного,
сухонького старичка в плаще, ступившего на порог.
     Старичок опустился в кресло напротив Валленберга, достал из
кармана  плаща  носовой  платок,  шумно  и  как  бы  даже  с
удовольствием  высморкавшись; затем аккуратно сложил  платок
и, убрав его обратно, вдруг неожиданно рассмеялся - хрипло и
с торжеством.
     Роланд  как зачарованный смотрел на его сжатые  кулаки,
покоящиеся на костистых коленях, отмечая такую же, как  и  у
него, старческую "гречку", обметавшую кожу и вдруг узрел  на
безымянном   пальце  знакомое  серебряное   кольцо;   кольцо
посвященного...
     Узкий подбородок старца подергивался от смеха, водянисто-
прозрачные   глаза  сияли  задором  какого-то   сатанинского
веселья,  и  тут в морщинисто-дряблой маске,  являвшей  лицо
незваного   гостя,   угадались  знакомые,   страшные   черты
покойного штандартенфюрера Краузе...
     -  Я  не  мог  умереть, не повидавшись с  тобой,  милый
Роланд,  - произнесло привидение, и уголок нижней  губы  его
пополз  вниз,  обозначая подобие улыбки.  -  Но  даже  и  не
столько с тобой, сколько с моим любимым портфельчиком...
     Роланд проглотил горький колючий ком, застрявший в схваченном
судорогой горле.
     Внезапно его обуял какой-то животный страх, вернувшийся как бы
из  детских  кошмаров,  когда  ему  мерещилось  неотвратимое
падение  с  высоты на торчащие из покрывшего тумана  далекую
землю чугунные пики.
     Давно похороненный в памяти образ этого жуткого сновидения
сейчас  возвратился к нему зловеще и зримо; он хотел  что-то
сказать,  но  язык  не повиновался ему; обморочная  слабость
овладела  всем  существом,  и  неожиданно  поплывший   перед
глазами  мрак  он  воспринял с тем же облегчением,  с  каким
когда-то  выныривал  в уютную солнечную  реальность  детской
спаленки из липкой, смертной духоты ночного кошмара.

     РИЧАРД ВАЛЛЕНБЕРГ

     Перебежчика-араба решили поселить в небольшом городке под
Вашингтоном  -  в  частном  доме,  принадлежавшим  ЦРУ,  что
находился в секторе, охраняемом специальной местной  службой
безопасности.
     Таким образом, исключались все и без того маловероятные его
контакты с кем-либо, но Ричарду теперь ежедневно приходилось
мотаться  в  пригороды,  контролируя  своего  подопечного  и
устраивая  встречи  с ним разнообразных  экспертов,  дотошно
выжимавших из "объекта" всю полезную информацию, которой тот
располагал.
     Сегодняшний день посвящался ключевому мероприятию: перебежчик,
сразу  же  после  беседы  с психологом,  должен  был  пройти
испытание   на   полиграфе,   размещавшимся   в   одной   из
муниципальных   клиник,   где   разведовательное   ведомство
арендовало для своих целей верхний этаж.
     Пациенты клиники, равно как и медперс