одит, я тебе должен? - хохотнул Ленчик.
   - Не выходит. Ты мог меня с дерьмом смешать,  а  принял  как  порядочный,
пальцем не тронул. Я добро помню. Считай, мы квиты. Да, вот еще что:  решишь
с Аркашей поквитаться, не забудь, что я есть на белом свете.
   - Не забуду, и ты знаешь почему...
   Теперь я хохотнула.
   - Прости, говорить мне сейчас неудобно... Увидимся, даст бог...
   - Увидимся, вот только с делами разберусь, а там...
   - Удачи в делах. - Я повесила трубку. Смотрела в  потолок  и  ухмылялась.
Очень занятным показался мне наш разговор...
   Валерка то и дело заглядывал в  спальню  и  в  конце  концов  лег  рядом,
правда, одеяло принес свое. Ночью мне сделалось  совсем  плохо,  температура
подскочила почти до сорока, перепуганный супруг  вызвал  "Скорую".  Ехать  в
больницу я отказалась, лежала и думала:  бог  шельму  метит...  это  мне  за
грехи...
   К утру температура спала, взамен пришли слабость и апатия. Часов в девять
позвонил Димка, голос какой-то сердитый.
   - Как себя чувствуешь? - спросил он.
   - Плохо, Дима. Ночью "Скорую" вызывали.
   - Я сейчас приеду.
   Тут я забеспокоилась.
   - Дима, - сказала жалобно, - ну что  ж  Валерку-то  в  нелепое  положение
ставить. Он сейчас дома. Выздоровлю, увидимся.
   - А то твой муж ничего не знает, - рявкнул он неожиданно зло.
   - Одно дело знать, другое видеть, - ласково начала я, но слушать меня  он
не пожелал, прервал на полуслове:
   - Ты из меня дурака не делай, я все прекрасно вижу...
   - Что? - не поняла я.
   - Все, - сказал, как отрезал, - может, я и дурак, но не настолько.
   - Что ты болтаешь? - пролепетала я. - У меня голова кругом, руки  дрожат,
а ты вместо сочувствия бог знает какие глупости говоришь...
   - Я предложил приехать. Чтобы ухаживать за любимой  женщиной,  когда  она
больна. Только ведь тебе это не нужно, верно?
   - Что ты такое болтаешь? - разозлилась я; так слово за  слово,  принялись
ругаться. Мне обидно стало, и опять я заплакала и бросила трубку.
   Тут нелегкая принесла Таньку.
   - Ты и вправду болеешь, что ли? - удивилась она.
   - Дурака валяю, - огрызнулась я.
   - Смотри-ка, температура, а Лом сказал - прикидывается. То, говорит, была
здорова, как лошадь, то вдруг слегла.
   - Ему бы самому так слечь, меня порадовать...
   - Это вряд ли. Здоровьем его бог не  обидел.  Знаешь,  как  бывает:  кому
мозги, кому здоровье... Ладно, отлеживайся, тебе сейчас побольше спать надо.
Личико у тебя совсем больное... Деньги я спрятала, выздоровеешь, отметим это
дело.
   - Отметим, - неохотно согласилась я. Танька вернулась от двери.
   - Слушай,  если  ты  больная  лежишь,  может,  дашь  ключ  от  Аркашкиной
квартиры?  Тебе  она  сейчас  без  надобности.  Мне  папулю  пригреть  надо:
обворованный, несчастный, прибегал, к заднице моей жался,  в  общем,  решила
осчастливить, а дома Вовка.
   - Возьми, - равнодушно кивнула я, и Танька меня покинула.
   К вечеру у меня опять поднялась температура. Телефон  звонил,  а  я  даже
подойти не смогла: головы от подушки не поднять.  Муж  из  театра  вернулся,
напоил меня чаем и даже поцеловал, правда, в лоб, но с большой нежностью.  Я
нуждалась в утешении и припала к его груди, он стал говорить что-то ласковое
и гладить меня по плечам, потом принес лекарство с кухни,  заставил  выпить,
растер грудь какой -  то  гадостью,  в  общем,  проявил  заботу.  Тут  опять
зазвонил телефон, Валерка подошел, снял трубку и очень зло ответил:
   - Нет ее.
   Я голову от подушки оторвала и спросила:
   - Кто?
   - Никто, - сказал он. - Номером ошиблись.
   Видно было, что врет, и на душе у меня  вдруг  как-то  стало  нехорошо...
Валерка сел рядом со мной, за руку взял и принялся о театре рассказывать.  Я
его слушала, понемногу успокаиваясь, и не заметила, как уснула.
   Ночью меня точно ударили: вскочила в постели, страшно  так,  и  чувствую,
что беда рядом. Я хотела встать, позвонить Димке или Таньке, а лучше  обоим,
но от моей возни проснулся Валерка.
   - Ты чего? - спросил испуганно. Ночные страхи показались мне глупыми.
   - Сон плохой приснился,  -  слукавила  я.  Валерка  меня  обнял,  к  себе
покрепче прижал, шепча на ухо что-то нежное и бестолковое.
   В восемь утра звонок в дверь, Валерка открыл. В комнату  влетела  Танька,
не бледная даже, зеленая какая-то. Я испугалась.
   - Что? - спросила, а она в рев.
   - Ладка, что случилось-то, господи, что случилось! Димка Аркашу убил.
   - Как? - ахнула я, отказываясь верить, а сердце уже щемило: не зря, ох не
зря меня ночью тоска мучила...
   - Ладка, что будет, что будет-то, - вопила Танька. - Лом, подлюга, все он
подстроил. А я-то, дура, сама ему разболтала, о господи, все, все пропало.
   - Да расскажи ты путем, - заорала я.
   - Да что рассказывать, все, доигрались. Лом сволочь,  говорила  тебе,  не
вяжись, все он, все он. Я ему  сдуру  брякнула,  что  Аркаша  у  моей  груди
греется, ну, что  на  квартире  твоей  встречаемся,  черт  меня  дернул  ему
рассказать! Да разве ж я знала, господи? Мы с Аркашей, а в дверь звонок.  Мы
не открываем, ботать начали, того гляди дверь вышибут.  Аркаша  пошел,  а  я
лежу. Слышу, Димкин голос, на отца орет, мне бы, дуре, выйти, а я  лежу,  уж
очень злая на Аркашу была, замучил старый  черт,  пусть,  думаю,  по  мозгам
получит. Димка его, видно, за грудки схватил, а Аркаша ему пощечину, а Димка
его и ударил. Я когда концы с концами свела да выскочила,  Аркаша  синенький
лежит, а Димка мне: "Где Лада?" - "Как где? Дома. Болеет она". Димка к стене
привалился, глаза белые... Сам  милицию  вызвал.  Ой,  господи,  что  теперь
будет-то? Потянет всех Димка, всех, всех потянет. А срам какой, Ладка, срам!
Слечу с работы, слечу. Ох, ты же знаешь, как я поднималась,  все  сама,  все
сама. И вот. Господи, за что? Димку жалко, пропал парень, и Аркашу жалко,  а
себя-то как жалко, слов нет!
   Танька по полу каталась в истерике, а я, как  чурка,  в  постели  сидела,
голова шла кругом.
   - Танька, Димка-то где? - крикнула, перекрывая ее вой.
   - Где, в тюрьме, где ж еще? Загремит теперь твой Димка лет на пять,  если
не больше. Ох, Ладка, шевелиться надо, ходы искать, пропадем, слышишь? Думай
головой-то, думай, что делать.
   Думай, не думай, а сделанного не воротишь. Димка отца  убил  и  сам  себя
ментам сдал. Жизнь, привычная,  отлаженная,  разом  рухнула,  а  что  дальше
будет, ведомо одному господу.
   Скандал в городе вышел оглушительный,  ни  одна  газета  его  не  обошла,
разговоров, пересудов и сплетен было великое множество, а мне хоть на  улицу
не выходи. Конечно, об истинном положении дел в милиции наслышаны  были,  но
нас не трогали; Таньку только раз вызвали, а обо мне даже не вспомнили.
   По Димке я тосковала, ревела ночи напролет  и  все  думала,  как  его  из
тюрьмы  вызволить.  Нашли  хорошего  адвоката.  Димка  от  него   неожиданно
отказался, думаю, тут не обошлось без его маменьки. Что она  ему  там  пела,
мне неизвестно, самой с ним встретиться так и не удалось.
   В день Аркашиных похорон Валерка был в театре. Про дорогого друга даже не
вспомнил, точно и не было его вовсе, зато ночью решил, что  он  мне  муж.  Я
принялась его разубеждать, и до утра мы громко и зло ругались.
   От моей прежней жизни остались  осколки,  душу  грели  только  Танька  да
припрятанные деньги.
   Танька поехала на кладбище, переживала она по-настоящему, рыдала  взахлеб
и все чего-то боялась. Проводив ее, я села на кухне помянуть  в  одиночестве
Аркашу. Налила рюмку водки, заревела, да так и осталась  сидеть  за  столом,
раскачиваясь, подвывая да слезы размазывая.
   В дверь позвонили,  я  пошла  открывать  и  замерла  от  неожиданности  с
открытым ртом: на пороге стоял Пашка Синицын,  Ломов  дружок,  и  нагло  мне
ухмылялся.
   - Чего надо? - грозно спросила я, потому что возле моей двери делать  ему
было нечего.
   - Лом велел тебя привезти.
   - Что значит привезти? Пусть позвонит. Договоримся.
   - Значит, так, Лом сказал - будет трепыхаться, хватай за волосья и  тащи.
Мне что сказали, то и сделаю. Поехали.
   Я одевалась, а у самой дрожали колени.  Господи,  что  делать-то?  Аркаша
умер, Димка в тюрьме, кто за меня вступится? Ох, пропала моя головушка.
   Сели в машину, я на Пашку посмотрела жалобно:
   - Куда хоть везешь-то?
   - К Аркаше на дачу, там мужики его поминают.
   Тут мне совсем нехорошо стало. От Лома можно было ожидать любой подлости,
надо срочно что-то придумывать, что-то такое, отчего Лому захотелось  бы  со
мной дружить. А в голове пусто, Таньку бы сюда с ее планами.
   Приехали на дачу, внизу нас встретил Святов, тот еще подлюга,  хмыкнул  и
сказал:
   - Пойдем.
   Запер меня на втором этаже.  Я  сидела,  ломая  руки,  ждала,  что  будет
дальше. Внизу шумно, мужики галдят, у нас ведь  как:  начнут  за  упокой,  а
кончат за здравие. Час сидела, два, три. Ночь на дворе, а я  комнату  шагами
мерила,  голова  раскалывалась,  в  горле  пересохло.  Позвать   кого-нибудь
боялась, не сделать бы хуже. Так жутко было, хоть волком вой. Тут и появился
Лом. Во хмелю, глаза дурные, и ремень в руках вдвое сложенный.
   - Ломик, - мяукнула я по  привычке,  а  он  меня  ремнем  по  лицу,  едва
ладонями прикрыться успела. И началось. Бил он  меня  остервенело,  со  всей
своей звериной силы, я голову руками закрывала и орала во все горло, сил  не
было терпеть. Подумала с ужасом: запорет, сволочь. Тут Лом ремень в  сторону
швырнул, принялся штаны расстегивать. Радость небольшая, но все ж лучше, чем
ремень. Я ногой ему съездила легонько, так, для затравки, и отползать стала,
чтоб Лому было интересней, от себя отпихиваю и кричу. В самый  раз.  Думала,
поладим. Какое там. Поднялся, ремень свой прихватил и вниз к мужикам ушел.
   Под утро опять явился,  рожа  багровая,  глаза  злые,  и  снова  ремешком
охаживать стал. Терпела, пока силы были, потом заорала, не выдержала.
   Ушел, часов пять не показывался, спал, видно, и я уснула, а проснулась от
того, что дверь хлопнула. Как увидела, что это опять Лом, что опять в  руках
ремень держит, закричала. А он в кресло сел, ноги расставил.
   - Ну давай, - говорит, - милая.
   Я пошла к нему, а он:
   - Нет, Ладушка, ползи.
   - Обломишься, сволочь, - заорала я.
   - Поползешь как миленькая, а будешь  дергаться,  мужикам  потеху  устрою,
пущу по кругу.
   Взвыла я так, что аж в голове звон, и поползла. А куда деваться?
   Двое суток эта карусель продолжалась. Лом  то  бил  меня,  то  насиловал,
наизмывался всласть, нет на свете подлости, до которой бы он не дошел  своим
крошечным мозгом. Последний  раз  пришел  совсем  пьяный,  поздно  ночью.  Я
ревела, сидя на постели, трясло всю. Он меня кулаком  в  лицо  ударил,  губу
разбил, я закричала, а он еще раз. Все, думаю, все, в окно выброшусь, голову
о стену разобью. А он матерится, орет:
   - Давай, давай, Ладушка, поработай.
   Сполз с меня и рядом уснул, пьян был сильно. Я лежала ни жива ни  мертва,
пошевелиться боялась.  В  доме  вроде  бы  тихо,  угомонились,  черти.  Плащ
схватила, вышла на лестницу, мужики вповалку спят. Не  помню,  как  из  дома
выскочила. Бежала вдоль  дороги,  от  машин  в  кювет  шарахалась,  боялась,
догонят.
   К утру пришла домой. Валерка  дверь  открыл,  я  в  ванную,  трясет  всю,
замерзла. Лицо умыла, а Валера в дверях стоял и смотрел на меня.
   - Что, доваландалась со своими бандюгами?
   - Пошел к черту! - заорала я и дверью хлопнула.
   Лежала в горячей воде, все тело разламывалось, смотреть  страшно  -  цвет
аккурат как у покойного Аркаши лицо: бледно-фиолетовый. Что ж мне  делать-то
теперь?
   Позвонила Таньке.  Она  через  двадцать  минут  приехала,  увидела  меня,
ахнула.
   - Ладка, убьет, зараза, мозгов мало, а злобы...
   Я  на  диване  сидела,  раскачивалась   из   стороны   в   сторону,   как
шалтай-болтай.
   - Что делать, а? - спросила подругу.
   - К тетке моей поедешь, - решила Танька,  -  в  деревню.  Отсидишься.  Не
боись. Где наша не пропадала, и здесь прорвемся.
 
*** 
 
   В субботу Танька  в  деревне  появилась.  Гостинцев  привезла,  несколько
книжек.
   - Как ты? - спросила.
   - За грибами хожу.
   - Дело хорошее.
   Сели с ней на пригорке, курим.
   - Как Димка?
   - Забудь. Сгорел парень. И душу себе не трави. Без толку. Эх, говорила  я
тебе... ладно.
   - Что в городе, дела как?
   - Плохи дела. У Лома мозгов маловато. Лезет напролом. Если в  неделю  все
не приберет, знаешь, что будет?
   - Знаю, - кивнула, - война.
   - Вот-вот, - горестно сказала Танька.
   Последний раз воевали два года назад. Но тогда Аркаша  был  жив,  великий
стратег и учитель. А Лом в тот раз такую звериную повадку показал, что  даже
бывалые мужики ахнули, конкуренты по щелям расползлись и затихли.  Аркаша  и
тот перепугался. Теперь все по-другому будет. На одном  зверстве  далеко  не
уедешь, мозги нужны, а где они у Лома? Дружки одеяло на себя потянут. Танька
дымом пыхнула, посмотрела вдаль и сказала:
   - Если Лому сейчас не помочь, сомнут его. Он и концов не ухватит.
   - Ты что это? - вскинулась я. - Ты что, Танька? Он Димку  подставил,  он,
подлюга, надо мной так измывался, что рассказать стыдно...
   - Оно конечно, - вздохнула Танька. - Хотя и его понять можно, каково  ему
знать, что ты его на Димку променяла? Гонор. Опять же, не чужие. Ты прикинь,
если Лома сомнут, кто всем заправлять будет? Не к каждому подъедешь.  А  Лом
хоть и подлюга, да свой, душа родная. Надо бы помочь.
   - Танька, ты ж говорила,  отойдем  по-умному,  чтоб  рожи  бандитские  не
видеть, а?
   Танька опять вздохнула.
   - Ох, Ладка, куда отходить-то,  сто  раз  кругом  повязаны.  -  Прикурила
сигарету, посмотрела вдаль и добавила:
   - Вот что, подруга, ты кашу заварила, тебе и расхлебывать.  А  мне  ехать
надо.
   И уехала.
   На следующий день я сидела на  веранде,  грибки  на  ниточку  нанизывала,
слышу, вошел кто-то. Обернулась - в  дверях  Лом,  плечом  косяк  подпирает.
Улыбнулся и запел:
   - Ладушка, соскучился я.
   - Уйди, подлюга, - сказала я и аж заревела с досады.
   Лом подошел, сел напротив, взял меня за руку.
   - Ладушка, давай мириться, а? Ну погорячился я. Сама виновата. Я ж к тебе
со всей душой, верил тебе, может, только тебе в жизни-то и верил, а ты  меня
на щенка променяла, ноги об меня вытерла. Ну что теперь? Помиримся, Ладушка.
   - И не подумаю. Сомнут тебя,  и  поделом.  Будешь  на  рынке  с  торгашей
червонцы сшибать.
   Лом погладил мою руку, спросил, блудливо кривя губы:
   - Синяки прошли?
   - Нет.
   Подошел, наклонился к самому лицу:
   - Я наставил, я и залижу. Ну, Ладушка, миримся?
   Я посмотрела на него снизу вверх, подумала и сказала:
   - Сядь, поговорим.
   Лом сел и на меня уставился.
   - Значит, так. Ты Димку в тюрьму упек, ты его оттуда и вытащишь.
   - Сдурела?
   - Ага. И это мое последнее слово. Ты ему не поможешь, я тебе не помогу.
   Рожа Лома враз переменилась, зрачки узкие, как у кошки, впился глазами  в
мои глаза, думал минут пять, потом выдохнул:
   - Значит, щенка своего любишь? Хорошо, - Лом усмехнулся.  -  Устрою  тебе
вооруженный налет по  всем  правилам.  Мужикам  ты  платить  будешь,  хорошо
заплатишь, под ментовские пули задарма дураков нет ходить, и мне  заплатишь.
Все продавай. Без штанов я тебя оставлю, Ладушка. Это раз. Теперь два:  жить
вместе будем, я не Аркаша, ни с  кем  делить  тебя  не  собираюсь,  с  мужем
разведешься, и не потом, а завтра. Денег в  деле  у  тебя  не  будет,  и  не
надейся, только те, что я дам, а я посмотрю, сколько дать.  Дернешься,  бить
буду, а обманешь - убью. Только кто-то донесет, что у тебя хахаль,  сразу  и
убью, разбираться не буду. В тюрьму сяду, но с тобой кончу. Все поняла?
   - Поняла. Димку до границы я сама провожу. Не верю я  тебе,  Лом.  Убьешь
парня по дороге, с тебя станется.
   - Как ты за щенка своего боишься.
   - Ты мне пообещай.
   - Пообещал. Проводишь, потрахаешься напоследок.
 
*** 
 
   Лом не обманул. Все  сделал,  как  обещал.  Я  ждала  на  своей  "Волге".
Подъехали на двух машинах. Димка еле вышел,  за  грудь  держится.  Я  ему  в
"Волгу"  помогла  сесть,  при  Ломе  боюсь  слово  сказать,  а  он  к  Димке
наклонился, морда злая.
   - Вот что, щенок, решишь здесь объявиться, хорошо подумай. Я тебя  ментам
сдавать не буду, сам хлопну, и вся недолга.
   Я села за руль, а Святов, подлюга, сказал:
   - Лом, не пускай ее, сбежит.
   - Ладка от денег сбежит? - усмехнулся тот. - Да она за ними  на  карачках
приползет. Как миленькая.
   Я вздохнуть боялась, ну, как передумает и меня не отпустит? Только  когда
из области выехали, поверила, что повезло. На  развилке  у  железнодорожного
переезда нас ждала Танька. Я затормозила, вышла из машины, она бросилась мне
навстречу, чемодан протягивает.
   - Вот. Крупными купюрами.
   - Спасибо, - сказала я. - Давай простимся, что ли, подруга.
   Обнялись мы с ней и заревели.
   - Ладка, господи, счастья тебе, одна ты у меня душа родная на всем  белом
свете.
   - Свидимся ли еще? - сказала я. Танька носом шмыгнула.
   - Письмо хоть напиши, чтобы знать, что жива. Ладно, поезжай, чего тут.
   Танька  далеко  позади  осталась,  а  я  все  о  ней  думала  и   ревела.
Почувствовала, что Димка на меня смотрит, повернулась и спросила:
   - Как ты?
   - Нормально.
   - Чего за грудь держишься?
   - Ребра сломаны.
   - Господи! - ахнула я.
   - Ты на дорогу смотри. С Ломом жила? Не отвечай, знаю.
   - Димка...
   - Молчи. Со мной поедешь? - резко спросил он.
   - Поеду. Поеду, Дима, если возьмешь.
   Он усмехнулся, а я заговорила торопливо:
   - Ты не все знаешь. Помнишь деньги курьерские? Вон они, в чемодане. Мы  с
Танькой.
   - Не дурак, понял. Кому ж еще?
   - Простишь? - робко спросила я.
   - Дура ты, Ладка. Люблю я тебя.
 
*** 
 
   Обосновались мы в Минске, сняли номер в приличной гостинице.  Первые  два
дня  выходили  из  номера,  только  чтобы  перекусить:   не   могли   досыта
наговориться и друг на друга насмотреться. Потом  разговоры  поутихли,  надо
было решать что-то всерьез. Денег, что я с собой прихватила, нам  хватит  не
на несколько месяцев даже, а на несколько лет, но ведь не только  в  деньгах
дело. Будущее виделось смутно и как-то безрадостно.
   Часами шлялись по городу и все чаще друг от друга глаза  отводили.  Через
две недели я честно призналась самой себе, что  страшно  скучаю  по  родному
городу, своей квартире, привычным и дорогим вещам,  а  главное,  по  Таньке.
Конечно, я и раньше знала, что будет мне без нее одиноко, но чтобы так...
   Я гнала эти мысли прочь, зная, что, решись я даже Димку  бросить,  дорога
назад мне заказана. И Димку бросать не хотелось,  не  его  вина,  что  жизнь
обошлась с нами сурово, а уж если по справедливости судить, моей вины  здесь
несравнимо больше. Но, как бы то ни было, чувствовала я  себя  несчастной  и
тайком от любимого часто ревела.
   Как-то вечером он присел передо мной на корточки, взял за руки и спросил:
   - Плохо тебе со мной?
   Я испугалась, обняла его покрепче и сказала:
   - Мне с тобой хорошо, Дима. Только страшно очень. Зыбко  все,  мутно.  Он
стал целовать мне руки и уговаривать:
   - Все хорошо будет, Ладушка. Потерпи немного. Все  есть,  и  руки,  слава
богу, тоже, сейчас не старые времена, все проще. Найду работу, будет  у  нас
свой дом, и жизнь наладится. Только потерпи немного, пожалуйста.
   Я заплакала и стала  клясться  в  вечной  любви.  Димка,  конечно,  прав,
ничегонеделанье кого хочешь в  тоску  вгонит,  а  для  мужика  это  и  вовсе
равносильно тюремному заключению.
   На следующее утро Димка отправился искать работу, а  я  не  удержалась  и
позвонила Таньке. Она мне очень обрадовалась.
   - Как медовый месяц? - спросила с затаенным ехидством.
   - Нормально.
   - Что-то голос у тебя не больно веселый.
   - А мне и не весело.
   - Что так? Чего хотела, то и получила. Любовь, романтика и все такое...
   - Не по душе мне романтика. Димку очень жалко... а т