верены?
     - Бьюсь об заклад.
     Ее самоуверенность стала раздражать Олега.
     - Заклад на что?
     - На себя! Против вашего извинения.
     - В каком смысле на себя? - опешил Олег.
     - В нормальном и в соответствующей этому обстановке,  -  ухмыльнулась
она. - Условие устраивает?
     - И часто вы заключаете подобные пари? - только и нашел что  спросить
Олег.
     Мирослава сердито посмотрела на него.
     - Когда меня заводят до упора такие типы как вы!
     Олег понял, что надо срочно менять тему, иначе их  разговор  на  этом
окончится.  Его  неприятно  удивили  ее  резкость,   бравада   сексуальной
раскрепощенностью, уверенность в своей неотразимости. Но  счел  за  лучшее
оставить неодобрение при себе.
     -  Простите,  я  увлекся  и  допустил  бестактность.  Забыл  о  своем
возрасте, а вернее о разнице в наших возрастах.
     - Вы - питекантроп! - вырвалось у нее. Но тут же  порозовела,  отвела
взгляд, пробормотала смущенно: - И вы простите меня, я тоже забылась. Хотя
питекантроп - не совсем ругательство.
     - Я знаю, что не совсем - невесело усмехнулся Олег. - И принимаю ваше
извинение, а инцидент предлагаю считать исчерпанным.
     Но тут же мысленно дал себе  слово  впредь  быть  поосмотрительней  с
воспитанницей Полины, которая переняла у нее, не  только  это  "не  совсем
ругательство", но и категоричность суждений.
     - Я знала, что вы так ответите, -  неожиданно  улыбнулась  Мирослава.
Улыбка была мягкой, доброжелательной. -  Чувствуется  хорошее  воспитание:
швейцарский лицеист, сын дипломата, юрист, цивилизованный бизнесмен не мог
ответить иначе. Видите, как много знаю о вас. Я вообще считала, что знаю о
вас все. Но сегодня усомнилась в этом.
     - Разочаровались?
     Девушка настороженно посмотрела на него.
     - Привыкли, чтобы вами очаровывались?
     - Вовсе нет. Просто к слову пришлось.
     - Я тоже - к  слову.  Когда-то,  еще  девчонкой,  хотела  убить  вас.
Высмотрела у Леонида Максимовича пистолет, узнала, где он  его  хранит,  и
если бы в восемьдесят втором повстречала вас, наверняка застрелила бы.
     - Почему только в восемьдесят втором?
     - Я еще не жила у Закалюков, только приходила к Леониду  Максимовичу,
а на Полину смотрела зверенышем, знала, что она ваша двоюродная  сестра  и
несостоявшаяся невеста.
     - Считали меня виновным в гибели отца?
     - Считала. Но уже не считаю.
     - Да, я читал  вашу  статью.  От  кого  вы  узнали  о  действительных
обстоятельствах гибели капитана Тысячного?
     - Это не имеет значения.
     - Мне представляется, что я вправе знать.
     - Мне сказал об этом подполковник Петренко.
     - Следователь по особо важным делам?! - Олег невольно  придвинулся  к
ней.
     - Бывший следователь, - с некоторым запозданием отодвинулась от  него
Мирослава. - Он был уже на пенсии, тяжело болел и умер  чуть  больше  двух
месяцев назад. Незадолго до смерти велел сыну разыскать меня,  привести  к
нему. Но разговор наш длился недолго, Петренко было уже очень худо.
     - Что он рассказал вам? - нетерпеливо спросил Олег.
     - Рассказал, как тогда получилось. Транспорт со спецгрузом должен был
сопровождать другой офицер, но в последние минуты что-то произошло - то ли
этот офицер заболел,  то  ли  его  по  какой-то  причине  отстранили  -  и
сопровождающим назначили отца. Отец впервые участвовал  в  таком  деле  и,
очевидно, не сориентировался.
     - Что еще рассказал Петренко?
     - Что в отца стреляли не вы. Но я уже догадывалась об этом. А мама  с
самого начала была уверена, что вы не могли.
     - Увы, Мирослава Игоревна,  мог,  -  после  непродолжительной  паузы,
твердо сказал Олег. Девушка недоуменно посмотрела на него.
     - Я просила называть меня Славой.
     - После того, что я скажу, вы вряд  ли  позволите  обращаться  к  вам
столь фамильярно.
     - Ой, оставьте этот высокий штиль! - недовольно  поморщилась  она.  -
Вряд  ли  позволите...  Столь  фамильярно...   Уши   вянут!   Изъясняйтесь
нормальным языком. И говорите что угодно, я  не  обижусь.  Больше  чем  вы
обидели меня однажды, не обидете. А свое полное имя я терпеть  не  могу  -
слишком претенциозно. Ну, говорите, я слушаю!
     - Вы сделали  поспешный  и  потому  неправильный  вывод  об  истинном
виновнике гибели вашего отца. В том, что  произошло  тогда,  были  повинны
многие люди. Свою лепту в общую вину внес и я, когда умолчал  о  том,  что
стало мне известно уже после гибели капитана Тысячного. Хуже того,  я  дал
подписку не разглашать эти сведения.
     - И об этом мне сказал Петренко. Он признался, что принудил вас  дать
такую подписку.
     - Он сказал вам не всю правду. Я  принял  его  условие  только  после
того, как он принял мое. К тому же, Петренко не мог сказать  вам  то,  что
скажу я.  Роман  Семенович  лишь  предупредил  мой  выстрел.  Промедли  он
секунду, и в капитана Тысячного выстрелил бы я. Разумеется, не  зная,  что
он офицер госбезопасности.
     - Не выдумывайте, - замотала головой девушка. - Вы были ранены  и  не
могли стрелять.
     - Так сказал Петренко?
     - Об этом я знала без Петренко! А вы снова пытаетесь  прикрыть  собой
родственничка-забулдыгу.  По-моему,  у  вас  это  переросло   в   комплекс
самопожертвования, как у камикадзе.
     Олег  расстегнул  куртку  и  ворот  рубашки,  оттянул   их,   обнажив
изуродованное шрамом плечо.
     - Вот, можете убедиться. Я был ранен в левое плечо, а пистолет держал
в правой руке.
     Мирослава встала, наклонилась к  нему,  осторожно  кончиками  пальцев
коснулась неровных рубцов шрама. В какой-то миг Олегу показалось, что  она
ласкает его плечо. Но  затем  девушка  бесцеремонно  расстегнула  еще  две
пуговицы его рубашки, ткнула пальцем в шрамы на груди.
     - А это кто вас?
     - Моджахеды под Кандагаром.
     - Значит, первую пулю получили от своего, а эти от врагов?
     - Я давно не считаю  моджахедов  врагами.  Они  защищали  свое  право
решать свои проблемы самостоятельно.
     Мирослава выпрямилась, посмотрела на него в упор.
     - А мой отец выполнял свой долг!
     -  Когда  человек  убежден,  что  исполняет  долг,   он   не   теряет
самообладания,  -  выдерживая  неприязнь  ее  взгляда,  возразил  Олег.  -
Простите, что говорю об этом, но вы не только дочь капитана Тысячного,  вы
еще и журналист. Стало быть, должны знать всю, а не только приемлемую  для
вас часть правды. Трагедия на Городокском шоссе  -  не  следствие  чьих-то
ошибок, недоразумений, хотя ошибки, недоразумения имели место. Но все было
гораздо сложнее и бесчестнее, чем это вам представляется.
     Мирослава потупилась, но затем вскинула голову, передернула плечами.
     - Это мне уже объяснили: виноваты были коммуняки, Брежнев, Андропов и
иже с ними.
     Олег неодобрительно покачал головой, хотел этим ограничиться,  но  не
сдержался.
     - Коммунистами были не только Брежнев, Андропов, но еще  восемнадцать
миллионов человек,  большинство  из  которых  искренне  верили  в  светлое
будущее, также как другие  верят  во  второе  пришествие,  а  третьи  -  в
переселение душ. Верующие и апологеты веры не равнозначны. Первые за  веру
шли на костер, вторые наживались на ней, торгуя индульгенциями. Так было и
так будет всегда. И не надо путать грешное с праведным.
     - Я имела  в  виду,  что  сейчас  на  коммунистов  списывают  все,  -
смутилась Мирослава.
     - Вот именно, что списывают! Но  это  не  тот  случай,  который  надо
списывать.
     - Что вы хотите этим сказать?
     - Всех обстоятельств и  я  не  знаю,  могу  только  догадываться.  Но
догадки - категория коварная и лучше держать их при себе. Скажу одно:  эта
история  еще  ждет  тщательного   и   беспристрастного   расследования   и
преподносить ее как сенсацию, да к  тому  же,  между  прочим,  в  связи  с
другими, пусть тоже немаловажными, но другими событиями - безответственно.
     С полминуты Мирослава смотрела на него потемневшими до густой  синевы
глазами,  словно  пыталась  загипнотизировать,  но  затем  отвела  взгляд,
сказала требовательно:
     - Давайте еще сигарету! И приведите себя в порядок,  вон  рубашка  до
пупа расстегнута. А чтобы вас не смущать, я пройдусь.  Заодно  соберусь  с
мыслями. В вашем присутствии они разбегаются.



                                    20

     Мысли Олега тоже требовали упорядочения, их  было  слишком  много,  и
тех, что донимали его на протяжении одиннадцати лет и тех,  что  появились
полчаса, минуту назад в нелегком разговоре с дочерью  капитана  Тысячного.
Он поверил в ее искренность, порядочность, которую она  почему-то  прятала
за напускной грубоватостью, не красящим ее цинизмом.  Ей  был  свойственен
максимализм,  очевидно  заимствованный  у  своей  воспитательницы,  но,  в
отличие  от  Полины,  она  умела  выслушивать  собеседника,   думать   над
услышанным,  что  свидетельствовало  в  ее  пользу.  Сложнее  было  с   ее
отношением к Леониду, тут  с  порога  отбрасывалась  любая  критика.  Олег
поймал себя на том, что хочет чтобы Мирослава поверила - он не желает  зла
ее кумиру, но вправе требовать от него честной игры...
     Мирослава вернулась минут через десять. Она сняла пояс, убрав напуск,
и платье удлинилось, прикрыв  икры,  которые  Олег  не  успел  разглядеть,
оценить - не до того было. Девушка села на прежнее место, заложив ногу  за
ногу и обхватив руками прикрытое подолом колено.
     - Не в порядке  оправдания,  но  во  имя  истины,  -  продолжала  она
прерванный разговор, - перед тем, как предложить статью редакции, я хотела
встретиться с вами, чтобы уточнить детали. Даже билет  на  киевский  поезд
приобрела, взяла у Пети ваш адрес, номера телефонов. Дважды звонила в  ваш
офис, но не могла дозвониться. В третий раз нарвалась на  секретаршу,  или
кто она у вас там, спросила,  когда  можно  застать  вас.  Но  эта  мегера
учинила мне такой допрос, что я бросила трубку.
     - Только из-за мегеры не поехали?
     Мирослава неопределенно повела плечами.
     - Была еще одна причина, но о ней вам не надо знать. Так что  давайте
мне дальше по мозгам. За эту статью мне уже набили одно место, которое для
того и предназначено. А вы сразу по мозгам и без жалости.  Да,  уж  Бог  с
вами, как-нибудь стерплю. Значит, по-вашему, я искажаю факты, тасую  их  с
учетом личных симпатий и антипатий. И вообще я  подлючка,  девка,  которая
переспала со всем городом.
     - Этого я не говорил.
     - Но так думаете. Ведь вас соответственно подготовили  к  встрече  со
мной ваши родственнички. Будете отрицать?
     - Не буду. Но о людях, а тем более  небезразличных  мне,  предпочитаю
судить на основе личных наблюдений.
     - Приятно  слышать,  -  Мирослава  недоверчиво  улыбнулась,  а  затем
скорчила  жеманную  гримаску.  -  Так  что  же  вы  наблюдаете  сейчас   в
небезразличном вам человеке?
     - Пока ничего из ряда вон выходящего.
     - Но это обидно для меня! Я не считаю себя  рядовой,  усредненной.  И
мои поклонники так не считают.
     - Слава, понимаю - вам неприятен этот разговор, но без  него  нам  не
обойтись. И давайте исчерпаем эту тему, чтобы  больше  не  возвращаться  к
ней. Почему  основной  удар  вы  нанесли  Роману  Семеновичу?  Не  он  был
инициатором увольнений рабочих филиала. И вы это прекрасно знаете.
     - Потому, что он - сволочь! - неожиданно выкрикнула Мирослава. - Тех,
кто стоит ниже его, за людей не считает. А  вышестоящим  товарищам,  прошу
прощения, задницы лижет.
     Но  тут  же  спохватилась,  очевидно  сообразив,  что  к  вышестоящим
товарищам не в последнюю очередь относится и ее кумир, добавила поспешно:
     - Леонид Максимович не хотел  ставить  его  на  кадры,  но  у  вашего
родственника большие связи среди сильных мира сего - дали понять, что  это
их человек и что так надо.
     - Но это еще... - попытался возразить Олег, но Мирослава вспылила.
     - Да, это еще не все!  Еще  он  девчонок-работниц  трахает.  Ни  одну
смазливую мордашку не пропустит. И сразу вопрос  ребром:  или  давай,  или
уволю по сокращению.
     - Откуда это известно? - растерялся Олег.
     О том, что Роман неравнодушен к девицам, он разумеется  знал,  но  не
думал, что тот может опуститься до такого.
     - Непроверенной информацией не оперирую! - Мирослава тряхнула челкой,
тут же упавшей на лоб, прикрыв глаза.
     Она подняла волосы, закрепила их заколкой.
     - Было бы еще полбеды, если  бы  он  только  теми,  кому  уже  нечего
терять, ограничивался. Но он обламывает  девчонок  -  вчерашних  школьниц,
которые еще не потеряли веру в доброе, светлое, чистое. Мне уже не одна со
слезами на глазах жаловалась.
     - Вот об этом и написали бы, - не очень уверенно заметил Олег.
     - Вы что с луны свалились? Какой редактор пропустит такое в номер? Да
и девчонки этого не подтвердят. И стыдно, и страшно. Развяжи они языки, их
тут же наизнанку вывернут. Бандер Рома - так его прозвали - не только  для
себя старается: своим покровителям, важным гостям  по  первому  требованию
таких уже обработанных милашек поставляет.  Да  еще  следит  потом,  чтобы
девочки не болтали лишнего. Не сам, понятно, за каждой ходит, есть у  него
кадры и для этого. Так что вздумай  какая-нибудь  глупышка  жаловаться  во
всеуслышание, как ей мигом язык оторвут.
     Олег вспомнил, как вчера Роман приглашал его пообщаться  с  какими-то
девицами,   и   почувствовал,   что    краснеет.    Возможно,    Мирослава
преувеличивает, сгущает краски, но то,  что  она  не  выдумывает  и  Роман
занимается таким непотребством, уже очевидно.
     - Что же не защищаете своего родственничка? - испытывающе  покосилась
на него Мирослава.
     - И то начальство, для которого он старается? -  невесело  усмехнулся
Олег. - Я не  намерен  защищать  такое  начальство,  а  тем  более  Романа
Семеновича. Но, критикуя его за одно, а имея в виду совершенно другое, вы,
по меньшей мере, слукавили. И это еще не все. Стараясь, как можно  сильнее
досадить ему, вы подняли на поверхность небезразличную и мне историю.  Так
вот, не кажется ли вам, что следовало предварительно поинтересоваться моим
мнением на  этот  счет?  Хотя  бы  поинтересоваться,  невзирая  на  мегер.
Достаточно было позвонить мне домой,  даже  в  мое  отсутствие  -  в  моем
телефоне имеется автоответчик, которому вы могли бы сообщить  суть  вашего
интереса и  оставить  свои  координаты.  Написать  мне,  в  конце  концов.
Адрес-то Петя вам дал.
     Мирослава скривила губы.
     - У меня складывается впечатление, что бывшего следователя  Савицкого
по какой-то причине  устраивало  быть  без  вины  виноватым.  Вы  что  же,
тешились этим?
     Олег вскочил, словно обжегшись.
     - Слава, вы... - он не находил слов.
     - Провокатор? - ухмыльнулась она. - Это у меня профессиональное.  Вы,
верно,  обратили  внимание  на  конструкцию  вопросов,  что  задают   иные
репортеры тем,  у  кого  берут  интервью?  Иначе  чем  провокационными  их
вопросики не назовешь.  Вот  и  перенимаю  опыт  старших  коллег.  А  если
серьезно, то не понимаю, хоть убейте, ваш мазохизм. Вы - человек  совести,
это ясно, но нельзя же терзать ее бесконечно. Впрочем, это дело  вкуса,  и
если считаете, что я без спросу лезу к вам в душу и хотите обматерить,  не
стесняйтесь, мне не привыкать.
     Олег опустился на скамейку.
     - Простите, Слава, я не хотел. Не это имел в виду. У меня и в  мыслях
не было. Поверьте.
     Девушка закрыла лицо руками и так сидела некоторое время.
     - Олег Николаевич, с какой планеты  вы  прилетели?  Вы  не  землянин,
таких землян не бывает. До встречи с вами я не верила многому из того, что
говорили о вас. Даже сегодня, в конференц-зале не верила ни вашим  словам,
ни вашим улыбочкам, думала - хороший артист, умеет работать на публику.  А
вы не артист - вы с другой планеты. И Полина это давно поняла. Ведь ей  от
вас ничего уже не надо, кроме одного - знать, что вы живы и,  быть  может,
еще встретитесь с ней.
     - Не надо об этом, Слава. Прошу вас.
     - Нет, надо! - повысила она голос. - Вы не  женились  на  ней  только
из-за этой истории. И под пули моджахедов пошли, умирали в  госпиталях,  а
потом  мыкались  по  всему  свету  тоже  из-за  этого.  Думаете   она   не
рассказывала, не плакалась мне в жилетку?
     Олег снова потянулся за сигаретами, но Мирослава выхватила у него всю
пачку, швырнула в кусты.
     - Я запрещаю вам курить! Вы уже пожелтели  от  табака,  хрипите,  как
старый дед.
     Она так сердито  посмотрела  на  него,  что  Олег  опешил,  но  затем
нерешительно улыбнулся.
     - Тогда договоримся на основе взаимных обязательств -  и  вы  бросите
курить.
     Девушка плотно сжала губы, исподлобья посмотрела на  него,  но  потом
согласно кивнула.
     - Заметано!
     - Что еще сказал вам  Петренко?  -  выдержав  приличествующую  паузу,
вернулся Олег к главной теме.
     - Что истину по этому делу невозможно было установить: в том не  были
заинтересованы ни его начальники, ни  подозреваемый,  то  бишь  -  вы,  ни
свидетели, многие из которых, всплыви эта  самая  истина,  угодили  бы  на
скамью подсудимых. Но хуже всех вел себя Роман Семенович,  который  каждый
раз менял свои показания, подстраивая их под очередную версию начальства.
     - Что были за версии и почему они менялись?
     - Петренко не изложил их мне, но  обронил  такую  фразу:  "Для  того,
чтобы убедительно соврать, надо  обладать  хоть  каким-то  интеллектом,  а
таковым сочинители этих версий не обладали". Но все сходились на том,  что
надо искать крайних с обеих сторон и лучше всего в  невысоких  званиях.  С
милицейской  стороны  все  решилось   само   собой:   лейтенант   Савицкий
подставился на добровольных началах. Но вешать на  него  всех  собак  было
рискованно, и без того он взял на себя лишнее. Поэтому требовался еще один
крайний, на которого можно было бы списать все просчеты другой стороны.  И
лучшей кандидатуры, чем мертвый капитан Тысячный, не  нашли.  На  это  ума
хватило.
     - Так сказал Петренко?
     - Так я поняла его. А сказал он, что все эти годы его мучила совесть.
На основании его заключения, отца,  уже  мертвого,  обвинили  в  нарушении
какой-то инструкции, и маме отказали в положенной по такому случаю пенсии.
     - Совсем не дали пенсии?
     - Платили какие-то  гроши.  Мама  медсестрой  в  детсадике  работала,
зарплата там, сами знаете, на один, да и то небольшой роток рассчитана.  А
тут дочь-кобылка подрастает с изрядным аппетитом и претензиями быть одетой
не хуже подруг. Да и мама еще молодой была, когда  вещи,  что  на  мужнину
зарплату приобрела, износила до дыр. Ее и отца родители сами едва концы  с
концами сводили. Так что хоть на панель иди. И уж лучше она пошла бы,  чем
свою жизнь с подонком-алкашом связывать. Этот гад издевался  над  ней  как
хотел; последние ее и мои шмотки уносил, пропивал.  Ее  спаивал,  избивал.
Однажды так измочалил, что у нее горлом кровь пошла. Но отвязаться от него
никак не могла. Только в прошлом году подох, сволочуга, от белой  горячки!
А она до сих пор не может в себя прийти. И со стакана не  слазит.  Да  еще
меня винит, что я, видите ли, не так относилась к  этой  мрази.  Не  может
забыть, как однажды табурет о его голову разломала. За нее же  вступалась,
а она... - Мирослава сокрушенно махнула рукой.  -  Да  что  там  говорить!
Этого никто не поймет.
     Олег ощутил неприятный холодок в спине; стало трудно  дышать,  словно
ему сжали  горло.  Пытаясь  мысленно  оправдаться,  вспомнил,  что  осенью
восемьдесят первого, как только выписался из госпиталя, снял со сберкнижки
все свои сбережения, что-то около тысячи рублей - тогда это  были  немалые
деньги, и через Леонида передал их жене Тысячного.  Но  что  такое  тысяча
рублей для вдовы  с  мизерной  пенсией  на  дочку  и  нищенской  зарплатой
медсестры? На полгода, быть может, только  и  хватило.  А  он  тешил  себя
мыслью, что сделал все,  что  повелевали  ему  долг  и  совесть  человека,
поп