осил Краузе бесстрастно.
     -  Мы... могли обнаружить себя излишней настойчивостью.
К  тому  же,  свою машину объект оставил в Лонг-Айленде.  Он
собрал сумку...
     - Та-ак, - произнес Краузе заинтересованно.
     -   Ничего   особенного,   -  ответил   собеседник   на
невысказанный вопрос. - Безделушки, документы... Все то, что
мы  уже  видели.  Теперь.  У меня есть...  скажем,  странная
новость. Я только что говорил с нашей вашингтонской группой.
Они  не  могут подойти к его квартире. Там... В  общем,  его
"пасут"...
     - Кто? - удивился Краузе искренне.
     -  По первым впечатлениям - люди из его же профсоюза...
И  в  этой  связи  позволю себе вывод:  кажется,  у  объекта
служебные неприятности...
     - А здесь?.. Никаких хвостов?
     - Чисто, - отрубил собеседник.
     - Возьмите его сегодня, - приказал Краузе. - В багажник
и - в Пенсильванию. На базу.
     - Накануне похорон?
     - Плевать!
     -   Магистр,  учитывая  информацию  из  Вашингтона,   я
рекомендовал  бы проанализировать ситуацию более  тщательно.
Учтите, его могут "вести" электронными средствами. Мы  можем
здорово подставиться.
     -  Да,  -  вздохнул  Краузе. - Вы  правы.  Я  постоянно
забываю,  что  на  пороге уже двадцать первый  век.  Хорошо.
Здесь я вам не советчик. Действуйте по своему усмотрению.
     Откинувшись в кресле, он закрыл глаза, пытаясь преодолеть жгучую,
исступленную злобу. Опять неудача! Опять препятствие, словно
созданное кем-то свыше! Или лучше сказать - извне!
     А ведь цель, казалось, была так близка, когда он вошел в
этот  дом  на окраине Нью-Йорка! Он даже не сомневался,  что
вот-вот,  и  сбудутся его многолетние ожидания, и  сокровище
вернется к нему, ведь недаром, конечно же, недаром!- им было
преодолено   и   безнадежно-тяжкое  ранение,   и   страдания
эвакуации,  и  тропические лихорадки  в  джунглях  Латинской
Америки;  и, наконец, долгое становление той организации,  о
которой  он мечтал еще тогда, когда бомбы противника  падали
на горевший Берлин...
     Спокойно, приказал он себе, подождем. После десятилетий
ожидания  не  так  и трудно потерпеть еще несколько  дней...
Главное - не давать волю эмоциям.
     Впрочем,  в  слабости  духа он  вряд  ли  мог  бы  себя
укорить.
     Уверенность не покинула его даже после внезапной смерти этого
болвана  Гюнтера. Безраздельная уверенность, что, покуда  не
выполнена  предначертанная миссия, он, Краузе, не  может  ни
умереть, ни позволить себе жить подобно миллионам других,  в
том  числе - бывшим соратникам, усердно забывающим  прошлое.
Именно  эта уверенность заставляла его на протяжении  долгих
лет  планомерно искать следы сгинувшего шофера  в  различных
странах,  отрабатывать  сотни  версий,  пока,  наконец,   не
состоялась  долгожданная  и столь  нелепо  завершившаяся  их
встреча...
     Кто думал, что идиот перепугается вот уж действительно -
до  смерти?  Как будто кому-то была нужна его жалкая  жизнь!
Нужен  был  портфель; даже не портфель, а древний колдовской
кинжал,   камень   и  несколько  нерасшифрованных   обрывков
тибетской    рукописи,   каждый   из   которых,    тщательно
переложенный  папиросной бумагой, хранился между  страницами
рабочей тетради.
     Даже в нередкие минуты черного отчаяния, когда, казалось,
поиски  шофера  заходили в безнадежный тупик, Краузе  верил:
раритеты  не могли сгинуть в послевоенной круговерти,  и  он
обязательно вернет их! Вернет!
     Безрезультатный обыск дома в Лонг-Айленде, где проживал Гюнтер,
заставил  пережить  Краузе  известное  разочарование,   хотя
обнаружилась  новая  ниточка:  у  Валленберга,  чью  фамилию
Роланд  присвоил,  был особняк в Карлсхорсте,  и  теперь  не
существовало  ни  тени сомнения, что окончание  войны  шофер
пересидел  в тихом районе Берлина, под носом у гестапо,  что
рыскало в его поисках по всей стране.
     Возникло естественное предположение: может, портфель до сих пор
находится в особняке?
     Однако начать проработку такой гипотезы Краузе не спешил,
полагая,  что  раритеты  могли быть подарены  отцом  сыну  -
Гюнтеру-младшему,  или  уже  Валленбергу  -  черт  их   всех
разберет...  Во  всяком  случае, хоть  что-то  о  содержимом
портфеля парню наверняка известно, а если он и есть нынешний
владелец искомых ценностей, то хранит их либо дома,  либо  в
банковском сейфе...
     Так  или  иначе, сынок покойного шофера должен в  любом
случае   предстать   перед  его  глазами   и   подвергнуться
пристрастному допросу. А если потребуется, - то и допросу  с
устрашением.   Хотя   очень  сомнительно,   чтобы   взрослый
благоразумный  человек  не  отдал бы  добровольно  забавные,
однако  бесполезные предметы, чью стоимость ему компенсируют
в пятикратном размере от цены, назначенной любым независимым
антикваром. Впрочем, размер цены - категория несущественная.
Его,  Краузе, никогда не интересовали деньги. Всю  жизнь  он
удовлетворялся  лишь  самым  необходимым,  глубоко  презирая
стяжателей всех мастей. В деньгах он нуждался всего лишь как
в  инструменте для физического воплощения Идеи,  и  те,  кто
располагал    деньгами,    остро    чувствовали    в     нем
целеустремленность  духа,  а  не  страстишку  к  наживе,   и
открывали   ему   неограниченный  и  бессрочный   кредит   с
единственным обязательством с его стороны: вхождением  их  в
очерчиваемый  им  круг приближенных, не более.  И  когда  он
очутился  здесь, в Америке - нищий, больной, бездомный,  то,
ничуть   не   смущенный  ни  видом  своим,   ни   финансовой
стесненностью, сразу же отправился к тем зеркальным  дверям,
за   которые   мало   кто  допускался  и   по   внушительным
рекомендацим.
     Он знал, к кому и с чем идти. Знал, что сказать охраннику
на входе, что - секретарю и что, наконец, - ключевой фигуре,
восседавшей за музейным письменным столом...
     Ему  было  достаточно лишь остановить свои  неподвижные
гипнотизирующие  зрачки  на  чьем-либо  лице,  чтобы   сразу
установился   контакт...  После  же  -   взвешенные   слова,
магические   интонации,  жесты,  а  порою  -   и   невнятная
скороговорка   коротких   фраз,   заставляющих   собеседника
напрасно  напрягать слух, тут же проскальзывающих  мимо  его
сознания, чтобы, однако, намертво запечалеться в нем  кодом,
известным лишь древним египетским жрецам и посвященным ламам
Тибета.
     Здесь  правил  еврейский капитал, но  бастионы  Круппа,
Гугенберга,   Тиссена,  Стиннеса  и   других   тоже   стояли
незыблемыми   обелисками  германского   могущества,   прочно
вросшими  в  заокеанскую почву. А в том, чтобы  обелиски  не
пошатнулись, а только ширились и росли, он, Краузе, принимал
живейшее участие.
     И  сейчас,  на  одном  из этажей  небоскреба  в  центре
Манхэттена  находился  старый,  согбенный  годами   человек,
иссохший  плотью, что тоже имел свою частицу  власти  и  над
этим   великим   городом,  и  над  страной,  которую   город
олицетворял,  и... над миром, чей князь с  черными  крылами,
неустанно  примечавший  суету  легиона  своих  рабов,  порою
выделял среди них и вассалов.

     РИЧАРД ВАЛЛЕНБЕРГ

     Следующим утром в мотель приехал Алан и - закрутилась круговерть
с  похоронами,  передачей  дома лэнд-лорду,  продажей  яхты,
аннулированием банковского счета отца...
     К  вечеру Ричард уже садился в свой "Форд", намереваясь
отбыть в Вашингтон.
     Провожавший его Алан стиснул мощными ладонями плечи приятеля.
     - Будь... осторожен, - произнес самым серьезным тоном.
     Ричард понуро кивнул.
     На том и расстались.
     Уже спускались сумерки, когда Ричард, притормозив у будки
контролера  на  Стейтен-Айленде, чтобы заплатить  за  проезд
через  мост, узрел в зеркале заднего обзора через три машины
от  своего "Форда" как бы притаившийся "Кадиллак" пепельного
цвета,  который  он  заметил еще  на  трассе,  идущей  вдоль
бруклинского побережья.
     Хвост?
     Он  механически бросил на сиденье полученную с  десятки
сдачу,  и  резко  тронул с места, выжимая из  двигателя  всю
мощь,  однако "Кэдди", поневоле застрявший в очереди,  легко
наверстал   упущенное  благодаря  восьми  цилиндрам   своего
пятилитрового  мотора,  и  теперь  отчетливо  маячил  сзади,
двигаясь по второй правой полосе. Ни водителя, ни пассажиров
за его затемненными стеклами Ричард не различал.
     Созрел план: сбавить скорость, рассмотреть цифры номерного
знака,  и  прямо  из машины позвонить знакомым  полицейским,
чтобы установили, кому "Кэдди" принадлежит.
     Однако мысль таковую Ричард тут же отринул, ибо если и "вели"
его,  то уж никак не вражеские агенты, а свои ребята, у кого
концы  и  с  номерами,  и  с  типом  автомобиля  обязательно
сойдутся,  как  и у вражеских, впрочем, агентов,  а  потому,
если  и затевать проверочный маневр, то уж лучше свернуть  с
трассы  к  дорожной закусочной, тем более, ему действительно
не  мешало  бы  сжевать  какой-нибудь гамбургер,  запив  его
ледяной пепси-колой...
     Включив сигнал поворота, он ушел в крайний ряд, съезжая с
трассы,  а  "Кадиллак"  же,  напротив,  переместился  влево,
стремительно унесшись вперед и растаяв вдали.
     Поливая кетчупом лист салата, Ричард подумал, что все его
ухищрения   -   бессмыслица   и  дурость.   Профессиональные
радиофицированные   бригады,   сменяющие   друг   друга   на
протяжении  маршрута,  в  ночное время  на  подобной  трассе
практически не выявляются, да и пусть бы за ним следили  все
секретные  службы мира - что это меняет на день сегодняшний?
Ничего.
     Через  несколько  часов он приедет домой,  как  следует
отоспится,  а  вот  завтра,  вероятно,  начнется   серьезная
игра...
     Только стоит ли ее начинать?..
     Об  этом  он  думал всю прошедшую ночь,  проведя  ее  в
сомнениях  и воспаленных воспоминаниях, покуда не утвердился
в окончательном безрадостном выводе: произошел провал.
     На  пути в Эмираты он совершил остановку в Тунисе,  где
встретился   со   связником   русских,   и   встречу    эту,
подготовленную наспех, наверняка отследили. Наверняка,  ведь
уже  к тому времени от Алана потребовали написать отчет, где
фигурировали прежние поездки в Северную Африку, а значит, по
сути  своей командировка в Эмираты с транзитом через  Тунис,
представляла этакого аппетитного "живца", на которого  он  к
полному восторгу контрразведки и клюнул...
     Далее - подопечный араб. Фигура - в свете последних открытий
-   немаловажная.   Скорее   всего,   араб   -   превосходно
подготовленный  провокатор. Основная  ценность  выданной  им
информации  касается  утечки  в  мусульманский  мир  военных
русских  технологий.  Сведения горячие,  а  посему  Ричарду,
конечно     же,     надлежит    поспешить    связаться     с
заинтересованнымиыми в них инстанциями.
     Этого-то с нетерпениеми от него и ждут. И когда сбудутся
ожидания,  ему  мгновенно предъявят  обвинения  по  эпизодам
четко зафиксированного контакта с русским агентом в Африке и
выхода на оперативную связь с противником на территории США.
Одновременно   русские   заполучат  "дезу",   преподнесенную
Ричарду на блюдечке ЦРУ "иракским перебежчиком". Так кто  же
кого разрабатывал, а? Ну, араб!
     Что  же касается дезинформации, не планируется ли здесь
сколь-нибудь долговременной игры? Вряд ли. Громоздкий проект
выстроить в данной ситуации маловероятно, а "ослиные уши" им
распознаются  быстро,  так что рисковать  попусту  никто  не
станет. И единственное, что сейчас от него ждут - выхода  на
связь...
     Провал же на связи - вариант самый распространенный, даже
банальный и... л о г и ч н ы й.
     Вот в чем заковыка! Вот что его так неосознанно мучило, но
сейчас-то  он  абсолютно  уверен:  его  предали,  у  русских
завелся "крот" на высоком уровне, и он-то, "крот", и  сделал
погоду...
     Теперь - о выходе из ситуации. Вернее, о том, как избежать
прикосновения к запястьям стали наручников.
     Тактическая сторона действий в таком направлении особенных
размышлений  не  требует;  теоретически  отшлифован  десяток
вариантов исчезновения с горизонта, но вот вопрос:  а  стоит
ли подаваться в бега?
     На сегодняшний момент ему может быть инкриминирована лишь
встреча с русским связником, что, конечно, серьезно,  но  не
смертельно.   Встречу  он  помнит  в   деталях,   все   было
обставлено, как случайный контакт; ни одной фразы  никем  не
произносилось; связник благополучно с места контакта убыл, и
как  бы  не  чесались руки у ЦРУ, подобраться  к  нему  было
небезопасно:  контрразведка Туниса  ни  с  кем  особенно  не
церемонится,  и  надо еще поискать охотников  попасть  в  ее
лапы,  чтобы  затем очутиться на дне бетонной ямы  в  песках
Сахары.
     Кстати,  связник по национальности тоже являлся арабом,
а  не российским представителем "Аэрофлота", что лишний  раз
подтверждало версию о "кроте".
     Итак,  пока  ему, Ричарду, могут быть предъявлены  лишь
косвенные  обвинения,  хотя неоспоримо,  что  фактор  утраты
доверия  в  данной ситуации закономерен, и  в  Лэнгли  агент
Валленберг уже не жилец.
     Потягивая через соломинку из объемистого пластикового стакана
пепси-колу,  смешанную с шариками льда, Ричард гнал  "Форд",
вспоминая  обстоятельства "грехопадения", приведшего  его  к
краю сегодняшней пропасти.
     Что   же  способствовало  его  измене  великим  северо-
американским штатам?
     Сам  он  усматривал целый комплекс мотивов, главный  из
которых можно было определить, как глубочайшее разочарование
в  своей  работе.  Занимаясь русскоязычными эмигрантами,  он
поневоле  начал постигать хитросплетения жизни  чуждого  ему
общества,  постепенно  приходя к заключению,  что,  по  сути
своей,  две  противостоящие друг  другу  державы  отличаются
весьма  мало по абсолютной величине, а претензии на  мировое
господство  у  них аналогичны. КГБ, ЦРУ, ФБР являлись  всего
лишь  исполнителями  политических заказов.  И  ему,  Ричарду
Валленбергу, не вменялись в служебные обязанности  раздумья,
на  чьей  стороне историческая правда. Ему вменялось  только
слепое  служение Америке - самому справедливому и  гуманному
государству   в  мире,  щедро  оплачивающему  услуги   своих
защитников,   каждодневно  совершенствующихся  в   искусстве
нападения.   Империалистический  спрут  и   коммунистический
динозавр, что говорить, стоили друг друга! И бесы стояли над
их  схваткой, теша себя противоборством гигантов, ни  одному
из  которых  Ричард предпочтения не отдавал. Беззаветное  же
служение  подонкам-политикам вдохновения в нем не  поселяло.
Они  платили ему, - роботизированному профессионалу, деньги,
и   он   их  отрабатывал,  пропуская  мимо  сознания  всякую
патриотическую  муру  различного  рода  установок,  чему   в
немалой  мере содействовал и отец, прививший ему критическое
отношение к несомненности каких бы то ни было постулатов.
     Потом  появилась Элизабет, которую явно  не  устраивала
зарплата офицера контрразведки; обстановка на службе тоже не
радовала: новый шеф Ричарда - низкорослый, слюнявый еврейчик
с   дегенеративной   нижней  челюстью,   вечно   суетящийся,
крикливый,   с   непомерным   апломбом   отрыгивающий   свои
гениальные  измышления, явно недолюбливал агента Валленберга
то  ли за происхождение, то ли за отсутствие подобострастия,
то ли - за самостоятельность решений.
     Как  полагал  Ричард,  шеф страдал  манией  величия,  и
одновременно   мучался   комплексом   неполноценности,   что
представляло,  возможно, интерес с точки зрения  психиатрии,
но  никакого  положительного воздействия на  подчиненных  не
оказывало.
     У   руководства,   тем   не  менее,   шеф   пользовался
благосклонностью,   ибо  в  начальственных   кабинетах   его
постигала  чудесная  метаморфоза: он становился  воплощением
деликатности  и  заинтересованной  любезности;   почтительно
выпячивая  толстенькую  задницу, с чувствительностью  радара
впитывал  каждое слово, и этой же задницей растворяя  дверь,
убывал  исполнять высочайшие распоряжения, на обратном  пути
претерпевая  возвращение  к естественному  своему  облику  и
манерам.
     При одном взгляде на шефа Ричард испытывал приступ слепой
ярости,   однако  ничем  таковую  не  проявлял,   вел   себя
безукоризненно  корректно, хотя вопрос: кто -  кого?-  стоял
уже ясно и определенно.
     Выйдя на контакт с русскими, Ричард буквально в течение
месяца разрешил служебные неурядицы, с треском провалив  ряд
непосредственно курируемых шефом мероприятий,  причем,  его,
Валленберга позиция, касающаяся предварительных разработок и
- напрочь отвергнутая, в итоге оказалась единственно верной.
     Шеф отправился на почетную пенсию, обстановка разрядилась,
но  теперь  Ричард  уже  жил двойной  жизнью,  поначалу  его
смущавшей, а затем вошедшей в привычную колею.
     Он   отдавал  должное  КГБ:  неукоснительным  и  щедрым
расчетам,   хитроумным   операциям   прикрытия,   мгновенным
реагированием  на  все  его  просьбы  или  же  пожелания   и
тщательной конспирации.
     Ему  открытили  счет  в швейцарском  банке;  на  случай
чрезвычайных  ситуаций  он  располагал  аварийными  каналами
связи  и,  кроме того, уже по своей личной, несущей  в  себе
известный  риск  инициативе,  обзавелся  тремя  европейскими
паспортами   и   парой  комплектов  подлинных   американских
документов, хранящихся в надежных тайниках вместе с наборами
всякого рода спецсредств.
     Конечно, его мучили теперь уже неактуальные сомнения  в
правомерности  содеянного,  но  тут  зачастую  выручал  отец
своими замечаниями и комментариями. К примеру:
     -  Слушай,  Рихард, а ведь в КГБ евреев  не  принимают.
Проявили  они себя при Сталине, хватит. Хотя...  кто  знает,
может, он их специально поставил на самую кровавую работу. А
потом  же  друг  друга они и перестреляли.  Папа-Джо  многое
делал   с  дальним  прицелом.  С  Израилем  он  промахнулся,
обманули  его.  Не получился у Советов плацдарм  на  Ближнем
Востоке.  Но  резервацию еврейскую у себя он  устроил,этакое
супер-гетто,  хотя дело и не довел до конца...  А  все-таки,
думаю,  кое-что для себя полезное он перенял у фюрера.  Хотя
бы - идею расового закона; ведь есть нации, чей тип мышления
генетически предопределен. И ничего, кроме вреда,  ждать  от
них   не   приходится.  Потому  после  войны  он  и  занялся
переселением народов... А кто был переселен? Вечные носители
вечной  смуты,  умеющие только грабить  и  убивать,  потомки
кочевников - бескультурные, агрессивные варвары. Другое дело
-  этим  надо  было заниматься планомерно и до конца,  а  он
ограничился полумерами. А что такое полумеры? Это  посеянные
семена грядущей мести и ненависти.
     Когда к власти в Союзе пришел Андропов, отец сказал:
     - Русские опоздали. У генсека не хватит дыхания. Ему бы
скинуть  хотя  бы десяток лет... И тогда люди  бы  гордились
страной,  в  которой живут. Наверняка. Нет, ему  не  успеть,
крах близко.
     - Крах? - переспросил тогда Ричард со смешком.
     -  Конечно.  Посмотри, кто сидит в Кремле.  Паралитики,
подпираемые  шпаной.  А шпану вы сами  и  научите,  как  все
развалить...   Купите,  подскажете,  создадите  определенные
обстоятельства...
     - А КГБ будет на это взирать и умиляться, да?
     -  Умиляться не будет, - заметил отец. - Но, как только
сдвинутся  общественные ориентиры, а это зависит всего  лишь
от  нескольких  людей,  в  КГБ  начнутся  сбои,  и  механизм
разладится, я это уже проходил.
     - То есть?
     - То есть в карательных органах работают люди из мяса и
костей,  и люди эти более всего заинтересованы в собственном
благополучии. Кроме того, что тебе КГБ, или ЦРУ, или гестапо
-  все  они представляют тот или иной коллектив. А  в  любом
коллективе  существует зависть, интриги, фальшь  и,  конечно
же,  стремление  к лидерству. Порою, кстати,  и  к  дурацким
новшествам  тоже.  Но  нигде, как в спецслужбах  не  развито
столь  остро  чувство  конъюнктуры.  Оно  естественно,   ибо
строится   на   конкретной  информации  и   професс