в
это время группа крупных налогоплательщиков  и  некоторые  газеты  подняли
кампанию за легализацию лотерей, надеясь этим путем снизить налоги. Тэккер
рассчитывал, что, утвердившись в лотерейном  бизнесе,  он  заставит  своих
политических деятелей поддержать эту кампанию и протащить закон.
   А кроме всего прочего, лотерея была таким бизнесом, которым можно  было
заниматься, не боясь столкнуться с сильным конкурентом  и  не  прибегая  к
услугам  бывших  подручных  Тэккера.   Администраторы,   необходимые   для
управления банками, уже имелись - это  были  сами  владельцы  банков.  Они
отойдут к синдикату вместе со  своим  активом.  Джо  был  единственный  из
старых администраторов, которого Тэккер решил сохранить.
   Уилок был против того, чтобы  брать  Джо.  Он  считал,  что  к  деловым
отношениям нечего припутывать родственные. От одного из  братьев,  убеждал
он Тэккера, надо отказаться. А так как банк Лео - один из самых крупных  и
синдикат много потеряет, если оставит его в стороне, значит,  должен  уйти
Джо. Тэккер не соглашался с Уилоком. У него самого братьев не было,  и  на
работу братьев в одном и том же деле он смотрел так  же,  как  Джо.  Кроме
того, Тэккер уже сталкивался с Лео и знал, что тот не захочет  вступить  в
объединение и тут может пригодиться Джо,  чтобы  его  уговорить.  В  конце
концов Тэккер сделал по-своему. Хозяин-то как-никак был он.
   - И вы думаете, что все на самом деле получится так, как вы говорите? -
спросил Тэккер. - Я  хочу  сказать,  впоследствии,  когда  лотереи  станут
легальными? Вы думаете, что мне и тогда позволят вести этот бизнес?
   - Я на многое нагляделся и могу сказать вам одно, -  ответил  Уилок.  -
Если у вас хватает денег, чтобы занимать  должность  господа  бога,  можно
быть каким угодно сукиным сыном. Все равно останетесь господом  богом  для
всех, кто идет в счет.
   Тэккер одобрительно ухмыльнулся. "Мальчишка, - подумал он. - Смышленый,
но все же мальчишка. Что он понимает в жизни?"
   Однако до сих пор ничего такого не случилось, что заставило  бы  Уилока
изменить свое мнение. Все происходило в точности так, как он  предполагал,
вплоть до мельчайших подробностей: он действительно  напился  в  среду,  в
канун праздника Благодарения, Джо и Лео действительно рано ушли  домой,  а
Тэккер, Эдна и Макгинес  действительно  остались  ужинать.  Только  он  не
думал, что ему потребуется столько времени, чтобы напиться.  Нервничал  он
больше, чем ожидал.



        "2"

   Как только Джо и Лео ушли, вошел слуга с подносом. Он подал  яичницу  с
ветчиной, сыр, печенье, булочки, варенье двух сортов и кофе. Пока  он  все
это расставлял на столе, зазвонил телефон. Уилок сказал, что подойдет сам,
и пошел в спальню. Стакан виски с содовой он захватил с собой.
   С  его  уходом  воцарилось  молчание.  Тэккер  и  Эдна  поглядывали  на
беззвучного филиппинца. Они проголодались. Глаза  Эдны  путешествовали  от
подноса к столу вслед за губчатой дымящейся яичницей,  за  розовато-желтым
сыром, и она прикидывала, в чем ей лучше завтра себя урезать:  в  утреннем
кофе, обеде или ужине. Она чувствовала себя утомленной и решила, что лучше
урезать завтрак.  Она  встанет  поздно  и  выпьет  только  чашку  кофе  до
традиционного праздничного обеда, который они устраивали для детей.
   - Давайте разговаривать, - вдруг нарушил молчание Макгинес, - не то еще
Эдна услышит.
   Эдна отвела взгляд от кофейника, который филиппинец ставил на стол.
   - Что я услышу? - Она откинулась на спинку  стула  и  разгладила  юбку,
словно готовясь опять принять на себя обязанность души общества.
   - А то, что мальчики говорят девочкам,  -  Макгинес  кивнул  в  сторону
спальни.
   Эдна изобразила на лице удивление, а Тэккер спросил:
   - А почему ты решил, что это девушка?
   Макгинес выставил вперед руку и указал  на  браслетку  с  часами;  было
около трех.
   - Одно из двух: либо девушка, либо разносчик молока, - сказал он.
   - Этого я за вами что-то не замечала,  -  сказала  Эдна.  -  Раньше  вы
никогда ни о ком не злословили.
   - Я и  не  злословлю,  а  только  говорю.  -  Восковое  лицо  Макгинеса
покрылось красными пятнами. Голос звучал  несколько  натянуто.  -  Это  же
типичный шалопай с Бродвея. Все повадки у него оттуда. Я только и  говорю,
что он шалопай с Бродвея, а такие не  очень-то  стесняются  в  выражениях,
когда разговаривают с девушками по ночам.
   - Нет уж, теперь давай говори,  -  сказал  Тэккер.  -  Осточертело  мне
видеть, как вы с Джо ходите и бормочете себе что-то под  нос  про  Уилока,
все норовите подковырнуть его, только он отвернется.
   - Я же...
   - Говори прямо, начистоту. Что ты имеешь против Уилока?
   - Кто, я? С чего ты взял? Я  только  сказал,  что  у  него  бродвейские
замашки. А ты сам знаешь, не хуже меня, как такие франты  разговаривают  с
женщинами.
   Тэккер по-прежнему хмурился и  ждал.  Макгинес  кивнул  на  столик,  на
котором выстроились бутылки с виски, потом опустил взгляд на огонь.
   - Если на то пошло, Бен, -  сказал  он,  -  я  скажу  тебе  прямо.  Мне
кажется, что этот юристик становится,  как  бы  это  выразиться,  немножко
того... словом, он какой-то взвинченный весь.
   Тэккер вскочил и начал беспокойно шагать по комнате.
   - Уилок и всегда-то был комок нервов, - сказал он.
   Макгинес продолжал смотреть в пламя, а Эдна следила взглядом за мужем.
   - Не думаю, чтобы это звонила девушка, - сказал Тэккер.
   Он быстро вышел из комнаты, пересек коридор  и  остановился  на  пороге
спальни. Генри сидел сгорбившись на краю постели; перед ним  на  маленьком
столике у стены стоял телефон. Трубка была на месте. По всему было  видно,
что сидит он так уже довольно долго. Он опирался локтем о  колено,  голову
уронил на руку, глаза были устремлены на телефон.
   - Яичница стынет, - сказал Тэккер.
   Генри вскочил. Улыбка запрыгала по его лицу.
   - Простите, - сказал он.
   Стакан виски с содовой стоял тут же на столике, возле  телефона.  Уилок
взял его,  отхлебнул  и  направился  к  двери  медленными,  заплетающимися
короткими шагами. Тэккер двинулся было к нему навстречу.
   - Я уж подумал, не стало ли вам дурно.
   Генри остановился и взглянул на него с комическим возмущением.
   - Мне - дурно? - переспросил он и широким жестом поднес стакан к груди.
   Их разделяло несколько шагов, и они с минуту постояли, уставившись друг
на друга. Деланная улыбка  медленно  сползла  с  лица  Генри.  Он  казался
усталым и озабоченным.
   - Знаете что, Бен, - Холл приставил слухача к моему аппарату, -  сказал
он.
   Холл был прокурор, которого  губернатор  недавно  уполномочил  провести
основательную чистку местной администрации.  Губернатор  хотел  убрать  со
всех постов сторонников оппозиции и на их место посадить своих людей.
   - Откуда вы знаете? - спросил Тэккер.
   - Кто же, как не он?
   - Я спрашиваю, откуда вы знаете, что вас подслушивают?
   - Слухач, должно быть, задремал. Я слышал, как он снял трубку.
   Глаза Тэккера блуждали по лицу  Уилока.  Он  ничего  не  выпытывал,  он
смотрел на Генри потому, что тот стоял перед ним. Он думал  о  Холле  и  о
том, через кого бы добраться до Холла.  У  Тэккера  были  связи  только  в
противоположном лагере.
   - Кто вам звонил? - спросил он.
   - Девушка одна, вы ее не знаете.
   - Вы не сказали, что вас подслушивают?
   - Ну уж знаете, Бен!
   -  Я  только  спрашиваю.  С  вашими  нервами...  А  ведь  говорят,  что
подслушанные разговоры не могут служить уликой. Что это противозаконно.
   - В штате Нью-Йорк это допускается.
   - Вы вообще-то этим телефоном пользовались?
   - Я говорил с вами несколько раз.
   - Отсюда? Ах да, припоминаю. Ну, это ничего.
   - И один раз звонил Эду Бэнту.
   - Ну вот. Теперь понятно. - Тэккер сердито посмотрел на телефон.
   - Да разговор был самый безобидный. Просил для вас билеты на бокс.
   - Все равно. Не следовало этого делать.
   - Я же не знал, что меня подслушивают. Может, и  подслушивать-то  стали
только с сегодняшнего вечера.
   - С таким паршивцем и сукиным сыном, как Холл,  надо  быть  осторожней.
Почему когда я разговариваю по телефону, я всегда говорю  так,  как  будто
знаю, что меня подслушивают?
   "А с чего ты взял, что я такой же, как ты, - думал Генри, - или  должен
быть, или могу быть таким?"
   - Что Холл - сукин сын, это,  конечно,  правда.  Но  паршивцем  его,  к
сожалению, назвать нельзя. - Уилок взглянул на стакан. Лед весь растаял. -
Тут уже не виски, а одна вода, - сказал он и направился к двери.
   Он прошел мимо Тэккера и благополучно  добрался  до  порога,  но  потом
ударился  плечом  о  косяк,  отшатнулся,  неуверенно  протянул   руку   и,
покачнувшись, похлопал ладонью по косяку. Он, видимо, хотел поставить  его
на место.
   - Странно, - засмеялся он. - Еще сегодня утром стоял и никому не мешал.
- Он повернулся к Тэккеру и громко расхохотался.  -  Ну  что,  повелитель,
отшучивайся! - Он поднял над головой руку и помахал ею, словно приветствуя
Тэккера. - Одари нас своей лучезарной, чудодейственной золотой улыбкой!
   Тэккер взял Уилока под руку  и  повел  его  в  гостиную.  Генри  слегка
дрожал. Даже сквозь рукав Тэккер чувствовал эту мелкую  внутреннюю  дрожь,
такую частую, что, казалось, все  нервы  у  него  гудят,  как  телеграфные
провода.


   Уилок все продолжал пить. Он поставил стакан перед  своей  тарелкой  и,
съев яичницу, запил ее виски. Потом налил коньяку себе в кофе и зажег его.
Все смотрели на маленькое голубое пламя. Эдна тоже  захотела  попробовать,
она находила это очень изысканным, а за  ней  и  Макгинес  и  Тэккер  тоже
попросили себе коньяку к кофе.
   - В таком изысканном напитке, наверно, нет никаких калорий, -  пошутила
Эдна.
   Но Макгинес все же решил выпить коньяк неразбавленным. Он  сказал,  что
он человек простой, не любитель всяких модных смесей.
   Потом Эдна стала уговаривать Генри  жениться  на  какой-нибудь  хорошей
девушке. Она его уже не раз знакомила то с одной, то с  другой,  и  у  нее
были еще новые на примете, но пока она о них молчала. Генри  уверял,  что,
на его несчастье, ему только одна девушка нравится, но  тут  его  опередил
Бен.
   - Я не шучу, - сказала она.
   Генри ответил, что не будь здесь  Бена,  который  и  так  уже  на  него
косится, то и он бы не шутил. Тэккер громко расхохотался.
   - Я уже вижу, как бы вы давали свидетельские  показания,  -  сказал  он
Генри. - Из вас не так-то легко что-нибудь вытянуть.
   Генри бросил на него быстрый испуганный взгляд. Вся веселость его разом
исчезла, и он спросил:
   - А к коммутатору они  тоже  могут  присоединиться?  -  Он  вспомнил  о
коммутаторе в своей конторе.
   - Нет, не думаю, - ответил Тэккер. - Но все-таки надо будет разузнать.
   - Травля началась, - сказал Генри. - Очевидно, охота на нас разрешена.
   - Боюсь, что так.
   Эдна сидела, наклонившись вперед,  стараясь  заглянуть  мужу  в  глаза.
Теперь она вдруг выпрямилась. Рука ее соскользнула со  стола  и  упала  на
колени, лицо застыло.
   - Я впервые попадаю в такой переплет, - сказал Генри. - Не  знаю  даже,
что я должен теперь чувствовать. Злиться,  что  ли?  Злиться,  нервничать,
лезть в драку или еще что-нибудь в этом роде?
   - Как это - должен  чувствовать?  -  сказал  Макгинес.  Его  раздражала
склонность людей, наделенных воображением, выдумывать себе чувства.  -  Вы
должны чувствовать то, что чувствуете, вот и все.
   Тэккер не слушал. Он смотрел на жену.
   - По-моему, все уладится, - сказал он ей. -  Мы  просто  напоролись  на
одного мальчишку, которому хочется выслужиться.
   - Смышленый, сукин сын, молод и энергичен,  карьеру  делает,  -  сказал
Генри.
   Тэккер бросил на Уилока предостерегающий взгляд,  Он  не  хотел,  чтобы
Эдна встревожилась.
   - Почему это люди не могут по-хорошему  заниматься  своим  делом  и  не
мешать другим? - заметила Эдна.
   Генри налил себе еще стакан коньяку. Остальные  отказались.  Он  сразу,
одним судорожным,  жадным  глотком,  шумно  отхлебнул  чуть  ли  не  треть
стакана, а потом допивал уже не спеша, прислушиваясь к  тому,  как  Тэккер
поручал Макгинесу оповестить всех о Холле - чтобы остерегались, говоря  по
телефону, а для важных дел пользовались автоматом.
   - На сделку с  нами  Холл  ведь  вряд  ли  пойдет?  -  спросил  Тэккер,
обращаясь к Генри.
   - А что мы можем ему предложить? Холлу нужен Бэнт, наш милейший Эд. Вот
что ему нужно. В этом его бизнес. Бэнт - это его капитал. Помните,  что  я
вам говорил насчет монополии и положения в обществе?.
   - Оставим это.
   - Я только хочу сказать, что через  вас  Холл  и  рассчитывает  сломить
монополию Бэнта. Если это ему удастся, он сам  сделается  монополистом.  А
что мы можем предложить ему взамен? Вы же не можете выдать ему  Бэнта,  не
выдав заодно и самого себя?
   - Кто говорит о том, чтобы выдавать Бэнта?
   Во всяком случае, подумал Тэккер, это идея. Он об  этом  и  раньше  уже
думал. Но это опасно. Бэнт знает о нем больше, чем он знает о Бэнте.  Если
он предаст Бэнта, будет  громкий  процесс,  и  ему  придется  выступить  в
качестве  свидетеля.  Холл  настоит   на   громком   процессе.   Для   его
политического бизнеса это лучшая из реклам. А кто может поручиться, что на
процессе, вопреки всем заверениям,  не  выплывут  какие-нибудь  неприятные
факты.
   Занятый этими размышлениями, Тэккер одновременно наблюдал  за  Уилоком.
Он старался понять, пьет ли Генри потому, что  напуган,  или  потому,  что
пристрастился к вину. Но как бы то ни было, если он не перестанет,  с  ним
придется расстаться.  Слишком  рискованно  поручать  пьянице  вести  такие
важные дела. Иногда Тэккер твердо решал, что Генри пьет только со  страху,
но минуту спустя он опять начинал сомневаться.
   - Эдна права, - сказал он. - Вам, Генри, пора  остепениться;  женитесь,
будете иметь какой-то домашний уют.
   - У меня и так слишком много домашнего уюта. Три квартиры и в каждой по
пылесосу.
   - Чтобы выдувать девок из постели по утрам, -  пробурчал  Макгинес,  но
никто его не слышал.
   - Три? - удивился Тэккер. Он знал о существовании только двух.
   - Да, как будто так, - сказал Генри. Он поднял руку и стал  считать  по
пальцам. - Квартира на Пятьдесят восьмой  улице,  Ист-сайд.  Я  еду  туда,
когда хочу з-забавно поз-забавиться. З-забавляться. Эта вот, здесь. Сюда я
приезжаю, когда желаю чувствовать себя  юрисконсультом  крупной  компании.
Квартира в Сентрал Парк Уэст. Туда я отправляюсь, когда хочу быть дельцом.
- Он оглядел всех с довольной усмешкой. - Я человек настроений,  -  сказал
он, - и когда я хочу чувствовать себя, как последняя сволочь, то подхожу к
зеркалу. - Он рассмеялся, но к его смеху никто не присоединился.
   - И всюду у вас выпивка, надо полагать, - заметил Тэккер.
   - Несомненно, и всюду я напиваюсь, все  с  себя  снимаю,  голый  ложусь
посреди комнаты на пол и чувствую  себя  так  великолепно,  словно  я  сам
бутылка виски.
   - У вас и сейчас язык заплетается, - сказал  Тэккер,  -  но  только  не
вздумайте, пожалуйста, раздеваться.
   Он вдруг взглянул на Эдну. Этот разговор заставил его вспомнить о жене.
Когда  Эдна  лежала  в  постели,   ее   большегрудое   широкобедрое   тело
раскидывалось белоснежными холмами и извилинами.
   - Нет, серьезно, -  сказал  Тэккер.  -  Вам  надо  жениться.  Вы  сразу
остепенитесь. - Он улыбнулся Эдне, а она  улыбнулась  ему.  Казалось,  она
читала его мысли. Слова Генри, по-видимому, заставили их обоих подумать об
одном и том же. На него повеяло теплом.
   - Я сам был такой же, как и все, - продолжал он, - жадный до денег. Все
спешил, думал - надо скорей зашибать деньги, пока не зашибли тебя.  А  вот
Эдна меня изменила, образумила как-то, теперь я жду денег  спокойно  и  не
тревожусь.
   На самом деле только когда Тэккер  нажил  достаточно  денег,  чтобы  не
бояться нужды, он разрешил себе передышку и насладился браком с Эдной.
   -  А  сколько  ушло  времени?  -  сказала   Эдна.   Голос   ее   звучал
удовлетворенно и задушевно, лаская слух Тэккера.
   - Много, не спорю, - согласился он. - Да и  нелегко  тебе  было.  Такой
человек, как я, который вел  нищенскую  жизнь,  питался  отбросами  и  все
такое, словом - старая  история,  такой  человек  с  самого  рождения  все
беспокоится.
   - Сколько ушло времени, пока ты признал мои заслуги, - сказала она.
   Тэккер улыбнулся ей. Голос ее парил в воздухе и благоухал, как  цветок.
Тэккеру казалось, что он может обонять его, осязать, видеть. Он ощущал его
прикосновение.
   - Ведь как это бывает, - сказал он, - мне потребовалось  много  времени
просто на то, чтобы понять это. Вот только недавно я об этом думал,  когда
опять попал в тиски, как когда-то; тиски те же, а я уже другой.
   - Уговорили, - сказал Генри. - Если вы  найдете  мне  бочку  виски,  но
только непочатую бочку, с гарантией, я, так и быть, на ней женюсь.
   Тэккер побелел. Он выпрямился на стуле,  и  ноздри  его  раздулись.  Он
встал.
   - Вам надо проспаться, - сказал он.
   А Уилок хохотал. Он, видимо, не мог остановиться и продолжал хохотать в
одиночестве уже после того, как Тэккер и Эдна пошли одеваться, а  Макгинес
снова обрел способность дышать.
   Мак был уверен, что Тэккер взорвется.


   В день Благодарения, провалявшись все  утро  и  не  в  силах  выдержать
дольше ни минуты в постели, Уилок  позавтракал,  тщательно  оделся  и  сел
читать газету, раздумывая, как бы провести праздник. Праздников он  вообще
терпеть не мог, а предстоящий день и  вовсе  не  обещал  ничего  хорошего.
После вчерашней попойки он чувствовал вялость, его лихорадило, во рту было
сухо. Дома было скучно, но все, что он придумывал, казалось еще скучней.
   Наконец, ему пришло в голову пойти  поглядеть  какое-нибудь  обозрение.
Правда, все обозрения сезона он уже видел, некоторые даже по два раза. Тем
не менее он позвонил своему агенту, чтобы  узнать,  куда  есть  билеты  на
утренний спектакль. Вдруг в  середине  разговора,  пока  агент  перечислял
жидкий репертуар, Уилок, повинуясь какому-то внутреннему побуждению,  стал
настаивать на обозрении под названием "Чья возьмет!". Обозрение это  Генри
видел только раз. Он отметил там одну девушку и теперь вдруг вспомнил, что
она его заинтересовала.


   Девушка значилась в программе под именем Дорис Дювеналь. Выступала она,
главным образом, как статистка в какой-нибудь  комической  сценке  или  же
танцевала в последнем ряду во время обязательных балетных номеров. Словом,
это была сорокадолларовая  деталь  в  постановке  стоимостью  в  девяносто
тысяч.
   Когда Генри впервые обратил на нее внимание -  это  было  за  несколько
недель до праздника, - она танцевала. Танцевать она,  по-видимому,  совсем
не умела и  чересчур  старалась,  так  что  Генри  видел  только  одно  ее
старание. Она все время улыбалась, но Генри никакой улыбки  не  видел.  Он
видел только, как усиленно она старается улыбаться. Она задирала ноги выше
всех и проделывала все па и фигуры с большим усердием, однако он не  видел
ни ее прыжков, ни па,  ни  фигур.  Он  видел  только,  как  она  старается
подпрыгивать и проделывать эти па и фигуры.  Она,  видимо,  понимала,  что
танцует плохо, и поэтому еще больше старалась.
   "Хоть бы она поменьше усердствовала",  -  подумал  Генри  и  оглянулся,
чтобы посмотреть, обращают ли на нее внимание другие. Сам не зная  почему,
он вдруг испугался,  что  публика,  раздраженная  ее  неловкостью,  начнет
выражать свое недовольство. Но  лица  окружающих  казались  довольными,  а
глаза их весело и с увлечением следили за танцующими.
   Когда Дорис стояла спокойно, неловкость  ее  не  исчезала,  но  не  так
сильно  бросалась  в  глаза.  Улыбка  становилась  менее  яростной.  Генри
искренне  желал,  чтобы  она  постояла  подольше.  "Если  бы  она  не  так
старалась, может быть, у нее и выходило бы лучше",  -  говорил  он  самому
себе.
   Потом опять начались танцы, и  он  смотрел  на  других  герлс,  избегая
глядеть на