и, в одной  майке  и  в
домашних туфлях.
   Джонстон перенес свою деланную улыбку с детей на Бауера.
   - Я из конторы, - объяснил он. - Мне надо с вами поговорить.
   - Пройдите в комнату, - предложила миссис Бауер. - Ребята,  смотрите  у
меня! - Голос ее зазвучал громко и сердито. - Не сметь ходить за отцом!
   - Вы можете говорить со мной здесь, - сказал Бауер. - У нас с вами  нет
секретов. - Он  еще  не  сообщил  Кэтрин,  что  ушел  из  банка.  Джонстон
пристально посмотрел на него, и Бауер опустил  глаза.  -  Оставайтесь  все
здесь, - скомандовал он, - нет у меня  никаких  секретов.  -  Он  внезапно
ощутил потребность в присутствии семьи.
   Бауер сел за кухонный стол. Ему хотелось пересилить свое  беспокойство.
Для этого надо было принять непринужденную позу, облокотиться на стол,  но
мешала неубранная посуда. Локоть его на  мгновенье  повис  в  воздухе  над
грязными тарелками. Тогда  Бауер  откинулся  на  спинку  стула.  Руки  его
неловко свесились. Он поднял их и сложил на коленях.
   - Не пойму, чего это вы волнуетесь, - сказал Джонстон.  -  Мистер  Минч
велел мне передать, что хочет вас видеть в десять часов, только и всего.
   Миссис Бауер обошла стол, стала позади мужа и оперлась  на  спинку  его
стула. Дети  медленно  пошли  следом  и  сгрудились  за  ней,  внимательно
разглядывая Джонстона.  На  мгновение  Бауер  почувствовал  себя  в  своем
гнезде. Почувствовал, что они - одна  семья,  эти  человеческие  существа,
которых он собрал вокруг себя,  которым  дал  жизнь,  приют,  пищу,  чтобы
защитить себя от остальных людей.
   - Джо Минч? - спросил он. В голосе его звучал вызов.
   - Да, он самый, -  ответил  Джонстон.  -  А  разве  в  фирме  есть  еще
какой-нибудь мистер Минч?
   Бауер собирался с силами. Джо Минч -  это  то,  чего  он  больше  всего
опасался. Он собирался  с  силами,  чтобы  победить  страх.  Но  когда  он
попробовал выпрямиться, то голым плечом случайно прикоснулся к руке  жены.
Он подскочил от испуга, резко обернулся к жене и взвизгнул:
   - Оставьте меня в покое, ради всего святого! - сердито посмотрел  ей  в
лицо и вдруг с отчаянием подумал, что обращаться к  жене  бесполезно.  Все
равно она его не поймет.
   На окрик мужа Кэтрин отшатнулась. Дети зашевелились за ее спиной. Бауер
встал и повернулся к Джонстону:
   - Скажите мистеру Джо Минчу от моего имени, что я не приду. Я свободный
американец и поступлю так, как мне нравится.
   - Постой, постой, приятель. Я-то ведь  ничего  об  этом  не  знаю.  Мне
велено передать, я и передаю, так что на меня нечего злиться.
   - Буду злиться на кого мне угодно. Я свободный американец, и никто  мне
не смеет приказывать в моем собственном доме.
   Мальчик  заплакал  и  стал  тянуть  мать  за  подол.  Она   раздраженно
вырывалась, стараясь понять волнение мужа. Плач ребенка быстро  перешел  в
частые скрипучие звуки и затем в рев.
   - Молчи ты! - прикрикнула на него миссис Бауер и оттолкнула его ногой.
   Мальчик залился еще громче, кинулся к ней и вцепился ей в юбку.
   - О господи! - крикнул Бауер.
   Миссис Бауер подхватила мальчика  на  руки  и  стала  успокаивать  его,
ласково шепча ему что-то. Она не спускала испуганного взгляда с Джонстона.
Мальчик, всхлипывая, прижался головкой к ее плечу.
   - У меня машина внизу, - сказал Джонстон, - я могу вас подвезти,  а  то
идите одни, как хотите.
   Бауер дернул головой. Слово "подвезти" прозвучало в его ушах, как  удар
бича, - уж очень часто он слышал его в кино.
   - Скажите вашему Джо Минчу, - произнес он слабым визгливым  голосом,  -
чтобы он потрудился прийти сюда, если собирается меня прикончить.
   - Что это значит, в конце концов? - Джонстон  возмущенно  повернулся  к
миссис Бауер. - Ваш муж с ума сошел, что ли?
   Обе девочки вдруг тоже заплакали. Миссис Бауер не  ответила  Джонстону.
Она накинулась на детей:
   - Вы что это? - прикрикнула она на  них.  -  Не  понимаете  разве,  что
взрослые говорят о важных делах?
   Девочки уткнулись головой ей в юбку. Она пыталась их отстранить, а  они
упорно  старались  зарыться  еще  глубже.  Кэтрин   с   трудом   сохраняла
равновесие. Только одна рука была у нее свободна, другой она держала сына.
Тогда, схватив меньшую за плечо, она оторвала ее от себя,  потом  оторвала
вторую.
   - Противный, злой дядя, - хныкала старшая.
   Потом обе снова кинулись к матери и, отпихивая друг друга, стали жаться
к ее коленям, стараясь спрятаться как можно глубже. Теперь уже вся  тройка
дружно ревела.
   - Тише, тише! - закричал Бауер. - О господи Иисусе, заткнетесь  вы  или
нет, наконец! - Он повернулся, высоко взмахнул кулаком  и  изо  всей  силы
хватил им по столу. Чашка подскочила и опрокинулась, расплескав по клеенке
остатки кофе. Это его окончательно взбесило. - Молчать!  -  взвизгнул  он,
словно обращаясь к дребезжавшей на столе посуде, потом обернулся к жене  и
детям: - Уйми их, сию же минуту!
   Девочки все крепче  прижимались  к  матери.  Она  чувствовала,  как  их
маленькие тельца дрожат и отчаянно стараются как можно глубже зарыться  ей
в юбку. Чувствовала, как малыш силится запрятать голову в  ее  плечо.  Она
беспомощно взглянула на мужа:
   - Я их уведу отсюда, - сказала она.
   - Нет, - сказал Бауер, - ничего подобного! - Он еще не мог  примириться
с тем, что он одинок, что нет у него семьи, которая в трудную минуту  была
бы ему поддержкой и защитой, что он не дал ни жене,  ни  детям  стать  для
него настоящей семьей. - Это их  дом.  Пусть  уходит  он.  Все,  что  надо
сказать, я сказал.
   - Если вы сейчас наденете рубашку, - сказал Джонстон, - я вас подожду и
подвезу на машине.
   - Вот как? - сказал Бауер. Голос его потерялся в детском плаче. Он  сам
начинал чувствовать себя потерянным в этом многоголосом вопле. - Вот  как?
- отчаянно крикнул он. - Да? Вы так думаете? Ну так убирайтесь к  чертовой
матери, вы и ваш Джо Минч! - и он вышел из кухни.
   Джонстон посмотрел ему вслед. Потом перевел взгляд на детей.  Голова  у
него трещала от шума. Он улыбнулся миссис Бауер.
   - Я человек холостой, - сказал он. - К таким вот штукам не привык.
   Он не спеша пошел за Бауером. Прошел каморку,  где  спали  дети,  такую
узкую, что ему пришлось протискиваться боком между кроватью и  стеной,  за
ней оказалась другая такая же тесная каморка  -  спальня,  потом  клетушка
побольше - столовая, которой, видимо, пользовались редко, и очутился в так
называемой гостиной.
   Бауер сидел в кресле, в углу, мрачно уставившись на  пожарную  лестницу
за окном. Ощущение собственной беззащитности подымалось в нем,  накатывало
и распадалось брызгами, как морская волна.  Он  отдавался  этому  чувству,
погружался  в  него,  то  подымаясь  вверх,  то  стремглав   падая   вниз,
захлебываясь в водовороте, который слепил ему  глаза  и  сдавливал  горло,
будто его душили чьи-то цепкие руки. Шаги Джонстона так резко оборвали его
мысли, что он подскочил.
   - Куда вы лезете? - закричал он. - Как вы смеете вламываться ко  мне  в
дом!
   Но Джонстон был уверен в победе и знал,  что  ему  надо  лишь  спокойно
постоять, поговорить, и Бауер, конечно, сдастся.
   - И чего вы только сами себя расстраиваете? - уговаривал он  Бауера.  -
Бросьте дурака валять. Поедем со мной, послушаете, что вам скажет Джо. Что
вы от этого теряете?
   - Если я ему нужен, он знает, где меня найти. Какое он имеет право  мне
приказывать?
   - Да разве это приказание,  если,  человек  хочет  с  вами  поговорить,
сказать вам что-то? Зачем же понапрасну сердить его?
   Бауер не ответил. Высоко подняв голову и крепко  сжав  губы,  он  опять
посмотрел в окно. К нему снова вернулось ощущение, словно его настигает  и
уносит волна. И вдруг ему показалось, будто он  давно  знал,  что  к  нему
явится человек от Джо Минча и скажет, что тот требует его  к  себе,  а  он
будет упорствовать, но потом сдастся и пойдет.
   - Хорошо, - сказал он, наконец, - послушаем, что он скажет. Но если  он
вздумает командовать мной, он еще об этом пожалеет. Вот увидите.
   Джонстон, стоя в дверях спальни, смотрел, как  Бауер  одевается.  Когда
Бауер открыл дверцу стенного шкафа, Джонстон изумился: в шкафу  был  такой
образцовый порядок, какого он никак не ожидал,  гляди  на  всю  обстановку
дома. Галстуки были аккуратно  сложены,  башмаки  поставлены  на  колодки,
шляпы убраны в картонки. Все белье было разложено по полкам, а не  свалено
в  кучу,  кое-как.  Это  был  оазис  среди  общего   домашнего   хаоса   -
свидетельство  одиночества  Бауера  в  собственной  семье.  Шкаф  был  его
владением. Всем остальным в доме ведала Кэтрин.
   Мужчины  вышли  на  кухню.  Джонстон  снял   с   гвоздя   свою   шляпу.
Угомонившиеся было дети при виде мужчин снова вцепились в юбку матери.
   - Я еду в город, - сказал Бауер.
   Кэтрин озабоченно посмотрела сначала на Джонстона, а потом  на  Бауера.
Ее взгляд дольше задержался на лице  мужа.  Это  был  беспокойный  взгляд,
полный  заботы  и  нежности,  смирения  и  одиночества,   просительный   и
встревоженный взгляд. Бауер не заметил его. Он  старательно  отворачивался
от жены.
   - Ну что ж, - сказала она неуверенно, - я думаю, может, это и лучше.
   - Какое мне дело, что ты думаешь, - отрезал Бауер. - Мне наплевать, что
ты думаешь или не думаешь и думаешь ли вообще, так что помолчи лучше!
   Лицо Кэтрин залила краска негодования. И все же выходка Бауера, видимо,
не очень ее удивила. Казалось даже, что она этого ждала. Она, конечно,  не
могла знать, как подействовало на Бауера то, что она не умела создать  ему
достойную обстановку, что на столе  стояла  грязная  посуда,  что  она  не
сумела унять детей, а главное то, что она не сумела решительно вступить  в
борьбу против Джонстона и избавить от нее мужа. Бауер объяснить  ей  этого
не мог, потому что сам не отдавал себе ясного отчета, а она этого знать не
могла. Редко когда она догадывалась, почему он ее шпыняет. Да и сам  Бауер
почти  никогда  этого  не  понимал.  Но  для  нее  такое  обращение  стало
привычным.
   Бауер вышел  раньше,  чем  Кэтрин  нашла  слова,  чтобы  выразить  свое
негодование, но Джонстон мельком на нее взглянул. Он  увидел  на  ее  лице
гнев и увидел страх. Ему хотелось как-то утешить ее, но так  ничего  и  не
придумав, он с виноватой улыбкой отвернулся и стал спускаться по  лестнице
вслед за Бауером.
   Пока мальчуган бегал менять деньги, чтобы получить свои десять  центов,
Бауер молча дожидался в машине,  уткнувшись  носом  в  воротник.  Джонстон
терпеливо стоял на тротуаре, на ветру, ни о чем  не  думая,  желая  только
одного - чтобы скорее вернулся мальчишка, потому что ноги  у  него  начали
стынуть.
   Мальчишка, оказавшийся хитрецом и оптимистом, вернулся с пятью монетами
по пять центов. Две монеты он взял  себе,  а  остальные  отдал  Джонстону.
Потом  остался  стоять  против  него  с  просительной   улыбкой   честного
пай-мальчика. Джонстон посмотрел на свои пятнадцать центов.  Он  уже  было
хотел сжать  кулак  и  опустить  деньги  в  карман,  но  вдруг  совершенно
неожиданно для себя отдал их мальчику. Ему припомнились дети Бауера, и это
его растрогало. Он слишком мало в чем разбирался, чтобы  в  жалкой  судьбе
детей Бауера, - в их сиротстве при отце с матерью,  в  их  одиночестве,  -
винить мир бизнеса, в котором принуждены были жить их родители. Он  просто
жалел всех детей.
   - Эх, напал ты, парень, на простака! - сказал он.
   Мальчик взял деньги и одним прыжком подскочил к машине,  чтобы  открыть
перед Джонстоном дверцу.  Ему  казалось,  что,  подрабатывая  какую-нибудь
мелочь таким путем, он поступает  честно,  хорошо  и  во  всех  отношениях
похвально. И даже то, что он разогнал своих товарищей,  оказалось  кстати,
теперь можно все деньги проесть самому и ни с кем не поделиться.


   Джо тоже был уверен в  победе.  Он  внимательно  и  терпеливо  выслушал
Бауера и только изредка вставлял замечания о том, что он хотел бы избежать
всяких трений в конторе, что он стремится к тому, чтобы всем было  хорошо.
Когда  Бауер  выговорился  и  Джо  почувствовал,  что  все  упорство   его
испарилось и остался один только  страх,  Джо  внезапно  сказал  ему,  что
напрасно он сам накликает на себя беду.
   - Мы пошли вам навстречу, вы это очень хорошо знаете, - сказал он, - но
терпенье наше может лопнуть, и мы предупреждаем  вас,  -  как  вы  с  нами
поступаете, так и мы с вами поступим.
   - Что вы сделаете? - спросил Бауер.
   Джо помолчал.
   - Сейчас мы в таком положении, - сказал он, - что нам  нужна  поддержка
всех наших служащих, особенно тех, кто занимает  ответственную  должность,
как, например, вы.
   - Вы не можете заставить меня остаться! - вскрикнул  Бауер.  -  Как  вы
можете меня принудить? Что вы хотите сделать?
   Снова наступило молчание.
   - Я хочу быть другом своих служащих, - сказал Джо. - Я убежден, что  со
временем мы будем с вами дружно работать. Я не хочу быть хозяином, который
приказывает сделать то-то и то-то. Я хочу быть таким хозяином, у  которого
служащие сами все делают, по собственному желанию.
   - Если я сейчас встану и уйду отсюда, как вы можете меня удержать?  Что
вы сделаете, чтобы меня удержать? Если я сейчас возьму  и  скажу,  что  не
останусь, и выйду отсюда?
   Джо на секунду призадумался.
   - Вы как-то все принимаете шиворот-навыворот, мистер  Бауер,  -  сказал
он, наконец. - Если у вас там какие-нибудь трения с  Лео,  я  сделаю  все,
чтобы это уладить. Брат - человек разумный, не может того быть,  чтобы  вы
не сговорились. Ведь вы давно с ним работаете.
   - Нет! Я отказываюсь. Вот и все.
   Джо пристально смотрел на Бауера. Он сидел слегка наклонившись вперед и
не менял положения, пока Бауер не опустил глаза. Тогда, не повышая голоса,
он четко и ясно сказал:
   - Вы сделаете так, как я велю, мистер Бауер,  иначе  мне  придется  вас
убить.
   Бауер отвернулся. Голова его была опущена. Он, казалось,  смутился.  Он
ожидал чего-нибудь подобного с той минуты, как, поступив на работу к  Лео,
связался с гангстерами. Он думал, что когда ему  это  скажут,  -  так  вот
коротко и ясно скажут, - он умрет. Вскрикнет и умрет. А теперь он даже  не
испугался. Кроме неловкости, он ничего  не  ощущал.  Лицо  его  горело  от
стыда.
   - Видите, - сказал Джо, -  я  с  вами  вполне  откровенен.  Сегодня  же
возвращайтесь на работу и бросьте артачиться. Тогда все будет хорошо.
   Бауер не мог поднять головы. В груди у него  что-то  накипало,  он  это
чувствовал и чувствовал, как  отвисают  его  разгоряченные  щеки.  Мурашки
поползли по рукам и  ногам,  потом  по  всему  телу.  Потом  дрожь  волной
пробежала по спине, залила мозг и забурлила в затылке.
   - Ну, как? - спросил Джо. - Договорились?
   Бауер  встал.  Ноги  были  как  ватные.  Поднимаясь,  он  вынужден  был
опереться руками на стул. Джо протянул ему руку, и Бауер прикоснулся к ней
безжизненными пальцами.
   - Мы не хотим никаких неприятностей, - сказал Джо. - Если у  вас  будут
недоразумения с Лео или с кем бы то ни было, сообщите мне, и я приложу все
усилия, чтобы это уладить. - Он потрепал Бауера по плечу и выпроводил  его
за дверь, и в эту среду Бауер работал.




        "ЧАСТЬ ПЯТАЯ. БИЗНЕС ПРАВОСУДИЯ"


        "1"

   На следующее утро, в четверг, в начале одиннадцатого кто-то позвонил  в
Главное полицейское управление и высоким, срывающимся от волнения  голосом
заявил, что в квартире под ним, на Эджком авеню, - лотерейный банк.
   - Минутку, - ответил полисмен у коммутатора. - Линия капитана  Фоггарти
занята. Не вешайте трубку. - Но  оказалось,  что  он  говорит  в  пустоту.
Неизвестный дал отбой.
   Четверть часа спустя тот же  срывающийся  от  волнения  фальцет  вызвал
капитана Фоггарти и, когда их  соединили,  опять  сообщил,  что  в  нижней
квартире кто-то содержит лотерею.
   - Я человек семейный, у меня жена, дети.  -  Высокий  голос  дрожал.  -
Мне-то ничего, но куда это годится... Разве позволительно, чтобы на глазах
у детей творились такие вещи?
   Волнение неизвестного злило Фоггарти.
   - Нельзя ли без истерики! - бросил он в трубку.
   - Как? Что вы сказали, простите, я не расслышал. Как? Что?
   - Я сказал: говорите спокойнее и дайте мне записать.
   Капитан записал адрес банка,  спросил  имя  неизвестного  и  когда  тот
явится с письменной жалобой.
   - Вы что это? - Голос испуганно задребезжал в  трубке.  -  Хотите  меня
заманить?
   - Да успокойтесь вы, -  сказал  Фоггарти.  -  Куда  заманить?  Чего  вы
сдрейфили?
   В тишине  кабинета  капитан  услышал  собственный  голос.  Тишина,  как
зеркало, отражала  звуки.  Грубые  слова,  сказанные  резким  голосом,  не
понравились ему. Против всех  правил  полицейской  работы  Фоггарти  сразу
сбавил тон.
   - К нам то и дело обращаются с такими заявлениями, - сказал  он.  -  Ну
что вам стоит приехать, это же чистейшая формальность; мы по крайней  мере
будем знать, что это не шутка, а то нам уж очень часто приходится выезжать
зря.
   По  безучастному  молчанию  аппарата  Фоггарти  понял,  что  говорит  в
пустоту.
   - Алло, - сказал он и подождал. - Эй, вы там, алло, черт вас возьми!  -
и стал дергать рычаг.
   Дежурный у коммутатора ответил:
   - Ваш собеседник повесил трубку, капитан.
   - Черт вас побери, - заорал Фоггарти, - какого дьявола вы разъединяете!
   - Да нет, сэр, - возразил дежурный, - он сам повесил трубку. Ваша линия
и сейчас соединена, а он повесил трубку. Он уже второй раз так делает.
   Молодой,  исполненный  служебного  рвения  голос   дежурного   разозлил
Фоггарти не меньше, чем испуганный голос  неизвестного.  Испуганный  голос
означал для него срочную работу, голос же, исполненный служебного  рвения,
говорил о честолюбии.
   - Мне показалось, что он здорово напуган, - сказал полисмен,  -  верно,
боялся, что, если долго будет висеть на телефоне, мы установим его номер.
   Фоггарти был уже  староват  для  своей  должности,  и  люди  напористые
внушали ему опасение.
   - Впредь извольте заниматься своим делом и не фантазировать, -  отрезал
он. - Мне нужно, чтобы меня правильно соединяли и не разъединяли во  время
важных разговоров, а ваши фантазии мне ни к чему.
   Дежурный у коммутатора тоже начал злиться.
   - Есть, сэр, - сказал он. - Что я могу поделать, если он бросил трубку?
- Он помолчал, не зная, стоит ли  попытаться  еще  раз  поразить  капитана
своей расторопностью, и обиженной скороговоркой продолжал: - По  разговору
он не похож на негра, а говорит, что живет в негритянском квартале.
   Капитану это не пришло в голову. Теперь он ухватился за эту  мысль,  но
она столкнулась с привычным для  него  страхом  перед  "напористостью",  и
после недолгой борьбы страх, как всегда, победил.
   - Откуда вы знаете адрес? - заорал Фоггарти. - Вы что, подслушиваете?.
   - Нет, сэр. Что вы, сэр! Он мне  сказал  свой  адрес,  когда  звонил  в
первый раз. Ваша линия тогда была занята.
   - Будете подслушивать разговоры начальников - вылетите вон... Ясно?
   - Есть, сэр. Я не подслушивал, сэр. Никогда не  подслушиваю,  сэр.  Это
несправедливо, сэр, ведь я только что вам объяснил.
   - Ладно. Хватит. И зарубите себе на носу, что я вам сказал. -  Фоггарти
повесил трубку и, гневно уставившись  на  аппарат,  подумал:  "Поставлю  я
этого ретивого сукина сына на место".
   Коммутатор то и дело вызывали. В короткие передышки дежурный размышлял:
"Этот толстопузый Фоггарти расселся там  наверху,  распустил  свое  жирное
брюхо, да еще придирается, сам не зная, к чему".


   Честолюбивый дежурный  заставил  капитана  Фоггарти  призадуматься  над
полученным доносом о  лотерее.  Лотереи,  собственно,  в  его  ведение  не
входили. И если бы его не заставили задуматься, он, конечно, ничего бы  не
предпринял, разве только ему подали бы официальную письменную жалобу. Но и
тогда он ограничился бы  тем,  что  переслал  бы  ее  начальнику  районной
сыскной полиции капитану Миллетти. Но чем больше он размышлял, тем труднее
ему было закрыть глаза на перспективы, которые  от