хотели   бы
попасть в Америку, забыть весь кошмар прошлой жизни и...
     -  Да-да-да,-  перебил  собеседник  с  некоторой  долей
раздражения.
     Что-то  опять  не  так с этим арабом, чем-то  он  вновь
внутренне  озаботился и, судя по болезненной тени в  глазах,
по нервному подергиванию века, снова произошел сбой...
     - Поймите, Хантер,- произнес парень, скрипнув зубами, -
или  же  Джон,  Джеймс... Мы с вами играем в  игру,  правила
которой мне тоже более или менее известны. Я могу еще  целые
сутки диктовать вам имена, рисовать схемы зданий, указывать,
где  в  кабинете моего начальника стоит стол, а где сейф;  я
также   великолепно  понимаю,  что  мой  статус   достаточно
скромен: оперативный сотрудник среднего уровня, пусть  и  из
главного аппарата... В том числе, я сознаю и другое: если бы
перед  вами  находился не перебежчик,  а  действующий  агент
спецслужб   противника,   могла  бы   строиться   какая-либо
перспектива, пусть с допущением провокации и так далее, тому
подобное.    Но   перед   вами   именно   что    перебежчик,
невозвращенец. А посему главное для вас - выжать информацию.
Всю. До капли. А уж что потом...
     - Но...
     - Я хочу договорить.
     - Извините.
     -  Так вот."Потом" - важно для меня, не для вас.  Вы  -
благополучный стареющий мужчина, вам ведь уже за сорок?
     - Увы.
     -  Но,тем  не  менее. У вас есть стабильная  престижная
работа,  дом,  деньги,  гражданство в мощнейшем  государстве
мира...  А что у меня? Объяснять, полагаю, не надо. Поэтому,
чтобы  не  быть  выкинутому в мусорную корзину  как  выжатый
апельсин - простите за банальное сравнение,- я должен  иметь
реальные  козыри  и  сыграть  ими  не  здесь,  а   в   ваших
Соединенных  Штатах.  Козыри  таковы:  мне  известно,  каким
образом,  куда  и  кем  распространяются  в  арабском   мире
современные    технологии   по   производству   химического,
бактереологического и ядерного оружия из бывшего  СССР.  Вот
мой сегодняшний ночной конспект.- Он вытащил из кармана брюк
вчетверо  сложенную  бумагу.- Здесь - общие  данные.  Однако
есть   и  пикантные  детали:  фамилии  некоторых  ученых   с
генеральскими погонами, их контакты...
     -  Забавно,-  произнес Валленберг  в  нос,  внимательно
изучая бумагу.
     -  Я старался писать насколько мог отчетливо; извините,
ни  компьютера,  ни  печатной машинки  под  рукой  здесь  не
имеется...
     - Текст четкий, не беспокойтесь.
     - А я и не беспокоюсь, честно говоря. Вы передадите эти
данные  куда  следует и, думаю, ответ на мое  требование  по
перемещению в Штаты придет положительный.
     Мгновение Валленберг пребывал в замешательстве. Подобный поворот
учитывался,  однако  то,  чем  располагал  перебежчик,  было
необходимо  не только в Лэнгли, но, наверняка,  и  еще  кое-
где...  И  в  первую очередь он, Ричард,  лично  нуждался  в
полнейшей и всесторонней информации по данному поводу...
     -  М-да,-  принял он озабоченный тон. - Все это  крайне
серьезно,  но  на сегодняшний момент суть нашей  беседы  все
равно  остается  прежней. Я буду откровенен:  в  мою  задачу
входит  определение степени вашей полезности, а  потому  мне
необходимы детали... Вы - профессиональный человек и  должны
понимать,  что  мой доклад о вас пойдет по инстанциям,  а  в
этих  инстанциях  - люди. Причем, - разные; каждый  обладает
собственными представлениями и логикой; но в равной  степени
никто  из них не ведает, кто вы такой, они не видели,  да  и
вряд  ли  когда-нибудь увидят вас, а судить же о  вас  будут
исключительно через меня. Мне же вы симпатичны, я чувствую в
вас  интересного  и... думаю, глубокого человека,  а  потому
просто  хочу помочь вам. Тем более, представляя положение  в
вашей стране...- Он вздохнул.
     -   Вам   необходимы  подробности,  -   произнес   араб
утвердительно.
     -  Да.  И  вот  почему.  Подробности  -  доказательство
компетентности.  Мало  ли  кто что  слышал  или  видел...  Я
обещаю, что сделаю все возможное, чтобы вы улетели отсюда  в
США  в кратчайшие сроки, но пусть они там...- косо указал  в
потолок,поверят,   понимаете...   в   вашу    действительную
ценность...
     -   Стоп!-  Собеседник  легонько  хлопнул  ладонью   по
журнальному  столику.-  У  нас  пошел  торг.  Бессмысленный.
Просчитанный,  не  скрою, мною заранее.  Я  дал  достаточное
количество  фактического материала, чтобы мои  условия  были
выполнены  вашей  стороной. Вот мой паспорт.  При  следующей
нашей встрече в нем должна стоять американская виза, а между
страниц   лежать   авмабилет.  Все.  Дальнейшие   переговоры
бесполезны. Лично вы ничего не решаете, решают в Вашингтоне.
Я  не  хотел  бы  избирать резкий тон, поскольку  и  от  вас
зависит довольно-таки много, но, как профессионал вы  должны
меня  простить и ничего личного в наши оперативные отношения
не вносить. Убедительно вас об этом прошу.
     - Хорошо. Но хотя бы некоторые штрихи, о кей?
     -   Повторяю:  я  дал  достаточную,  многократно   мною
выверенную информацию.
     - Виза и билет.
     -  Да,  виза  и билет. И еще: если можно, двести-триста
долларов. У меня кончаются деньги.
     Ричард вытащил бумажник.
     - Не знаю, есть ли у меня столько наличных...
     Триста долларов, впрочем, нашлось.
     - Мне где-то расписаться?- спросил араб сухо.
     -  Просто  - подпись, - в тон ему отозвался Валленберг,
подвигая  блокнот  с  записями.  -  Вот  здесь,  или  там  -
неважно...
     Араб расписался старательно и длинно.
     "Если  пошла игра в дезинформацию, то приготовлена  она
довольно-таки  нестандартно,- размышлял Ричард.  -  То,  что
парень  занял  столь  жесткую позицию, - несколько  странно.
Обычно  перебежчики куда как более податливы. То  есть,  ему
есть  что  сказать. Виза - чепуха, ну, буквально  завтра  же
вклеют ему эту туристическую визу с двухнедельным сроком  ее
действия и что дальше? И араб это замечательно понимает, как
понимает и то, что играть в дурацкие игры с ЦРУ себе дороже.
Если  он  провокатор,  то  отлично  подготовленный.  Степень
реакций  приближена  к  естественной до  полного  резонанса,
зацепиться  за  что-либо  практически  невозможно.   Логичен
абсолютно.  Что же, твоя взяла, араб. Резидент,  безусловно,
будет  готов исполнить твои требования еще до того,  как  их
одобрит центр, а одобрить центр их просто обязан; ну, а, что
касается  его,  Валленберга, - он в данной  ситуации  никто,
опрашивающая  машина, чья функция с этой  минуты  завершена.
Осталось  лишь  написать соответствующий и - как  ни  крути,
объективный отчет, ибо необъективность всплывет, как  только
араб   очутится  в  руках  специалистов  непосредственно   в
Лэнгли".
     -   Я   довезу   вас  в  тот  же  район,   где   мы   и
встретились,произнес  Ричард, вставая  со  стула.  -  Завтра
увидимся вновь. В девять часов вечера. Если выйдете из отеля
и  пройдете  где-то полмили влево, увидите автобусный  круг.
Там  найдете  мою машину. В переулке у ювелирного  магазина.
Запомнили?
     - Я знаю и где этот круг, и где магазин, - ответил араб
вежливо.
     - Чудно. Тогда - поехали!
     Они  вышли  из  отеля в душный тропический  вечер,  под
беззвездное небо, словно затянутое пыльной черной  шалью,  в
дробящееся  сияние  неисчислимых  неоновых  огней,  которыми
полыхал город, и через считанные минуты уже катили в плотном
потоке  автомобилей в сторону трассы, проходящей мимо  вилл,
отгораживающих   ночную  безбрежность  теплого,   спокойного
залива.
     "Вот  и  все,  - думал Ричард, - завтра я  вручу  арабу
необходимые  бумажки, а послезавтра -  до  свидания  Аравия,
привет Америка! Интересно, увижу ли я этого парня вновь, уже
в Вашингтоне? А ведь вполне вероятно..."
     Он  не ошибся. Через день он вылетел вместе с арабом  в
качестве  сопровождающего лица, а  буквально  через  час  по
прибытии  ему было предписано продолжить начатую  разработку
перебежчика уже на "собственной территории".

     ИЗ ЖИЗНИ МИХАИЛА АВЕРИНА, ЛИЦА БЕЗ ГРАЖДАНСТВА

     Миша Аверин, рожденный в шестидесятые годы века двадцатого,
детство    и    юность   провел   в   семье,    отличавшейся
добропорядочностью несомненной. Дед, отец папы - большевик с
восемнадцатого  революционного года, в  прошлом  -  директор
крупного  военного завода; основа семьи - Папа  -  секретарь
райкома   партии   коммунистов,   достойно   традиции   деда
продолжал,   а   мама  растила  детей  -  Мишу   и   Марину,
младшенькую. В семье - согласие, мир и достаток. Два пайка -
дедовский и отцовский, машина персональная, на которой  папа
на  работу  ездил, а мама по магазинам, квартира из  четырех
комнат, ведомственные санатории на морском берегу...
     Радостно жили, радостно трудились. Смело смотрели в будущее. До
трагических  восьмидесятых.  Миша  в  ту  пору  в  институте
международных отношений учился, имея непробиваемую бронь  от
армии, Марина в институт иностранных языков готовилась, папу
на   повышение   выдвигали,   деда   чествовали,   наперебой
приглашали  в  гости к пионерам, мама в хронической  эйфории
пребывала, как вдруг - началось!
     Арестовали папу. За взятки. И - караул! Обыск, конфискация, и где
только она - эйфория?!
     Миша помнил отца на последнем свидании, уже в тюрьме.
     -  Брезгуешь  мной,  сынок?-  произнес  тот  тихо.-  Не
говори,  знаю,  что брезгуешь... И оправдываться  не  стану,
виновен.  А  началось-то  как?  Приходит  ко  мне  начальник
строительного  управления и тридцать тысяч в конверте  -  на
стол.  Твое,  говорит. Я - на дыбы. А  он  -  спокойно  так,
глазом  не  моргнув:  это, мол, за твои  резолюции.  Можешь,
конечно, ОБХСС вызвать, но только не районный, его я  и  сам
могу...  И учти: резолюции есть, а что ставил их, под  чужое
убеждение попав, то - не оправдание. Посадить не посадят, но
низвергнут до нуля. Выбирай. Можешь денежки в урну  бросить,
можешь сжечь, дело твое. И деньги твои. Кстати, об ОБХСС.  И
не о районном. Там тоже свои. И... там тоже все в порядке. А
белых ворон не любят. Потому их и нет, как понимаю.
     Много раз вспоминал Миша эти слова отца. Виноват был отец?
Или система виновата? Миша полагал - система.
     А ведь неумолима оказалась она в новой своей ипостаси...
     Едва  арестовали папу, сразу неважно  стало  у  Миши  с
успеваемостью  в  институте.  И  не  потому,   что   папиным
авторитетом  он  там держался. Уж какие  вопросы  на  сессии
памятной,  последней,  Мише-отличнику  задавали,   таких   в
программе   захочешь  -  не  обнаружишь.   И   наконец   без
предоставления академотпуска - за борт. Далее пошло крушение
за  крушением... В месяц сгорела от рака мать,  ударилась  в
загулы   Маринка,  начала  путаться  с  заезжей   кавказской
публикой по ресторанам, после - с иностранцами...
     Денег не было. Прижимистый дед с кряхтением отдавал пятаки
на  молоко и творожные сырки из своей большевисткой  пенсии.
Одряхлел   дед  окончательно,  помутнел  разумом,   хотя   к
переменам в семье единственный отнесся философски. Отцовское
падение  переживал,  конечно,  но  видел  его  через  призму
собственного  опыта,  а на памяти деда  таких  падений,  ох,
сколько  было... Погоревал и по матери, но и  смертей  видел
дед   много,  тоже  притупилось...  Лишь  об  одном  Михаила
спросил:  может, неудобен, а Дом ветеранов партии,  говорят,
неплох... Но тут уж Миша без колебаний возразил: и не думай!
Ужас Мишу охватил - любил он деда, дед частью детства был, а
ныне  последним  родным  кусочком прежней  жизни  оставался,
последним...
     Маринка вскоре замуж выскочила за московского азербайджанца,
сказочно  богатого,  но в браке продержалась  недолго.  Муж-
мусульманин  воли  жене  не давал,  желал  десяток  детей  и
требовал  строгой  домашней дисциплины. Разошлись,  впрочем,
мирно.  Состоятельный супруг оставил беспутной жене квартиру
с мебелью, двадцать тысяч как откуп и спешно бежал к другой,
страшненькой,  но  благонравной, из своего  рода-племени.  А
Миша  устроился  переводчиком в  "Интурист".  С  трудом,  за
большую  по  тем временам взятку, одолженную  из  сбережений
деда.  И  познакомился  Миша  с миром  возле  "Интуриста"  -
валютчиками,  фарцой и проститутками, среди которых  в  один
день  узрел  и свою сестрицу... Узрел, а ничего  в  душе  не
дрогнуло. Закономерно, видимо, так он и подумал.  А  если  о
нотациях - просто глупо, на себя посмотри.
     Засосала Мишу спекуляция. Быстро, как зыбучий песок золотой. И
освоился он в новой среде легко. Начал с импортных сигарет и
шмоток,  обретя  основательные связи, со  службы  ушел  и  -
ударился  в  спекуляцию  дефицитной тогда  радиоаппаратурой:
телевизорами,  компьютерами, видео и аудио техникой.  Деньги
потекли   рекой.  Гладкой  и  полноводной.  Однако  иллюзией
оказалась безмятежность быстрого обогащения. Караулила  Мишу
беда.  Сбили  его  на  самом гребне спекулятивной  удачи,  с
предельной  ясностью  доказали три  крупных  противозаконных
сделки, и очутился он в камере...
     Застойный дух тюремных стен. Вдохнув его, Миша понял: выбираться
надо  любыми  способами, любыми... И  предложил  тогда  Миша
гражданам  начальникам свои услуги... Многих из  преступного
мира  он  уже  знал; знал: кто, как, когда, сколько.  И  это
касалось  не  только спекулянтов, валютчиков и  проституток.
Знал   Миша   и   воров,   рэкитиров,  жуликов-кооператоров,
покупавших у него электронику и модное тряпье...
     И скоренько Миша из тюремных стен вышел. Так скоро, что
и  не  заметил никто его отсутствия... Но вышел теперь иным,
далеко  не вольным стрелком. Появился у Миши куратор в  лице
опера  Евгения Дробызгалова, и стал Миша куратора просвещать
по  части  секретной  уголовной хроники...  Гешефты  Михаила
продолжались  уже  с гарантией их полной  безопасности,  ибо
надлежало  ему "хранить лицо"; нажитого никто не отбирал,  а
Дробызгалов  удовлетворялся блоком "Лаки-страйк",  импортной
бутылкой  или  же  демонстрацией ему какой-нибудь  пикантной
видеопленочки,  которую  он именовал "веселыми  картинками".
Откровенных  взяток  опер не брал.  Но,  с  другой  стороны,
сволочью  был  Дробызгалов изрядной. Шантажом не  брезговал,
хотя  подоплека шантажа была примитивненькой:  мол,  Мишуля,
работай плодотворно, не финти, без утайки чтоб, а то  узнают
коллеги  твои  о  тайном лице, скрытом  за  маской  честного
спекулянта, и, Мишуля...
     Видел как-то Миша личное свое дело на столе Дробызгалова, и
поразило  его,  что на обложке было выведено  чьей-то  чужой
пакостной рукой: кличка - "Мордашка".
     - Почему это... Мордашка? - справился он у Дробызгалова
с угрюмой обидой.
     -  Ну...  так... соответствует, - дал опер расплывчатый
ответ,  убирая  папку,  оставленную  на  столе,  видимо,  по
оплошности, в громоздкий сейф. - Спасибо скажи, что  "харей"
не назвали или "мурлом" там каким...
     - Хрена себе!
     -  Не выступай, - отрезал Дробызгалов. - Обсуждению  не
подлежит. Вообще - ничего не видел, ясно?
     -  Грубые вы все же... менты, - подытожил Миша. - И вся
ваша  натура подлая налицо в этом... эпизоде. Правду говорят
наши: самый лучший мент - мертвый.
     - Ты мне... сука... - привстал из-за стола Дробызгалов.
     - Шучу! - глумливо поджал губы Миша. - Шу-чу!
     - Ты... сука... в следующий раз...
     Впрочем, Дробызгалов быстро остыл.
     Указания опера Миша выполнял, работал на совесть. Хотя,
отметить  надо,  если  и  забирали кого-нибудь  из  Мишиного
окружения,  то  красиво,  наводкой  не  пахло,  осведомителя
милиция  не  подставляла.  Более  того:  устранялись   порой
опасные  конкуренты, перебивавшие Мише игру. И росла  Мишина
клиентура,  росло влияние; рос штат шестерок, работавших  на
Мишу  за  свой процент, а шестерок за самодеятельность  Миша
тоже  тюремным сроком мог наказать: и за нечестность,  и  за
лень,  да  и  вообще  в  зависимости от  настроения...  Одно
удручало  Мишу: растаяла мечта о заграничной жизни,  которую
он  лелеял  едва ли не с малолетства, а заработанные  тысячи
постепенно  теряли  смысл. Он поднялся  над  бытием  простых
трудяг,  но - как?!вися на ниточке между готовыми сомкнуться
ножницами,  причем  ниточка была  ниточкой  именно  что  для
ножниц,  для  него же она представляла собою стальной  трос,
спеленавший его намертво.
     Может,  все  было  бы  ничего - гуляй,  пей,  пользуйся
дарованной тебе неприкосновенностью, не отказывая себе ни  в
чем,  но  Мише  мешало прошлое - то прошлое, в  котором  был
облеченный властью отец, несостоявшееся будущее дипломата, а
там кто ведает - посла; а из послов с таким-то папой и дедом
еще выше...
     Въелась в Мишу песенка: "Все выше и выше, и выше..." Жил он
ей,  его  семьи эта песенка была, да вот выше - не вышло.  К
потолку  привесили.  А  песенку спетую  осмеяли  и  забвению
предали, как пережиток известной эпохи.
     Лучший Мишин деловой дружок Боря Клейн умудрился в Америку
съехать  и  теперь  по  надежному каналу,  через  одного  из
фирмачей, клиента Марины, перебрасывал Мише письма, призывая
к  контрабандным  операциям и выражая  готовность  к  любому
совместному  предприятию. Миша писал другу ответные  депеши,
однако свойства общего, ибо почвы для кооперации не видел.
     За границу Боря удирал в спешке, буквально из-под ареста,
а потому остался Михаил хранителем его дензнаков, нескольких
бриллиантов и дачи в Малаховке, записанной на чужое имя.
     Миша  остро Борису завидовал. И даже попытался  однажды
слукавить  с милицейскими, выскользнуть из тисков,  попросив
сестру  Марину свести его с невестой какой-нибудь заморской,
и  вроде  нашлась шведка одна разбитная, и брала  шведка  за
фиктивный  брак  всего-то  пять  тысяч  в  "гринах",  но   -
пронюхали. Незамедлительно заявился Дробызгалов, сказав:
     -  Что,  корешок,  на измену присел? Не  шути  шуточек,
Мордаха.  С  ножом в спине ходишь. И всадят нож по  рукоять.
Устроится  легко,  понял? И тот киллер, кто  всадит  перо  в
стукача  с превеликим своим блатным удовольствием,  тут  же,
родной,  на  вышак  и  отправится.  Все  согласовано  будет,
рассчитано. Так что...
     Вскоре Марина укорила брата:
     -   Чего   ж  ты?  Струхнул?  Зря!  Такую  телку   тебе
поставила... Глядишь, и любовь бы получилась потом большая и
искренняя... А?..
     - Не, - сказал Миша. - Кто я там? Прикинул - не! К тому
ж деда на кого оставить? Он же из запчастей состоит...
     - То есть?
     -   Челюсть   искусственная,  протез,  очки,   слуховой
аппарат...
     - Ну и шуточки у тебя...
     - Не шуточки, грустный факт. Так что заграница временно
откладывается.
     -  Тогда  - набивай зелененьких, - сказала сестрица.  -
Чтобы  там  сразу  в рантье... А шведок еще найдем.  Правда,
цены могут вырасти...
     - Утроим усилия, - откликнулся Миша.
     Исподволь понимал он, что не жизнь у него, а существование в
замкнутом  круге противных до тошноты привычек, обязательств
и  вычисляемых за десять шагов вперед коллизий. Коллизий ли?
Так,  мелких приключений, а если и неприятностей -  то  типа
венерической болезни или же возврата бракованной  аппаратуры
возмущенным клиентом, которая после ремонта снова  пускается
в  реализацию... Здоровьем Миша отличался изрядным, мафия  и
милиция  были хотя и не союзниками ему, однако и не врагами,
а  потому перемены порядка вещей он не желал, ибо не  худший
то  был порядок, а к лучшему стремиться считал он в ту  пору
идеализмом, дорожа тем, что имел, и стремясь иметь больше  и
больше...
     Так что сначала было "выше", а после это самое "больше". И
второе представлялось куда надежнее первого.

     ...Стабильность  сытого  бытия  рухнула,  как   всегда,
внезапно.  Попал  Миша Аверин в долги  к  Груше  -  крупному
квартирному  вору, у которого взял на выкуп товара  изрядную
сумму  и,  хотя  долг возвратил полностью,  протянул  с  его
отдачей   лишние  три  дня,  за  что  уголовник   потребовал
проценты. Однако - не деньгами.
     -  Мы  люди свои, - мирно сказал