ми
повседневности.   Постулаты   коммунистической    идеологии,
зачастую несшие в себе толику бесспорного гуманизма, были  с
легкостью  отринуты  и  преданы  осмеянию,  как   и   многие
несомненные достижения советской истории, за которыми стояла
кровь, труд и часто - заслуживающий уважения энтузиазм,  чьи
корни были духовны, а не материальны.
     Отчего же так произошло? Отчего миллионы и миллионы людей
столь    просто   отвергли   весь   прошлый   смысл   своего
существования? Или точно также христианская Россия  когда-то
отказалась  от Бога, подчинившись с покорностью и  восторгом
бесовским мероприятиям большевиков, топившим иконами печи  и
использующих храмы под картофельные склады?
     Здесь,  в  Берлине, очень редко кто из  так  называемых
наследников боевой славы отцов и дедов, всерьез задумывался,
сколько  было  положено жизней, прежде,  чем  над  цитаделью
умного  и безжалостного врага взметнулся флаг Победы. Данный
факт мало кого интересовал.
     И  неужели,  думал  Миша,  прошлая  кровь  оплачивается
сегодняшней твердой валютой?..
     Но то, конечно, были мысли праздные и высказывать их кому-
либо вслух попросту не стоило, ибо ничего, кроме недоумения,
вызвать они у собеседников-прилипал не могли.

     РОЛАНД ГЮНТЕР

     Он  проснулся  в спокойной уютной тьме, и долгое  время
лежал без движения, понимая обреченно, что сегодняшний  день
-  начало уже другой жизни, а к прошлой возврата нет, он сам
перечеркнул ее - твердо и навсегда.
     Оперевшись на локоть, подтянулся к окну, отодвинув буквально на
миллиметр в сторону шторку светомаскировки.
     Лужи выпарило солнце, беззаботный весенний день сиял над
Берлином, на булыжной мостовой играли детишки,и абсолютно не
верилось,  что где-то рядом грохочет война, а его,  Роланда,
разыскивает гестапо, уже наверняка обнаружившее и машину,  и
покойного штандартенфюрера Краузе...
     Рядом с домом, цокая подковами сапог по серому булыжнику,
прошелся полицейский патруль, и Роланд инстинктивно отпрянул
от окна: ему показалось, что офицер заметил щель между рамой
и тканью светомаскировки...
     Встав с постели, он замер, прислушиваясь, не донесется ли
сейчас  требовательный стук в дверь, означавший то страшное,
о чем он не решался даже задуматься...
     Пронесло.  Никто  не  заметил  ничего  подозрительного,
патруль  прошел  мимо, и Гюнтер, подставив словно  опаленное
жаром  лицо  под  струю холодной воды из крана,  понял,  что
страхи  напрасны, и вряд ли кому взбредет в голову заглянуть
в этот покинутый хозяевами дом.
     Он  зажег  свечу и отправился в подвал, где  обследовал
запасы продуктов.
     Помимо бочек с вином и пивом, в подземелье имелся изрядный
запас консервов, картофеля, а подвешенные под потолок свиные
копченые  окорока приятно обнадежили Роланда  в  возможности
пересидеть в таком убежище, если потребуется, долгие месяцы.
     Он плотно позавтракал, выпил пару бокалов вина, и вновь
провалился в сон, а проснулся уже поздним вечером от далеких
взрывов - город опять бомбили.
     Зажег  свечу, послонялся бесцельно по комнатам, а после
открыл  портфель  Краузе,  вытащил  толстенные  блокноты   с
записми, сделанными бывшим начальником и - погрузился  в  их
изучение...
     Впоследствии он не раз спрашивал себя, жалеет ли, что коснулся этих
проклятых рукописей?..
     И - не находил ответа. Но время, проведенное в кромешной
тьме    заброшенного   дома,   запомнилось   ему   навсегда.
Собственно, он и не ощущал никакого течения времени...
     Горели свечи, озаряя неверным мечущимся светом страницы,
плотно  исписанные штандартенфюрером - черным магом, знавшим
такие   секреты   третьего  Рейха  и  СС,   что   ежеминутно
изумляющемуся  внезапными  открытиями  Роланду  приходилось,
справляясь с оторопью, то и дело прикладываться к  алкоголю,
и  тяжелое  пьянство,  перемежаемое сном  и  чтением,  стало
своеобразным  его  бытием, чья ирреальность  была  заполнена
таинственными,  однако  явно,  как  казалось  ему,   зримыми
образами далеких миров и населявших их сущностей, питавшихся
тонкими материями земных человеческих страданий.
     Он не пытался постичь аспекты самой магической практики,
детально  описанные  Краузе  в своих  дневниках;  оккультные
науки, о которых ему было известно лишь в общих чертах,  как
и большинству людскому, представились теперь пирамидой столь
сложного  и  утонченного знания, на освоение  которого,  под
неусыпным  руководством искушенных наставников,  требовались
долгие и долгие годы.
     К  тому же он понял, что магическая сила даруется  лишь
редчайшим избранным, остальные же могут ее лишь заслужить.
     Ритуалы, чье проведение зависело от фаз Луны, искусство
релаксации  и  созерцания  Таро  -  древней  иероглифической
книги,  когда-то  появившейся  в  Египте,  секреты  Каббалы;
мирской,  нравственный и божественный  треугольники;  столпы
милосердия, строгости, нежности и сефироты, их составляющие;
цвета  "королевской шкалы", связанной с миром  Брийа  -  эти
понятия,  как  сотни  и  сотни  иных,  предназначались   для
образованных  посвященных, и в подобные  детали  он,  бывший
младший офицер СС Роланд Гюнтер, самостоятельно вникнуть  не
мог.
     Он   уяснял  лишь  узловые  позиции  изысканий  Краузе,
стремящегося  проникнуть  в  параллельные  миры,  населенные
существами,  порою не имеющими ничего общего с  человеческой
природой, но крайне заинтересованными в том, что творится на
этой Земле.
     Миров этих, свойства однозначно инфернального, существовало
множество,   хотя   и  властвовал  над   ними   всего   лишь
единственный  великий  Демон, кто, согласно  теории  Краузе,
существовал, как один из сподвижников Сатаны, а  понятие  же
Дьявола  и Бога, столь упрощаемое людскими умами, и  великий
конфликт  Люцифера,чье имя в переводе означало, оказывается,
"несущий  свет", с Создателем; конфликт, начавшийся  еще  до
начала  каких-либо  времен, - все  это  являлось  понятиями,
столь  вселенскими по масштабам своим, что попросту не могли
они  быть  постигнуты человеческим сознанием, привязанным  к
насущной  повседневности, плотским потребностям и неизбежным
хворям.
     Массовое уничтожение иных рас, новый мировой порядок, власть
ордена  "мертвой  головы"  -  получали  свое  обоснование  с
позиций   не   политических  или   же   социальных,   а   из
мировоззрения  глубоко оккультного, связанного  с  таинством
самого   зарождения   рода  людского  и   сотворения   мира,
окруженного  мирами  иными, стихиалями  света  и  тьмы,  чье
противоборство   иной  раз  упиралось   в   тот   или   иной
компромисс... Так, например, ни божьи, ни инфернальные  миры
одинаково  не  были заинтересованы в гибели человечества  и,
как предположил Роланд, потому не дали, наверное, фюреру, то
волшебное  атомное  "оружие  возмездия",  о  котором  подчас
упоминал Краузе, как о последней надежде на победу...
     Шли дни, череду которых Роланд уже не замечал, проживая во
мраке,   тревожимым  только  огнем  свечей;   магическая   и
алкогольная  отрава заполнили его существо тупым равнодушием
ко  всему, - порою он даже был готов выйти из дома,  но  для
чего?- он ведь ни в чем не нуждался...
     Смерть? Она уже не страшила его, равно, как и жизнь...
     Грохотавшая в городе нескончаемая канонада, оживленное шарканье
чьих-то  ног  по мостовой, доносившиеся крики  и  рев  сирен
сознавались  ,  как  нечто суетное  и  малозначимое,  однако
очередным   утром,  выдавшимся  на  редкость   тихим,   даже
беззвучным, словно оцепенел весь мир, он проснулся,  начисто
отрезвленным  от долгого и тягостного дурмана;  сжав  голову
ладонями, уселся на кровати, испытывая безразличную  пустоту
мыслей, а после подошел к окну, отдернув светомаскировку...
     Мягкий свет майского утра тотчас заполонил комнату.
     И в сознание Роланда врезалась, намертво запечатлевшись
в  памяти,  картина:  катящий по улице "виллис",  на  заднем
сиденье  которого сидели, небрежно забросив руки за  спинку,
двое  офицеров  в фуражках со звездами, а впереди,  рядом  с
пожилым   шофером  находилась  девушка  с  пышными  волосами
шатенки,  в  очках с круглой роговой оправой и  в  выцветшей
пилотке,  радостно улыбавшаяся несшемуся  на  нее  весеннему
ясному пространству...
     Победители.
     Светомаскировку с окон снимать он не стал, а зажег свет, уселся в
кресло и какое-то время размышлял, что же теперь делать?..
     Судя по всему, в этой части города хозяйничали русские, а
встреча  с  ними ему, офицеру СС, не сулила ничего  доброго,
как,  впрочем, наверняка и с американцами, и с  англичанами,
но  последние представлялись все-таки менее опасными, нежели
большевики,   имевшие,   как  слышал   Роланд,   еще   более
кровожадную, нежели гестапо, контрразведку.
     В   одном  из  отделений  бумажника  у  него  хранилось
несколько  своих  фотографий и,  использовав  чистые  бланки
документов  и  печати из портфеля Краузе, он уже  через  час
стал  Роландом Валленбергом, присвоив себе фамилию приятеля-
летчика,  канувшего в неизвестность на просторах  восточного
фронта.
     Подлинная метрика приятеля, различные его удостоверения и
дипломы обнаружились в деревянной шкатулке, стоявшей в одном
из ящиков письменного стола.
     Спустившись в подвал, Роланд прихватил с собой из подсобки лопату
и   лом;  подковырнув  одну  из  тяжеленных  бетонных  плит,
устилавших  дно  подвала, отвалил ее в  сторону,  принявшись
копать  яму,  куда  опустил портфель Краузе,  предварительно
обмотав его своей шинелью.
     Из    портфеля   он   взял   только   деньги;    записи
штандартенфюрера ему были попросту не нужны, именной  кинжал
и  "Вальтер"  представляли опасность  для  их  владельца,  а
потому  и свой табельный "Люгер" он тоже решил захоронить  в
яме.
     Бланки документов тоже могли вызвать много вопросов в случае
вероятного  обыска; единственное, о чем жалел Роланд  -  так
это  о  старинном кинжале, представлявшим, конечно, музейную
ценность,  но ведь и его способны расценить, как  незаконное
холодное   оружие,  а  потому  на  какое-то   долговременное
обладание   столь  уникальной  вещицей  в   данных   смутных
обстоятельствах рассчитывать не приходилось.
     Машинально он нащупал под рубашкой грани окаймленного серебром
камня,  решив оставить его при себе, - в крайнем  случае,  -
невелика потеря.
     В  яму  полетел  форменный китель,  галифе,  фуражка  с
эмблемой-черепом;  плита ровно улеглась  на  прежнее  место;
стыки  ее  Роланд не поленился залить цементым раствором,  а
после,  тщательно  убрав  остатки грунта  с  пола,  поднялся
наверх, в душевую, смыв с себя пот и грязь.
     После  не торопясь собрал рюкзак с продуктами  и,  хотя
неудержимо хотелось выпить вина, в удовольствии такого  рода
он себе решительно отказал.
     Его словно кто-то подталкивал к незамедлительному уходу из
этого дома, - пусть в неизвестность, пусть в лапы врага...
     Он  запер  за  собой дверь черного входа и  постоял  на
ступенях,  превозмогая дрожь во внезапно  ослабевших  ногах,
опьяненный, как от доброй бутыли "рейнского" - свежим,  хотя
и с явным запашком гари, воздухом.
     Вот и все.
     Теперь ему надлежало уходить на запад. Снова - в другую
жизнь.

     Будущее других стран представляется неясным из-за постоянно
меняющейся  ситуации.  Двадцать лет назад  я  писал,  что  у
немцев  в Европе только два союзника: Британия и Италия.  За
это время события развернулись таким образом, что проведение
политики  в  соответствии с этим моим утверждением  является
невозможным.  Британцы вроде бы все еще  обладают  имперской
силой,  но  у  них  уже нет тех моральных  качеств,  которые
необходимы    для   сохранения   империи.   Казалось,    они
господствовали в мире, а на самом деле ими управляли  евреи.
Италия попробовала превзойти Древний Рим. У нее имелись  все
древнеримские амбиции, но ей не хватало решительности духа и
материальной силы. Единственной козырной картой  у  нее  был
истинно римский лидер. Какая трагедия для этого человека!  И
что  за  трагедия  для страны! Как для  народа,  так  и  для
отдельного  индивидуума трагично иметь цели  и  не  обладать
необходимыми   средствами   для   их   достижения.   Франция
продолжает  являться врагом немецкого народа. Ее непрерывная
дегенераци  и  ее  частые  "кризисы  нервов"  вынуждали  нас
иногда  преуменьшать  важность ее  действий.  Если  она  еще
больше  захиреет,  что  очень вероятно,  то  это  не  должно
привести  к  уменьшению недоверия к ней с нашей стороны.  От
военной мощи Франции ныне остались одни воспоминания,  и  уж
хотя бы с данной точки зрения вы можете быть вполне уверены,
что она больше никогда не доставит нам неприятностей. Что бы
не говорили, эта война, по крайней мере, поставила Францию в
ту  категорию, где ей надлежит быть: держава пятого разряда.
Но  при  всем  этом,  благодаря ее бесконечной  коррупции  и
неподражаемому искусству вымогательства, она все  еще  может
быть  опасной  для  нас. И потому надо  и  впредь  проявлять
недоверие  и  бдительность по отношению к ней.  Пусть  немцы
никогда  не  позволят убаюкать себя. Придерживаться  строгих
принципов  в отношениях с другими странами не представляется
возможным.  Кроме  того,  нужно быть  готовым  приспособлять
политику  к  меняющимся условиям. И тем  не  менее  можно  с
уверенностью  заявить,  что  Германия  всегда  найдет   себе
стойких    друзей   среди   тех   людей,   которые   активно
сопротивляются  еврейской  заразе.  Я  уверен,  что  японцы,
китайцы и мусульманские народы всегда будут нам ближе,  чем,
например,  Франция,  несмотря  на  нашу  родственную  кровь.
Трагедией  Франции  является  ее  постоянная  дегенерация  в
течение  веков  и  развращение евреями  ее  высших  классов.
Теперь  же  Франция  обречена проводить еврейскую  политику.
После  поражения Рейха и предстоящего появления  азиатского,
африканского и, вероятно, южно-американского национализма, в
мире  останутся  только  две державы,  которые  в  состоянии
противостоять  друг  другу: Соединенные  Штаты  и  советская
Россия. И исторические, и географические законы вынудят  обе
эти  державы испытать свои силы либо военным путем,  либо  в
области  экономики и идеологии. Те же самые законы неизбежно
заставят  обе  эти державы стать врагами Европы.  Совершенно
ясно,  что  рано или поздно, обе эти державы пожелают  найти
поддержку  единственной выжившей великой нации  в  Европе  -
немцев. И я отдаю себе полный отчет в том, что скажу сейчас:
любой  ценой  немцы  должны  избегать  роли  пешки  в  обоих
лагерях.  При  подобной конъюнктуре трудно  определить  -  с
идеологической  точки зрения, - что окажется более  вредным:
еврейский  американизм  или еврейский большевизм.  Возможно,
что  под  влиянием  событий русские полностью  избавятся  от
еврейского  марксизма,  но  только  лишь  для  того,   чтобы
возродить  панславянизм  вего самом  свирепом  и  ненасытном
виде. Что же касается американцев, то, если они не избавятся
от  ига  нью-йоркского  еврейства, их  ждет  гибель  еще  до
наступления  поры  зрелости.  Тот  факт,  что  они  сочетают
обладание   колоссальной   материальной   силой   с    явным
отсутствием интеллигентности, невольно наводит  на  мысль  о
ребенке,  пораженном слоновой болезнью. Не суждено  ли  этой
цивилизации  погибнуть столь же быстро, как  она  развилась?
Если   Америке   не  удастся  выработать  менее   ребяческую
доктрину,  чем та, которая в данный момент является  как  бы
моральным  путеводителем и которая основана на  возвышенных,
но  химерических принципах и на так называемой  христианской
науке,   то  возникнет  вопрос:  надолго  ли  она  останется
преобладающе-белым континентом? Вскоре станет  ясно,  что  у
этого  колосса  с глиняными ногами после его  захватывающего
взлета   осталось  сил  лишь  на  то,  чтобы  вызвать   свое
собственное   падение.  И  какая  великолепная   возможность
представится желтой расе с этим внезапным падением! Итак,  в
этом  жестоком мире, стало очевидным, что единственные белые
народы, у которых есть шансы выжить и процветать, - это  те,
кто  знает,  как  страдать и кто все еще обладает  мужеством
бороться  до  конца, - даже тогда, когда положение  выглядит
абсолютно  безнадежным.  И  только  те  народы  имеют  право
говорить  об  обладании  такого  рода  качествами,   которые
способны  вытравить  из  своих  организмов  смертельный   яд
еврейства.

                                           АДОЛЬФ ГИТЛЕР

     ИЗ ЖИЗНИ РИЧАРДА ВАЛЛЕНБЕРГА

     Наверное, это был их единственный откровенный  разговор
с  отцом,  в  котором тот впервые коснулся своего  прошлого,
рассказав  обо  всем, что произошло с  ним  во  время  войны
именно  так, как это обстояло в действительности, и  что  не
нашло своего отражения в иммиграционных анкетах, заполненных
им при переезде из Германии в США.
     Ричард в ту пору находился в процессе развода со своей женой
Элизабет,  -  высокой  брюнеткой, не  менее  эффектной,  чем
кинозвезда с аналогичным именем, но по фамилии Тейлор.
     Служаку из ЦРУ практичная Элизабет сменила на респектабельного
главу   крупной  адвокатской  конторы,  взявшегося,  кстати,
быстрейшим   и  бесплатным  образом  процедуру   развода   и
оформление  соответствующих документов  осуществить;  вместо
казенного  жалования Ричарда в распоряжении  супруги  теперь
имелись  иные  денежные суммы и, наконец-то, воплотилась  ее
давняя мечта о дорогих парижских туалетах, умопомрачительных
манто,  бриллиантовых аксессуарах и новеньком "ягуаре",  чей
белый  кожаный  салон  изысканно  гармонировал  с  янтарными
отделочными панелями из карельской березы.
     Смертельно устав от рабочей суеты, равно как и от бесконечных
материальных претензий Элизабет по поводу раздела  имущества
и  недвижимости, Ричард взял неделю отпуска, решив  повидать
отца  и  навестить могилу матери, умершей  с  год  назад  от
скоротечного рака.
     Отец  жил в пригороде Нью-Йорка, и через считанные часы
полуспортивный  "фордик",  мчась  по  широкой  95-й  дороге,
окруженной  в  ту осеннюю пору золотым и багряным  раздольем
великолепных   лиственных   лесов,   привез    Ричарда    из
провинциальной столицы Америки в столицу мира, цитадель, как
ее  называл  отец,  империализма,  вздымавшую  свои  лощеные
небоскребы над широкой гладью Ист Ривер.
     Миновав исполинские готические арки моста Verrazano, он съехал
на  трассу  Белт Парк Вэй, ведшую из мрачноватого, кирпично-
багрового Бруклина к тихим двухэтажным домикам Лонг Айленда,
в одном из которых проживал отец.
     Он приехал днем, застав старика в сборах на глубоководную
рыбалку,  и  с  радостью согласился присоединиться  к  нему,
сменив костюм на непромокаемый громоздкий комбинезон.
     У  отца  была небольшая яхта, с которой тот управлялся,
несмотря  на преклонный возраст, весьма решительно и  умело,
как заправский моряк.
     Вскоре полоска берега исчезла вдали, а с нею как бы сгинули
все  служебные  и  семейные неурядицы;  нос  судна  рассекал
легкую  черноватую волну, вились чайки над мачтой, и  Ричард
отдохновенно   и   восторженно  ощущал   подлинность   пусть
временной,   но  прекрасной  свободы  в  своем  единении   с
завораживающим  чудом океанского простора, дышавшего  ему  в
лицо соленой, вольной свежестью бриза.
     С   рыбалки   они   вернулись  уже   поздним   вечером,
пришвартовав   яхту  у  пирса,  в  спокойной   воде   узкого
заливчика, извилиной вдававшегося в побережье.
     Возиться с уловом трески и камбалы не хотелось; они закидали
рыбу  мелким  крошевом  льда из хранящегося  в  морозильнике
пластикового  мешка  и,  стянув с себя  рыбацкие,  грубой  и
толстой  вязки  свитера, устроились  возле  камина,  попивая
горячий  глинтвейн, терпкий от корицы и бутонов  гвоздичного
дерева.
     Ослепительно золотая, нежная, как летящая в солнечном луче
паутинка, кончилась в тот день теплая осень, и