знал Бэнта, и его телефонные разговоры не могли интересовать Холла.
   Джо прошел квартал в сторону Мэдисон авеню и зашел в магазин, где  были
телефоны-автоматы. Он вызвал Уилока и сказал ему,  чтобы  он  ждал  его  в
девять часов вечера на углу Сорок седьмой  улицы  и  Мэдисон  авеню.  -  Я
приеду за вами в машине, - сказал Джо.
   - Давайте попозже, я занят, - сказал Уилок.
   - Не я назначаю время. Вы знаете - кто.
   Уилок вовсе не был занят, но его обозлил повелительный тон Джо.
   - Я приду попозже, - сказал он. - Теперь я не могу ничего  изменить,  я
условился.
   - Как знаете. Я буду там ровно в девять, а  если  вас  не  будет,  дело
ваше.
   Джо дал отбой и вышел из будки. Ему нужно было еще позвонить Тэккеру  и
сообщить, что он условился с Уилоком, но прежде чем назвать номер Тэккера,
он хотел убедиться, что в других будках никого  нет.  Тэккер  еще  с  утра
"залег".
   В одной из будок кто-то разговаривал. По виду это был  коммивояжер,  но
все же Джо не спеша  купил  папирос  и  постоял,  просматривая  телефонную
книгу, пока тот не ушел.
   Когда Джо вернулся домой, он обнаружил, что забыл ключи, и позвонил.


   Звонок был с колокольчиком. Мелодичный звон разнесся по всей  квартире.
Лео разговаривал с сортировщиками в  комнате  для  прислуги.  Он  поспешно
вышел оттуда и через кухню направился к вращающейся двери.
   Бауер поднял голову от своих  книг.  Он  посмотрел  на  дверь,  которая
качнулась вперед, шурша качнулась обратно, еще раз качнулась и,  подрожав,
остановилась. Бауер сидел и прислушивался -  не  полиция  ли  это.  Он  не
услышал ничего, кроме тишины.
   Потом Лео вернулся. Он прошел через кухню к сортировщикам, не сказав ни
слова.
   "Должно быть,  ошибка  какая-нибудь",  -  подумал  Бауер.  Он  медленно
принялся за работу, все время прислушиваясь к тишине, стоявшей за  дверью.
"Здесь даже помойка, и та чище моего жилья", - подумал он.
   Он вспомнил о лифтере, швейцаре, рассыльном и как они смотрели на  него
во все глаза, когда он входил в подъезд. Они, вероятно, дивятся тому,  что
здесь происходит. Да всякий, кто заметит, какие люди входят  в  такой  дом
или выходят из него, или увидит их в окно, будет дивиться тому, что  здесь
происходит. "С ума они сошли, что ли?  -  думал  Бауер.  -  Выбрать  такое
место! Всякий, кто нас здесь увидит, сразу сообразит, что дело нечисто".
   Стоит соседям заглянуть в кухонное окно, и они донесут  полиции.  Может
донести швейцар, или один из лифтеров, или еще кто-нибудь, кого он даже не
заметил. Постовой на углу. "Что он должен подумать, видя, как  люди  вроде
нас входят в такой дом и выходят из него? Нет, я не могу здесь работать, -
думал Бауер. - Это не для меня".
   Он изо всех сил вцепился в счетную книгу, чтобы унять дрожь в руках,  и
сидел, прислушиваясь к тишине за дверью и к тишине двора за окном. "Если я
спущу шторы, - думал он, -  все  удивятся,  зачем  это?  Что  такое  может
происходить на кухне, чтобы понадобилось спускать  шторы!"  Он  смотрел  в
окно на молчаливые дома  и  молчаливые  окна  напротив,  а  здоровым  ухом
напряженно вслушивался в тишину за кухонной дверью.
   "Не могу,  -  думал  он.  -  Это  противно  природе!  Я  должен  уехать
куда-нибудь". Если бы нужно было пойти на муки,  даже  на  смерть,  он  бы
пошел. Он мог бы заставить себя. Шли же люди на смерть ради своих близких,
и он тоже мог бы, не хуже всякого другого. Но только не это. Это  противно
человеческой природе - сидеть здесь и понемногу сходить с ума.
   Никаких сомнений. Ясно, почему Лео перевел банк в такое место,  где  он
торчит у всех перед глазами, как светящаяся  вывеска.  Чтобы  свести  его,
Бауера, с ума. Прежде всего он пустил ему пыль в глаза - пусть, мол, сидит
и думает, что здесь помойка, и та лучше  конуры,  в  которой  он  вынужден
жить. А потом он предупредил его достаточно  ясно,  -  если  будет  налет,
расплачиваться придется ему, Бауеру.
   Если донесет лифтер или швейцар, или дежурный по этажу, или рассыльный,
или пожарный -  их  никто  не  станет  подозревать.  Никто  не  станет  их
подозревать, потому что Лео решил заранее, что,  в  случае  налета,  будет
виноват Бауер. Тут уж не поспоришь. Бауер сделал это. Не о  чем  говорить.
Это сделал Бауер.
   Если донесут соседи - скажут, что это сделал он. Если донесут жильцы из
дома напротив - скажут, что это он. Если постовой видел, как они входили в
дом, и начнет раздумывать, в чем тут дело, и для проверки вызовет  полицию
- скажут: это сделал Бауер. Все ясно.  Ни  разговаривать,  ни  слушать  не
станут. Застрелить его! Застрелить на месте! Вот и все.
   Нет, он должен уехать. Он должен  уехать,  не  предупредив  Кэтрин.  Он
сказал ей, что Джо хочет его убить. Она  не  поверила  ему.  Ее  ничем  не
проймешь. Что толку  говорить  ей  правду,  объяснять,  что  это  противно
человеческой природе, что человек не может этого вынести - не может делать
работу, от которой сходит с ума. Не может сидеть и  работать  и  понимать,
что сходит с ума.
   "А видеть, как твои дети умирают с голоду, - от этого ты не  сойдешь  с
ума?" - скажет Кэтрин. "Мужчина должен быть мужчиной. Если у  тебя  семья,
ты должен все вынести и быть мужчиной ради своей семьи".
   "Я сойду с ума! - мысленно выкрикнул Бауер. - Совсем,  совсем  сойду  с
ума, взбешусь и натворю невесть что!"


   В тот же вечер, в десять часов, Уолли появился в бильярдной  Бойла.  Он
увидел Бауера, кивнул ему, но не  подошел.  Он  переходил  от  бильярда  к
бильярду, разговаривал, наблюдал за игрой и, по-видимому, ждал, когда  для
него освободится место. Кто-то спросил его, как высоки сейчас  ставки,  но
Уолли ответил, что не работает  больше  у  Коха.  Все  заинтересовались  -
почему? Удачно поставил на лошадку и сорвал такой куш,  что  может  теперь
сидеть сложа руки? Или поссорился с Кохом? В чем дело?
   - Нет, у меня с Барни все гладко, - сказал  Уолли.  -  Просто  я  решил
забрать повыше и сейчас пытаю счастья в одной затее, смотрю, что из  этого
выйдет.
   Бауер не глядел на Уолли, но юноша все  время  вертелся  у  него  перед
глазами - веселый, улыбающийся. Бауер сидел у стены на деревянном складном
стуле. Он пришел сюда, чтобы подумать. Он чувствовал, что здесь ему  легче
будет думать, чем дома. Ему казалось, что должен все же  найтись  какой-то
способ уйти от Лео  и  получить  временную  работу  и  стать  свободным  -
какой-то совсем простой способ, что-то такое,  что  очень  легко  сделать,
если хорошенько подумать. Мысль об Уолли не раз приходила ему на ум, но он
говорил себе: "Что этот мальчишка может сделать? Только болтать глупости и
хвастать".
   Так он сидел и думал, ища способа уйти от Лео - совсем простого легкого
способа, - и возвращался мыслями к Уолли, и отвергал Уолли, и размышлял  о
том, что случится, если он все-таки не найдет этого способа.
   "Уеду на товарном поезде, -  думал  он,  -  а  потом  выпишу  Кэтрин  и
ребятишек. Оставлю Кэтрин записку и все объясню".
   Но где на всем пространстве Соединенных Штатов мог  человек  заработать
себе на жизнь в 1934 году? Никто в этом году не  имел  права  быть  живым.
Люди со всех концов страны стекались в Нью-Йорк, а если и в  Нью-Йорке  не
было работы, как мог он надеяться на работу где-нибудь  еще?  Бауер  вдруг
увидел себя ободранным бродягой: сняв шляпу, он стучится  в  двери  кухонь
или роется украдкой в выгребной яме.
   В конце концов Бауер подошел к Уолли. "Мальчишка, хвастун!"  -  подумал
он. Но надо сделать это ради семьи, надо выслушать мальчишку, чтобы  иметь
потом право сказать, что он все испробовал, чтобы освободиться от  работы,
которая сводит его с ума, дошел даже  до  такой  бессмыслицы,  что  слушал
этого мальчишку. Он сказал Уолли, что хотел бы расспросить его подробнее о
вчерашнем предложении, прежде чем решить окончательно - да или нет.
   - Да я тут жду,  когда  освободится  бильярд,  -  сказал  Уолли.  Бауер
разочарованно отвернулся. Через несколько минут Уолли сам подошел к нему и
сказал, что, как видно, ему все равно не дождаться  очереди,  и  предложил
покатать его в машине.
   Уолли  медленно  вел  машину,  а  Бауер  расспрашивал:  сколько   такой
автомобиль берет  горючего,  и  какую  поднимает  тяжесть,  и  какова  его
скорость, и может ли он въехать на гору у Форта Джордж при сильном ветре.
   - Я дам вам карманный справочник, - сказал  Уолли,  которому  все  это,
видимо, надоело.
   - Пожалуйста! Мне никогда не попадался такой справочник.  Если  удастся
собрать немного деньжат, я думаю  купить  какую-нибудь  рухлядь  и  самому
разобрать ее.
   - Ну, а как насчет нашего дела? - спросил Уолли.
   - Да, право, не знаю.
   - Чего именно вы не знаете?
   - Не помню хорошенько, что вы говорили вчера. Я  очень  устал  и  плохо
слушал - голова была забита другим.
   - Дело простое, понять не трудно. Вы укажете нам место,  где  мы  можем
переговорить с Лео Минчем, - вот и все. Тогда мы замолвим за вас словечко.
   - И это все?
   - Все.
   - Вы вчера еще что-то говорили.
   - Я много чего говорил. А предложение сводится к этому.
   - Нет, по-моему, в вашем предложении было еще что-то.
   - Нет, больше ничего, - сказал Уолли.
   - Я уверен, что было еще что-то.
   - Ну хорошо, что бы там ни  было  вчера,  сегодня  -  наше  предложение
таково. Решайте.
   Бауер молчал. Машина катилась медленно. Они проехали  Южный  бульвар  и
пересекли небольшой парк, где вдоль темной дороги на  каждом  шагу  стояли
автомобили. В автомобилях сидели парочки.
   - Нет, что вы скажете! - воскликнул Бауер. - В такой-то холод!
   - Им-то небось тепло, даже жарко, - сказал Уолли. - Ну, так когда же вы
дадите ответ? Я все-таки хочу сыграть партию.
   - Что вы собираетесь предложить мистеру Мин чу?
   - А вам что до этого? Мы хотим кое-что предложить, заключить сделку.
   - А кто это "мы"? Должен же я знать, с кем имею дело.
   - Вы имеете дело со мной.
   - С вами? Так это вы будете говорить с мистером Минчем и заставите  его
отпустить меня? Вы что думаете, я сумасшедший?
   - Я работаю с Фикко.
   - А! - Бауер старался припомнить, где он слышал это имя. Оно  было  ему
знакомо, но вместе с тем ничего не говорило. То ли он видел его в газетах,
то ли слышал от кого-то.
   - Кто такой Фикко? - крикнул он. - Что это  такое  -  Фикко?  Я  должен
знать. Я не могу заключать сделку вслепую - с людьми, о которых никогда не
слышал и не знаю, чем они занимаются.
   - Вы не слыхали о Фикко?
   - Ну да, я слышал о нем, но не  помню,  где  и  что.  -  Бауер  сердито
повернулся и взглянул прямо в лицо Уолли, и Уолли отвел глаза от дороги  и
посмотрел на Бауера. Губы у юноши слегка  кривились;  он  не  то  улыбался
Бауеру, не то издевался над ним. Он  ничего  не  сказал.  Только  спокойно
посмотрел на Бауера, и Бауер опустил глаза и отвернулся.
   - Поймите меня, - проговорил Бауер. - Я не хочу попасть из  огня  да  в
полымя. Я должен точно знать, что меня ждет спереди, прежде чем решиться.
   - Вам не о чем беспокоиться. Вы имеете дело со мной.
   - Да, но я ничего не знаю. Сейчас я у одного в лапах, а  когда  вырвусь
от него, попаду в лапы мистера Фикко. Какой же мне  смысл  лезть  куда-то,
чтобы потом мной распоряжался мистер Фикко.
   - Фикко даже не будет знать о вашем существовании. Вы  имеете  дело  со
мной.
   - А вам не придется сказать ему обо мне?
   - А зачем? Это сделка между мной и вами, а мне от вас ничего  не  надо.
Вы сами  знаете.  Попросите  только  вашего  хозяина  встретиться  с  вами
где-нибудь в укромном месте, даже не очень укромном, это необязательно,  -
в каком-нибудь уединенном ресторанчике или еще где-нибудь, где  вам  будет
удобнее. Можете даже не приходить туда, если не хотите.
   - И это все?
   - Все. Позвоните по телефону - я дам вам номер - и  скажите  тому,  кто
подойдет, - не называйте ни себя, ни вашего  хозяина,  -  просто  скажите,
чтобы Уолли был в такой-то час в таком-то месте. Словом, как вы условитесь
с вашим хозяином. Только не называйте его имени. И мы приедем туда  и  обо
всем переговорим; а когда заключим сделку, то скажем о вас,  и  это  будет
одно из наших условий. Вам совсем не нужно там быть. Мы изложим  ему  наше
предложение,  он  его  примет,  и  одним  из  условий  сделки  будет  ваше
увольнение.
   - И это все?
   - А что еще? Позвоните,  скажите,  где  должна  состояться  встреча,  и
повесьте трубку. После этого вы - свободный человек. Поезжайте на  зиму  в
Майами.
   - Я хочу стать на пособие и получить временную работу.
   - Делайте, что хотите. Меня это не касается. Я об этом  даже  знать  не
хочу.
   - Вы вчера вечером сказали еще что-то, я хорошо помню, что-то еще,  для
чего вы хотите видеть мистера Минча.
   - Хотим предложить ему кое-что.
   - Нет, еще что-то. - Бауер не глядел  на  Уолли.  Он  знал,  что  юноша
смотрит на него все с той  же  двусмысленной  улыбкой  на  полных  красиво
очерченных губах, но  сам  он  продолжал  смотреть  прямо  перед  собой  в
ветровое стекло.
   - Больше я ничего не говорил, - сказал наконец Уолли. - Да и не все  ли
равно? Вы сейчас слышали мое предложение, ну и отвечайте - да или нет.
   Бауер затряс головой и скорчился, словно от  боли.  Он  почти  зажмурил
глаза. - Не знаю, - сказал он. - Не знаю, нет... нет... не знаю.
   - Ладно. Будем считать,  что  вы  отказываетесь.  А  теперь,  с  вашего
разрешения, я хочу вернуться к Бойлу. - Уолли стал круто  заворачивать,  а
Бауер тревожно посматривал вправо и влево, и через заднее стекло.
   - Вчера вы говорили еще о чем-то, - сказал  Бауер.  -  Я  очень  хорошо
помню.
   - Может быть, вам показалось, будто я сказал что-то, чего  я  вовсе  не
говорил.
   "Вероятно, это так",  -  подумал  Бауер.  Он  почувствовал  облегчение,
прилив  безрассудной  радости.  Уолли  говорит  убедительно.  У  них  есть
предложение для мистера Минча. А мистер Минч не хочет их слушать.  В  этом
нет ничего странного для тех, кто знает мистера Минча. И  вот  они  готовы
заплатить тому, кто заманит мистера Минча куда-нибудь, где ему придется их
выслушать. Это вполне логично и ясно, и если прошлой ночью ему показалось,
будто тут кроется еще что-то, так произошло это, вероятно, потому, что  он
очень волновался; голова у него была забита, и он сам не понимал, что  ему
говорят и о чем он думает. Что же он теряет?  Если  даже  мистер  Минч  не
согласится на сделку с этими людьми, ну так, на худой конец, он разозлится
на Бауера за то, что тот его обманул и  заставил  их  выслушать.  В  конце
концов, он и так уж на него зол, хуже не будет.
   - Я дам вам телефон на случай, если вы передумаете, - сказал Уолли.
   - Хорошо. - Бауер вынул записную  книжку  и  карандаш  и  наклонился  к
освещенному щитку. - Запишите на чистой  странице,  чтобы  ее  можно  было
вырвать, после того как вы  позвоните,  -  оказал  Уолли.  -  Это  частный
телефон, и Фикко не хочет, чтобы о нем знали.
   - Понятно. - Это тоже было ясно и логично.
   Уолли остановил машину, чтобы Бауеру удобнее было писать. Бауер положил
книжку на колено, послюнявил карандаш и записал номер.
   - Это не значит, что я уже решил, - оказал Бауер.
   - Как вам угодно. Если решите, что нет, вы ничем не связаны, а если да,
позвоните и окажите только, когда я должен прийти и куда. Не называйте  ни
себя, ни своего хозяина, и  вы  будете  совершенно  ни  при  чем.  Скажите
только, чтобы я пришел. В конце концов, что вы теряете?
   - Вот я тоже так думаю. Хотя бы ради своей семьи я должен сделать  все,
что могу. - Если тут что-нибудь неладно, сказал себе Бауер, это  их  вина.
Жена и дети - вот кто во всем виноват. Все это только для них, и если  тут
что-нибудь неладно, они и будут отвечать. Но что тут может быть неладно?
   - Вам виднее, - сказал Уолли, - делайте, как для вас лучше.
   - Не для меня, а для моей семьи.
   - Ну для кого бы там ни было, - сказал Уолли.


   Груз  истории,  который  ложится  на  плечи  человека,  идущего   своим
повседневным путем, - нелегкий груз, но Бауер, как  и  большинство  людей,
никогда не замечал этого. Он никогда не думал о том, что и  он,  и  всякий
человек на земле каждую секунду своей жизни живет в общем потоке  истории.
Для него историей было не то, что происходило со всеми людьми, а то, о чем
пишут в школьных учебниках.  Исторические  судьбы  вершились  "тузами",  о
которых писали газеты и  которые  жили  в  правительственных  зданиях  или
стремились там жить. Пока они  были  живы,  они  были  хозяевами,  и  люди
прислушивались к их словам. Когда они умирали, их превращали в памятники.
   Был вечер вторника на второй неделе декабря 1934 года, и в этот вечер в
маленькой жизни маленького человека произошло событие, которое никогда  не
будет отмечено в анналах истории человечества. Маленький человек получил в
наследство чувство неуверенности, и с самой колыбели оно стало формировать
из него ребенка определенного склада. Он родился в мире, где царил бизнес,
превращенный в азартную игру; в этой игре выигрышем была нажива, а ставкой
- человеческая жизнь. Тут негде  было  почерпнуть  уверенность.  Напротив,
чувство  неуверенности,  с  которым  он  явился  на  свет,  могло   только
усугубиться в окружавшем его мире.
   Наконец,  в  жизни  маленького  человека  произошел  кризис,  произошло
событие, имевшее значение лишь для немногих. Один человек, пытаясь  спасти
деньги своего брата, подвел под арест служащих этого брата; их обвинили  в
судебно-наказуемом проступке, за что, в худшем  случае,  грозил  небольшой
штраф. Только один из этих служащих был  достаточно  подготовлен  историей
современного  мира  к  тому,   чтобы   полностью   отозваться   на   смысл
происшедшего.
   Для этого  человека  арест  оказался  событием,  которое  подытожило  и
сделало   осязаемой,   а   потому   понятной   и   сокрушающей,   трагедию
неуверенности. Чувство неуверенности сделало  его  ребенком  определенного
склада и, усугубляясь, вырастило из него  человека  определенного  склада.
Этот человек не видел избавления от неуверенности ни в чем, кроме  смерти.
Воля к самоуничтожению была сильна в нем, но чтобы совершить свое дело, ей
нужен был страх, пароксизм предельного страха. Только такой страх  обладал
бы достаточной силой,  чтобы  принудить  свою  жертву  уничтожить  в  себе
сначала любовь ко всему, что ценно в жизни, и любовь к жизни,  а  потом  и
самое жизнь. Тогда маленький человек,  чтобы  разжечь  свой  страх,  начал
выдумывать себе врагов и раздувать в  себе  ненависть,  чтобы  еще  больше
разжечь страх; он выращивал свой страх, лелеял  его,  питал,  оберегал.  В
конце концов страх обрел такую силу, что уже находил себе пищу во всем, на
что бы ни наталкивался. Звонок  у  входной  двери,  разговор  с  хозяином,
обещавшим  помочь  ему  вернуться  к  прежней  жизни,  жена,  дети,  отец,
общество, в  котором  он  жил,  -  все  питало  его  страх  и  становилось
устрашающим.
   И в этот критический момент бездарное, неполноценное существо,  жалкий,
безмозглый мальчишка пришел к маленькому человеку, и тот стал его слушать.
Вместо того чтобы не заметить его или обратить в пищу для  своего  страха,
вместо того чтобы отнестись к этому коварному, извращенному созданию  так,
как он относился ко всем людям, маленький человек слушал его  и  заставлял
себя ему верить.
   "Доверь мне свою беду, - сказал юнец. - Я помогу  тебе.  Делай,  что  я
велю, и у тебя больше не будет забот. Лучшая жизнь откроется перед  тобой.
Я уберу с пути твоих врагов и все, что ты ненавидишь. Дай мне  быть  твоим
вожаком. Ты не раскаешься".
   Маленький человек слушал, и странный процесс происходил в его мозгу. Он
не верил словам жены, не верил  словам  хозяина.  Он  не  верил  и  словам
мальчишки, но, как это ни удивительно, вместо того чтобы тотчас  по-своему
воспринять их и тем самым превратить  в  лишнее  орудие  своей  борьбы  за
самоуничтожение, он заставлял себя верить им.
   Что это - чудо,  случайность,  совпадение,  прихоть  ума,  воля  некоей
в