хотите, чтобы
нас всех пропечатали в газетах, да еще с такими рожами, словно мы попались
за взломом сейфа? Вы этого хотите? А я не хочу. Будь я трижды проклят,  не
хочу. Я уже имел это удовольствие. Они еще напечатают про  вас  что-нибудь
хорошее, чтобы все говорили: "Господи Иисусе, подумать только, даже  такое
чудовище может иной раз поступить,  как  человек".  -  Тэккер  в  волнении
вскочил со стула. - Нет, - сказал  он.  -  Нет,  сэр,  благодарю  покорно.
Подумайте хорошенько. Не говорите ничего. Посидите и подумайте о том,  что
сделают с вами газеты, даже если Холл до вас не доберется.
   - Я думаю об этом уже третий год.
   - Молчите. Подумайте, хорошенько подумайте. - Тэккер подошел к столу  и
снова налил себе виски. Он обернулся и увидел, что стакан Уилока  все  еще
полон.
   - Так вот для чего вам понадобился револьвер, - сказал Уилок.
   - Какой револьвер?
   - Револьвер, который у вас в кармане.
   Тэккер вынул револьвер. Поглядел на него, держа его на ладони.
   - Да, - сказал он. - Вы стали слишком раздражительны в последнее  время
- во всяком случае, в отношении меня.
   - Со мной вы могли бы обойтись без этого.
   - Пожалуй. Я просто подумал: если вы будете знать, что он при мне,  так
не станете поднимать шума и гама, а  будете  сидеть  спокойно  и  слушать,
словом, не сорветесь с цепи.
   - Я бы и так не стал делать вам неприятности, вы знаете.
   - Знаю. Но я знал также, что вы сообразите, что эта штука при мне, а  я
хотел, чтобы вы спокойно сидели и слушали.  Вот  и  все.  -  Танкер  сунул
револьвер в карман и сел рядом с Уилоком.  Стакан  виски  он  поставил  на
колено.
   - Видите, - сказал он. - Я был прав. Я знал, что это должно  случиться,
- не обязательно с Лео, но что-то в таком роде должно было случиться, и  я
не хотел быть здесь, не хотел, чтобы меня впутывали в это дело и вынуждали
к действиям. Вот почему я собрал сегодня сюда столько людей. Весь день,  с
семи часов  утра,  со  вчерашнего  утра,  они  приезжали  ко  мне.  Старые
знакомые, такие, о которых вы и не слышали ничего, - по  пивному  делу,  и
владельцы  ресторанов,  и  хлебопекарен,  и  таксомоторов,   старые-старые
знакомые... и из всех нужно было выкачать  деньги.  Они  не  так-то  легко
сдавались, смею вас уверить. В горле у меня и сейчас  еще,  как  в  печной
трубе, першит так, словно оно забито сажей.
   Тэккер отхлебнул виски, и Уилок тоже сделал  глоток.  Ему  не  хотелось
пить, но не мог же он беспрестанно улыбаться, чтобы остановить тик.
   - Я не хочу, чтобы вы неправильно меня поняли, Бен, - сказал он.  -  Не
думайте, что я боюсь, как бы вы не  сбежали  от  нас.  Но  я  должен  быть
осведомлен, потому что не собираюсь остаться в лотерейном бизнесе без вас.
Зачем вам понадобилось столько денег?
   - Я не обижаюсь.  Это  законный  вопрос,  и  я  вам  отвечу.  Я  должен
позаботиться о себе. Здесь дело не в вас лично, - речь идет  о  других,  о
тех, кто с нами, и еще о других кругом. Я видел, что было  с  Моттерсоном,
когда его  стукнули.  У  него  собралось,  вероятно,  не  меньше  миллиона
долларов наличными, и все эти деньги были отданы  на  хранение  друзьям  и
лежали в сейфах на их имя - из-за подоходного  налога  и  прочее.  И  вот,
когда он умер, его друзья прикарманили все деньги,  и  жена  Моттерсона  с
двумя детьми осталась без гроша. Они умирают с голода.
   - Неужели вы думаете, что Фикко хочет захватить вас?
   - Нет, но я смотрю вперед. Всегда смотри  вперед  -  этому  меня  жизнь
научила. Мои деньги, часть денег, лежали в сейфах у  моих  друзей,  и  они
зарились на них. Если я их выну, они захотят, чтобы я положил их  обратно.
Если я возьму мои деньги и еще займу у  всех,  сколько  могу,  хоть  самую
малость, черт с ними, сколько дадут, - что  тогда?  Понятно?  Соображаете?
Они будут заинтересованы в том, чтобы я вернулся, а  не  в  том,  чтобы  я
пропал.
   - А уж если... Я вам скажу все, я ничего не скрою от вас; я сказал, что
выложу карты на стол. Так вот, если они  решат,  что  им  все  же  дешевле
обойдется выбросить Бена на улицу, чем позволить ему вернуться,  когда  он
пожелает, - тогда у Бена  по  крайней  мере  останутся  эти  деньги  и  он
обеспечит и себя, и семью - жену и детей. Это будет только справедливо, не
правда ли? Тут нет никакого жульничества. Я даже выудил бумажку у Бэнта, в
которой черным по белому написано, что он обязуется  еженедельно  высылать
мне определенную сумму из пивных денег. Эта бумажка  поможет  вам  держать
Бэнта в руках, если бы ему вдруг вздумалось заартачиться.
   - И вам поможет.
   - Конечно, и мне тоже. А чем это плохо?
   - Я не говорю, что плохо. Я просто сказал, что и вам тоже.
   - Ладно. Значит, план таков. Я уезжаю  завтра,  сегодня,  то  есть  как
только  встану,  но  для  всех  меня  здесь  нет  уже  с  понедельника.  Я
протелеграфирую  вам,  когда  где-нибудь  осяду.  Просто  адрес  и   номер
телефона, без подписи - вы будете знать, что это от меня.  Можете  звонить
мне время от времени из автомата.
   - Это все?
   - Все.
   - А насчет Джо - ничего?
   - А что такое насчет Джо?
   - Сообщили вы ему о Лео? Вас здесь не будет, когда он вернется?
   - Я ничего не сообщил ему, - сказал Тэккер, - и меня здесь не будет.
   - Вы считаете, что это правильно?
   - Да.
   - Вы хотите свалить это дело на меня?
   - Какое дело? О чем вы толкуете, черт побери?
   - Думаете, легко управиться с ним?
   - Сам управится. Не маленький.
   - Вот именно. Вы хотите предоставить его самому себе?
   - Да говорите же толком. Что вы хотите сказать?
   - Вы знаете. Вы отлично знаете, что я хочу сказать.
   Тэккер опустил глаза. Он увидел стакан в своей руке. Он наклонил его  и
с минуту молча смотрел, как жидкость перерезает стакан по косой. Рука  его
была тверда, словно высеченная из камня.
   - Да, так оно и есть, - сказал  он  негромко.  -  Придется  Джо  самому
управляться.
   - Это же бред, Бен. Вы знаете, что это бред.
   - Нет. Я знаю Джо так, как вам его никогда не узнать, и  я  скажу,  что
вам нужно делать. Вам нужно спрятаться где-нибудь, чтобы  он  не  мог  вас
разыскать, и не попадаться ему на глаза несколько дней или недельку,  пока
он не угомонится. Пусть, когда Джо вернется, на месте будет один Джонстон.
Джонстон занимается лотерейщиками и больше  ничего  знать  не  знает.  Ему
известно только, что я уехал куда-то и вернусь, когда заберут Фикко, а  вы
вернетесь через несколько дней; ему же пока велено  поддерживать  порядок.
Больше он ничего не знает - его дело держать в руках лотерейщиков,  вот  и
все.
   - Это подло! - закричал Уилок. - Это просто подло, и это бред!
   - А если Фикко появится снова и  захочет  наложить  выкуп  на  один  из
банков, - ну, тогда выплатите ему какую-нибудь мелочь, если иначе  нельзя,
пока полиция его не сцапает. Об этом Джонстону сказано тоже, и это все.
   - Но Джо, Бен, Джо! Джо! Это же низко, подло, просто подло!
   Тэккер не шевельнулся. Вся верхняя половина его лица,  казалось,  осела
на нижнюю, а нижняя губа задумчиво выпятилась вперед. С  минуту  он  сидел
молча, погруженный в размышления. Потом сказал:
   - Я не желаю спорить. Устал.
   - Вот это мило, вы...
   - Я оказал -  не  спорить.  Вы  слышали,  что  я  сказал?  Не  спорить.
Держитесь от Джо подальше, вот и все, и он утихомирится,  так  или  иначе.
Если он  вернется  к  нам  -  хорошо.  Я  его  не  выбрасываю.  Его  место
сохраняется за ним. Если же нет... ну что  ж,  оставьте  его  в  покое,  и
посмотрим, что будет дальше.
   - Нет, вы не можете так поступить. Всему есть предел.
   - Больше я ничего не могу для него придумать.
   - Бен, вы представляете себе, что он сделает?
   - Я знаю, что он сделает. Либо он будет вести себя  разумно  и  делать,
что нужно, и тогда останется  в  нашем  бизнесе,  либо  ошалеет,  бросится
очертя голову на Фикко и вылетит из бизнеса. Одно из двух.
   - Я знаю вас давно, - сказал Генри, - но еще никогда не видел, чтобы вы
делали что-нибудь подобное. Так не годится.
   - Нет,  годится.  Это  единственный  выход.  А  единственный  -  всегда
правильный.
   - Нет, нет. Вы сами знаете не хуже меня.
   - Знаю? Ладно, валяйте, скажите, что же я знаю?
   - Джо работает с вами уже много лет и втянул в синдикат своего брата, а
теперь, когда его брат влип, синдикат сидит сложа руки и говорит Джо,  что
он может проваливать к черту. Нет, черт подери,  Бен,  это  же  не  пешки,
которые  вы  можете  двигать,  куда  хотите!  Просто  преступление  -  так
поступать   с   человеком.   Настоящее   преступление,   низкое,    подлое
преступление!
   - Полегче, полегче. - Тэккер медленно помахал рукой сверху вниз.  -  Не
кричите так. Мы сейчас ничего не можем сделать для Лео. Либо он уже сказал
Фикко все, что знает, либо он сейчас в таком положении, что  мы  ничем  не
можем ему помочь. Если он молчал, они обозлились, потеряли голову,  и  ему
уже крышка.
   - Дело не в этом.
   - А что же вы от меня хотите? Чтобы я, как школьник, лез в драку, чтобы
посчитаться? Мы здесь не в футбол играем. Если  Джо  захочет  посчитаться,
это не имеет никакого отношения к бизнесу и, с моей точки зрения, было  бы
преступлением, действительно настоящим преступлением, впутывать в это дело
бизнес и всех, кто в бизнесе, только потому, что Джо хочет посчитаться.
   - Вы говорите вздор. Подло так говорить.
   - Нет, не вздор! Неправда, не  вздор!  -  Тэккер  выкрикнул  эти  слова
пронзительным, срывающимся от напряжения голосом.
   - Кроме того, просто глупо не сделать ничего для Лео, - сказал Уилок. -
Кто после этого станет вам доверять? Вы вложили в бизнес 110000  долларов,
чтобы доказать свою добрую волю, а теперь, если вы не сделаете ничего  для
Лео, кто же будет вам доверять? Нет, ото просто бред. Бред и низость.
   - Ах, бросьте! Вы рассуждаете, как ребенок. И  все  эти  молодчики  так
рассуждают. Палить  из  револьвера  почем  зря  да  подбрасывать  трупы  в
подъезды! Им кажется, что этим они поддержат свою репутацию и свою  честь,
и люди будут думать, что они в самом деле такие, как про них думают, и что
они о себе тоже будут думать, что они в самом  деле  такие,  как  про  них
думают, и что сами они о себе тоже будут так думать,  если  только  у  них
есть чем думать. Я все это видел, и видел,  что  из  этого  получается.  Я
знаю, что говорю. Репутацию такого сорта я уже имею, хватит  за  глаза,  а
каждый все-таки думает про меня: пусть только его как  следует  прижмут  к
стенке, чтобы он не мог увернуться, тогда посмотрим.  Нет,  я  прав.  Меня
нет. Я ничего не знаю. Все  будут  думать  так:  дайте  ему  вернуться,  и
начнется драка. А я вернусь, когда полиция уже сцапает Фикко и все скажут,
что будь я здесь, я бы с ним разделался. Это вовсе не так глупо,  как  вам
кажется.
   - А Джо? Что будет думать Джо?
   - Мы сделали то, что нужно для бизнеса, и он поймет это, когда  остынет
немножко.
   - А если он не остынет?
   - Это уж его забота.
   - Я не могу с этим согласиться, - воскликнул Уилок. Он встал  и  сделал
несколько  шагов  в  сторону  от  Тэккера.  Лицо  его  покраснело,   глаза
беспокойно блуждали. - Есть предел тому,  что  человек  может  делать  для
бизнеса, - сказал он.
   - Я не знал, что вы так  любите  Джо.  -  Тэккер  спокойно  смотрел  на
Уилока. - Мне всегда казалось, что вы не очень-то ладите друг с другом.
   - Это все равно. Не в этом  дело.  Есть  какая-то  черта,  где  человек
должен остановиться, Бен. Нельзя приносить в жертву себя,  всего  себя,  -
всем жертвовать для бизнеса. Где-то должна быть эта черта.
   - Ну только не здесь, - Тэккер допил виски, тяжело поднялся  со  стула,
не спеша подошел к столу и налил себе еще. Он не  сразу  взял  стакан.  Он
оставил его на столе и повернулся к Уилоку. - Что  я,  собственно,  такого
ужасного делаю? - спросил он. - Я  человек  немолодой.  У  меня  семья,  я
должен заботиться о ней, должен думать о том, что у меня не так  уж  много
лет впереди, - уже некогда будет исправлять ошибки. Я  не  вижу,  что  тут
такого ужасного? А как же в любом предприятии? Как поступают с вами, когда
вы становитесь помехой?
   - Бен, - вскричал Уилок, - вы же знаете, что дело совсем не в этом!
   Он вскочил и стоял перед Тэккером, глядя ему прямо в  лицо.  Он  крепко
прижимал к груди стиснутые в кулаки руки. Ему вдруг  стало  ясно,  что  он
хотел отстоять что-то, ему хотелось верить во что-то, и он делал это  так,
чтобы заведомо ничего не вышло. Уилок не донимал,  как  это  он  -  всегда
такой хитрый, такой  проницательный  -  мог  не  предвидеть  заранее,  чем
кончится этот спор, мог не предугадать заранее, где именно все его  доводы
сведутся к нулю. Он не позволял себе понять причину  внезапного  отупения,
сковавшего его мозг, заставлявшего его беспомощно подыскивать доводы, в то
время как обычно ему не приходилось лезть за словом в карман. Он не  хотел
признаться себе, что, в сущности,  старался  лишь  получить  подтверждение
тому, что в бизнесе нет предела, нет черты, у которой должен  остановиться
человек и сказать себе: вот, до сих пор - и дальше ни шагу. Ведь  если  бы
он себе в этом признался, он бы понял, что уже отдал бизнесу всего себя, и
тогда неизбежно должен был бы вступить на путь Бауера.
   - Почему? - спросил Тэккер. - Почему дело не в этом?  Вы  же  знаете  -
предприятие вышвырнет вас вон. Вам скажут: проваливай к  черту.  Никто  не
станет даже дожидаться, чтобы вы в самом деле стали помехой.  Если  только
предприятие может нанять кого-нибудь, кто лучше вас справляется с  работой
или дешевле стоит, - значит, к черту вас, и вы вылетаете вон. К черту вас,
и вашу семью, и ваше самолюбие, и можете подыхать с голоду - это никого не
интересует.
   - Но, - сказал Уилок и остановился. Он не знал,  что  еще  сказать.  Он
знал, что Тэккер поступает неправильно. Ответ уже складывался в  его  уме,
но он молчал. Он не мог позволить себе выговорить нужные слова.
   - Нет, нет, - сказал Тэккер. - Какое тут может быть  "но"?  Я  ведь  не
выкидываю Джо. Если он будет вести себя разумно, что ж,  прекрасно,  место
останется за ним. А если нет - тогда извините. Я не могу допустить,  чтобы
он вместе с собой потопил и бизнес. Слишком многое поставлено на карту,  и
для меня, и для вас, и для всех прочих. Все дело рухнет, если мы  позволим
Джо учить нас, что нам делать.
   - Будь я помоложе или будь другие времена, и не было  бы  этого  самого
Холла, и людям было бы на нас наплевать, лишь бы мы их не  трогали...  да,
если бы люди не обнищали так и не искали, на ком сорвать злобу... Эх, черт
возьми! Да вы поглядите, сколько людей, о которых я должен  думать,  кроме
Джо, и Лео, и себя, и вас. Чего же вы хотите? Только  в  одном  лотерейном
бизнесе на меня работает больше шести тысяч человек.
   - Ничего я не хочу, - сказал Уилок. - Неважно, чего я хочу. Вы  хозяин,
и если вы говорите: плевать на Джо, он сам по себе, а мы сами  по  себе  -
так это вы делаете, а не я.
   - Да, я. Я хозяин, и я это делаю. А вам нужно только  одно:  залезть  в
какую-нибудь нору и сидеть там до тех пор,  пока  Джо  так  или  иначе  не
управится с этим делом, вот и все.
   - Хорошо. Вы - босс. Как вы скажете, так и будет.
   Тэккер постоял немного, глядя на Уилока. Потом  повернулся  к  столу  и
взял свой стакан с виски.
   - Может быть, все обойдется, - сказал он. - Джо  -  хороший  парень.  У
него голова на плечах. Я уверен, что он отнесется к  этому,  как  надо.  -
Тэккер говорил, повернувшись к Уилоку спиной, пристально глядя на стакан с
виски.



        "8"

   Когда Уилок уходил, было уже совсем  светло,  и  Тэккер  брился.  Генри
задержался, чтобы посмотреть, вправду ли  Тэккер  станет  бриться,  и  тот
побрился как ни в чем  не  бывало.  Рука  его  была  тверда,  и  он  очень
пристально  и  тщательно  рассматривал  себя  в  зеркало,  словно  у  него
решительно ничего не было на уме, кроме бритья, и оно даже доставляло  ему
удовольствие. Таким и запомнился Уилоку Тэккер в эту их последнюю встречу:
он стоял перед зеркалом и скреб бритвой верхнюю губу,  уродливо  перекосив
лицо и напряженно  глядя  на  свое  отражение  усталыми,  налитыми  кровью
глазами.
   Генри поехал  на  свою  квартиру  в  западной  части  города  и  собрал
кой-какие вещи. Он укладывался наспех, торопливо  сновал  от  гардероба  к
саквояжу, от бюро к саквояжу, из ванной к саквояжу -  так  торопливо,  что
полы его пиджака развевались. Он вспомнил вдруг про бумажку в 50 долларов,
которую спрятал когда-то в ящик туалетного стола. Она  лежала  под  желтой
бархатной подкладкой маленькой кожаной  коробочки,  в  которой  он  держал
запонки, булавки для галстука и пуговки для воротничка. Он заметил  как-то
раз, что подкладка отклеилась, и почему-то сунул туда бумажку.
   "Белка припрятала орешек", - подумал Генри, кладя бумажку в  карман,  и
стал припоминать, куда еще прятал он деньги. Он вспомнил, что клал  деньги
в часовой кармашек в брюках, но потом взял их оттуда. Однажды,  от  нечего
делать, он засунул деньги под увлажнитель в сигарном ящике. Но это было  в
квартире на Парк авеню. Генри знал, что прятал деньги еще куда-то,  но  не
мог припомнить, куда. "Орешки хорошо попрятались от белки", - подумал он.
   Он взял саквояж и направился к двери, но вдруг понял, что еще не решил,
куда идти, и остановился, держа саквояж в  руке.  Он  старался  придумать,
куда ему направиться, но не мог  собраться  с  мыслями.  Он  все  старался
припомнить, где еще спрятаны деньги, и вдруг подумал, что нужно  позвонить
в контору и предупредить, что он уезжает  на  несколько  дней.  Для  этого
придется ждать до девяти часов. Генри посмотрел на высокие стоячие часы  в
передней. Они регулярно заводились поденщицей, которая  убирала  квартиру.
На часах было двадцать пять минут девятого. Генри пошел в гостиную и  сел.
Он присел на край дивана, не снимая пальто и шляпы, и рассеянно  уставился
на саквояж, который положил на пол у своих ног.
   Вокруг него была тишина.  От  этой  тишины  веяло  одиночеством.  Звуки
тонули в ней и становились частью тишины, как люди,  окружающие  человека,
становятся  частью  его  одиночества.  Он  слышал  тиканье  часов,  шорохи
пробуждающегося города и шум крови, стучавшей в висках.
   Генри мог бы отдернуть шторы и впустить в комнату дневной свет,  но  не
стал этого делать. Он сидел в желтоватом мраке. Он мог бы подойти к окну и
поглядеть на  автомобили  и  автобусы,  на  людей,  проворно  шагавших  по
тротуару к метро с таким видом, словно  каждого  из  них  ждал  не  просто
очередной бизнес, а несомненный успех. Но он и этого не сделал.  Он  сидел
неподвижно, глядя на саквояж. Он мог бы по крайней  мере  открыть  окно  и
проветрить комнату, но и этого не стал делать. Спертый, нежилой воздух был
удушлив. Он бил в нос,  облипал  лицо,  сжимал  горло,  но  Генри  не  мог
заставить себя встать. Он сидел и ждал... ждал девяти часов, - говорил  он
себе. Под конец он уже не слышал ничего, кроме тиканья часов  в  передней.
Маятник качался туда и сюда, сюда и туда... туда и сюда, туда - тик,  сюда
- так. Он постукивал часто и мерно,  словно  вколачивая  гвозди:  тик-так,
так-тик, ток-тик, тик-ток. Сюда с одним звуком, а туда - чуть-чуть иначе.
   Качающийся маятник представляет собой падающее  тело.  Это  из  физики,
часть 1-я, учитель Фане, маленький такой человечек, стройный,  как  жокей,
но степенный. Падающее тело, удерживаемое  от  падения,  качается  взад  и
вперед - кажется, что-то в этом роде. В школе он знал это  лучше.  Смешно,
как люди мучают себя, чтобы  удержать  все  это  в  голове,  а  потом  оно
испаряется. Закон тяготения. Сила тяжести заставляет маятник качаться взад
и вперед, потому что его удерживают, вместо того чтобы  дать  ему  упасть.
Взад и вперед, туда и сюда, с места на место - в  беспрерывном  стремлении
вниз. Человек мечется взад и вперед, с места  на  место  и  все  падает  и
падает. Идет вниз. Вниз, вниз, вниз, вни-из!
   Генри сидел не шевелясь. Взгл