Но только говорю в последний раз: ты от меня ничего,  кроме  добра,
не видел. Никогда ничего, кроме добра,  не  видел.  И  лучше  ты  меня  не
доводи, не то я вышвырну тебя из дому, вышвырну на  улицу  -  там  тебе  и
место. Ты форменный бандит, вот ты кто!
   Лео взмахнул руками, опустил их, отвернулся и,  уставясь  на  кастрюлю,
старался овладеть собой. Потом сказал:
   - Я хочу ужинать, - и пошел к буфету за тарелкой.
   Циферблат будильника смотрел Джо прямо в лицо. Он вздрогнул и  поспешно
отвел от него взгляд. Он уже не думал,  только  чувствовал.  Все,  что  он
натворил  в  своем  беспокойном  шатании  по  улицам,  все  его  поступки,
перечисленные и названные по имени, потрясли его. Они  представлялись  ему
совсем иными, когда он их совершал и когда после о них  думал.  Теперь  он
почувствовал, что ошибался, что прав Лео, а не он.
   Лео видел его поступки так, как видело их общество, а  общество  должно
видеть правду. И если ему, Джо, эти страшные, отвратительные  преступления
раньше казались всего-навсего проступками, которые он  совершал  невольно,
не по своей охоте, а  потому  и  не  чувствовал  за  собой  вины,  то  это
получалось только потому, что сам он  не  был  частицей  общества.  Только
потому, что он был выброшен из этого общества; теперь это стало ему ясно.
   Желание  бежать  охватило  его.  Бежать  -  ибо  он  почувствовал  себя
отщепенцем, которого все ненавидят и который  ненавидит  всех.  Бежать  от
страха перед Лео, которому все известно, от своей  ненависти  к  нему,  от
полисмена, от бармена, от Шорти. Все тело рвалось отделиться от  пола,  но
мысли, спутавшись в клубок, парализовали волю. И он стоял,  прикованный  к
месту, раздираемый всеми страхами и всеми злобами  и  еще  какой-то  новой
боязнью перед новыми, неведомыми преступлениями, которые  за  дверью  дома
подстерегают отщепенца без гроша в кармане.
   Он все стоял на том же месте, дрожа от волнения. Он смотрел на  Лео,  а
сам напряженно прислушивался,  не  раздаются  ли  уже  шаги  полисмена  на
лестнице,  и  в  голове  у  него  словно  отрывалось  что-то   и   куда-то
проваливалось. Внезапно с его губ сорвались слова. Он не понимал,  что  он
говорит. Он крикнул что-то, и сам не расслышал что. Он понимал только, что
кричит и что кричать нельзя. Нужно упасть перед Лео на колени и вымолить у
него денег и убежать от полисмена.
   - Нет! Ругайся не ругайся - все равно на этот раз ты  так  от  меня  не
отделаешься! - орал он. - Нет! Нет!
   Лео ставил тарелку на стол. Он рывком повернулся к Джо.
   - Я предупреждал тебя, - сказал он с яростью.
   - Нет, нет! Слышишь - нет! - Каждый мускул на  лице  у  Джо  дрожал,  а
взгляд был прикован к Лео. - Ты не отделаешься тем, что будешь все  валить
на меня. Это ты  виноват.  Ты  украл  мои  деньги.  Подавай  их.  Слышишь,
подавай! Я убью тебя, если не отдашь!  -  Джо  схватил  со  стола  тяжелую
фарфоровую сахарницу.
   - Я предупреждал - не выводи меня из терпения, - сказал Лео.
   - Видишь это? - Джо поднял сахарницу, посмотрел на нее,  понял,  что  у
него в руке, и посмотрел на Лео. -  Отдавай  мои  деньги,  вот  и  все!  -
крикнул он. - Слышишь! Отдавай, или я убью тебя.
   Лео испугался. Выпрямившись и вытянув руку, он указал на дверь.
   - Убирайся вон из моего дома, - сказал он.
   - Нет, не уйду. - Джо поднял  сахарницу  над  головой.  -  Отдавай  мои
деньги! Последний раз: отдавай мои деньги!
   Джо хотелось убить. Сахарница тряслась и звенела, словно рвалась у него
из рук. Лео поверил, что Джо сейчас швырнет сахарницей  ему  в  голову,  и
присел. Лицо  его  исказилось  от  страха.  Джо  увидел  лицо  брата,  его
вытаращенные глаза, - и вдруг почувствовал, как из  груди  у  него  рвется
вопль, и швырнул сахарницу об пол. Потом подскочил на месте, изо всей силы
топнув обеими ногами. Комната заходила ходуном.
   - Отдавай мои деньги! - взвизгнул Джо.
   Он  подбежал  к  плите.  Сахарница  не   разбилась.   Она   покатилась,
подпрыгивая, и сахар рассыпался по полу. Он заскрипел у  Джо  под  ногами.
Этот скрип тысячью иголок вонзился ему в уши. Джо схватил с плиты кастрюлю
с супом и что было сил швырнул ее об стену. Она ударилась с треском, обдав
стену супом, и полетела на пол, а Джо смотрел прямо перед собой  и  ничего
не видел.
   - Я убью тебя! - крикнул он снова и со всей силой ударил ногой о плиту.
Боль обожгла ногу и разлилась по телу, и он ударил еще и еще и,  взвыв  от
боли, продолжал колотить о плиту ногой, с каждым ударом воя все  громче  и
громче.
   Лео глядел на Джо во все глаза.
   - Что с тобой, Джо? -  спросил  он.  Голос  его  звучал  сдавленно.  Он
медленно направился к Джо; в глазах у него было смятение.
   - Джо, - сказал он. - Ты попал в беду. Джо, дружище?
   - Не подходи!
   Лео остановился.
   - Отдавай деньги, вот и все!
   - Что с тобой стряслось, Джо? Расскажи мне.
   Джо беспомощно  огляделся  вокруг.  Казалось,  он  искал,  что  бы  еще
изломать, исковеркать. Будильник бросился ему в глаза - было уже  четверть
девятого - и сберегательная книжка на  столе;  Джо  подскочил  к  столу  и
схватил книжку.
   - Отдавай мою долю - крикнул он, - или я разорву эту книжку к черту!
   - Ну, ну, ты смотри! - Лео старался придать своему голосу твердость, но
в нем было слишком много тревоги за Джо.
   Еще до прихода Лео Джо положил на стол ножи и вилки. Внезапно он  сгреб
их и швырнул в окно.  Раздался  треск,  стекло  рассыпалось  на  множество
звенящих осколков.
   Братья стояли, глядя друг на друга. Глаза у обоих потемнели от  страха.
Ножи, вилки и осколки стекла упали на пожарную лестницу,  и  слышно  было,
как они со стуком и звоном скачут по ступенькам  или,  проваливаясь  между
ними, падают вниз и ударяются об асфальт.
   - Ну! - крикнул Джо. - Доволен ты теперь? Вот до чего ты меня довел!
   Лео хотел что-то ответить, но не успел. Джо бросился к двери,  все  еще
сжимая в руке сберегательную книжку. Слова уже готовы были сорваться у Лео
с языка,  но  дверь  захлопнулась,  и  он  услышал  шаги  брата.  Джо  так
стремительно бежал вниз,  что  казалось,  будто  что-то  очень  тяжелое  с
грохотом скатывается с лестницы.


   "Сумасшедший мальчишка, - подумал Лео. - Чуть не убил меня".  Он  начал
подметать рассыпанный по полу сахар и осколки стекла. "Что с ним станет, с
таким оголтелым?" - думал он и достал тряпку, чтобы вытереть  разлитый  по
полу суп.
   В то время как Лео подтирал пол, Джо спешил к товарной станции на  реке
Гарлем.  Он  залезет  в  товарный  вагон  и  проберется   на   Запад.   "В
Канзас-Сити", - думал он и недоумевал, зачем, собственно, это ему нужно  и
что он там будет делать, и все-таки говорил себе:  "Нет  такого  человека,
который помешал бы мне пробраться в Канзас-Сити".
   А Лео, ослабев от страха, думал: "Вылил мой ужин на пол,  оставил  меня
голодным, все изломал в доме, да еще, видите ли, я виноват. Что же это  за
человек?"
   Джо ждал, лежа у полотна. "Если кто вздумает мне помешать, получит, как
Лео".
   Лео обмыл кусок мяса и сделал себе сандвич, но есть ему не хотелось. Он
постоял,  растерянно  глядя  на  сандвич,  приминая  его  пальцами,  потом
спустился вниз искать Джо.
   Шорти стоял у подъезда и, увидав Лео, подошел к нему.
   - Ваш брат дома, мистер?
   - Нет, - ответил Лео.
   Клочки сберегательной книжки белели на тротуаре; в сточной канаве  тоже
валялись обрывки. Все страницы были вырваны, скомканы, растоптаны. Обложка
разорвана пополам. Лео тщательно подобрал все клочки.
   - Когда он придет, - сказал Шорти, -  передайте  ему,  что  я  даю  еще
неделю сроку. Скажите только: Шорти  просил  передать,  что  подождет  еще
неделю, но не больше.
   - Ты к нему не лезь, - сказал Лео. - Он хороший малый, и ты оставь  его
в покое; и ты, и вся твоя шайка. Если ты еще хоть взглянешь на него, я вас
всех в тюрьму упрячу, понял?
   А Джо в это время сидел в пустом товарном  вагоне.  Он  сидел,  опустив
голову на руки; раскачиваясь в такт с подрагиваниями вагона,  он  думал  о
том, что полисмен, верно, уже пришел и объясняется с Лео. Джо слышал скрип
сахара под ногами, и этот звук проникал до самого его  сердца.  Он  слышал
звон разбитого стекла, и ему казалось, что это звенит у  него  внутри.  Он
видел себя на  тротуаре  перед  домом:  он  рвал,  комкал,  топтал  ногами
сберегательную книжку.
   И всякий раз, как он  вспоминал  что-нибудь  скверное,  что  он  сделал
брату, его корчило, как от боли, и  он  старался  пересилить  эту  боль  и
говорил себе: вот он разбогатеет, вернется из Канзас-Сити домой и покажет,
кем он стал, - один, без его помощи.
   "Все будет хорошо, - думал Джо, - как только он  перестанет  надо  мною
верховодить".
   Лео стоял на пороге своей квартиры. Он чувствовал, что Джо не вернется.
Тишина в квартире казалась ему живой - она  шевелилась  и  надвигалась  на
него.
   А Джо сидел, уткнувшись головой в руки, закрыв руками глаза.  Но  глаза
были открыты, и лицо Лео маячило перед ним, желтое и потное; губы дрожали,
а глаза бегали, как зверьки в клетке. Джо закрыл глаза и  замер,  стараясь
не качаться в такт вагону. Лицо Лео исчезло.
   "Все будет хорошо, - сказал себе Джо, - когда я о нем позабуду".


   Отныне врагом Лео стало одиночество. Он долго ждал, что Джо вернется, а
потом съехал с квартиры  и  снял  комнату  со  столом  в  одной  семье  по
соседству.
   Ему сдали комнату, освободившуюся после женитьбы Гарри,  сына  хозяйки.
Потом в течение двух лет вся семья  ждала,  что  Лео  сделает  предложение
Сильвии, и Сильвия тоже ждала.
   Когда Лео думал о Сильвии, он называл ее про себя "самой что ни на есть
домовитой красоткой". У нее было круглое лицо и  небольшие  круглые  карие
глазки,  и  волосы  обрамляли  ее  лицо  круглым  каштановым  валиком.  Ее
хозяйственные  таланты  были  под  стать  ее  красоте.  Они  были  так  же
внушительны, надежны и привлекательны. Но если Лео и тянуло к Сильвии,  то
вместе с тем он не чувствовал никакой потребности жениться на ней или хотя
бы полюбить ее. Единственно, что ему нужно было, -  это  подавить  в  себе
неуверенность. Жить  в  семье,  где  на  него  смотрят  как  на  полезного
человека, делать нечто полезное и  тем  завоевывать  симпатию  и  уважение
окружающих или, по крайней мере, их невраждебное безразличие, - этого было
с него довольно. Поэтому он и не догадывался, что Сильвия хочет  выйти  за
него замуж или что он сам мог бы захотеть жениться на ней.
   Но однажды, помимо его воли, дело приняло  иной  оборот.  Как-то  после
ужина чувство благодарности, вызванное ощущением довольства, побудило  его
сказать матери Сильвии:
   - Мне теперь и не верится даже, что я ваш жилец, - я совсем врос в вашу
семью.
   - Правильно, - сказал отец Сильвии, - вы занимаете комнату Гарри и  его
место в семье.
   Но миссис Коппер оказалась расторопней своего супруга.
   - Да, да, - сказала она. - Придет время, когда вас и не зазовешь к нам.
   - Да куда же я от вас уеду? - засмеялся Лео. - Разве что  вы  вздумаете
повысить плату, а иначе я до самой смерти буду жить здесь; я к вам прирос,
как ноготь к пальцу.
   - Ах, не говорите, - сказала миссис Коппер. - Я знаю нашу Сильвию.  Она
захочет быть хозяйкой в собственном доме.
   Улыбка сползла с лица Лео.
   - Мама! - крикнула Сильвия, но тут же овладела собой. - Какое это имеет
отношение к Лео? - спросила она. Она видела, что Лео в  смущении  нагнулся
над тарелкой, и, сердито тряхнув головой, потупила глаза.
   Миссис Коппер пропустила мимо ушей слова дочери. Она наклонилась к Лео.
   - Вы должны это понимать, если хотите быть счастливы с нею,  -  сказала
она. - Моя Сильвия не из тех ветрогонок, которым все равно, где жить, хоть
бы в меблированных комнатах. Прошлась тряпкой, махнула половой  щеткой,  и
ладно. Сильвия - домовитая девушка, настоящая хозяйка. Это у нее в крови.
   - Да перестань же! - крикнула Сильвия. - При чем здесь Лео? Перестань!
   - Н-да...  -  Лео  принужденно  засмеялся.  -  Что  здесь,  собственно,
происходит? Сдавайся, руки вверх?
   - Полюбуйтесь-ка! - Голос мистера Коппера и его вытянутый  указательный
палец колыхались от восторга. - Покраснел-то как!  Словно  это  его  замуж
выдают!
   Сильвия вскочила из-за стола.
   - Мне тошно вас слушать! - закричала она.  Ее  высоко  поднятая  голова
дрожала. Сильвия старалась держать ее прямо, и от этого вены у нее на  шее
вздулись. - Всех вас тошно слушать! Всех до единого. Меня  просто  с  души
воротит. - Она выбежала из кухни, где все семейство сидело  за  столом,  и
скрылась в гостиной.
   Лео тоже встал и растерянно смотрел ей  вслед.  Потом  с  убитым  видом
вернулся к  столу.  Мистер  Коппер  посмеивался,  миссис  Коппер  казалась
недовольной. Лео не прочел сочувствия на их лицах. Они, конечно, нисколько
не заботились о нем, и он вдруг понял, что сразу наживет себе врагов в  их
лице, если обидит Сильвию,  и  что  теперь  он  должен  либо  жениться  на
Сильвии, либо съехать с квартиры. "Куда же я пойду? - подумал  он.  -  Где
будет мой дом?" Он вспомнил, как одиноко было в его квартире после бегства
Джо.
   - Вы все испортили, - сердито сказал он мистеру Копперу.
   - Ладно, ладно, - сказал мистер Коппер. - Чем же это мы все испортили?
   В ту ночь, когда Джо ушел, Лео лежал, свернувшись комочком в постели, и
широко раскрытыми глазами глядел в  темноту.  Он  не  плакал,  потому  что
боялся, как бы тишина не стала еще слышней. Теперь ему  припомнилось,  как
он удерживал рыдания и глотал слезы, прежде чем они успевали  скатиться  в
темноту.
   - Вы довели ее до слез, - сказал он мистеру Копперу. - Ну  разве  можно
так грубо!
   - Ничего, слезы глаза моют, - ответил мистер Коппер.
   Лео торопливо прошел за Сильвией в гостиную. Он не успел даже ни о  чем
подумать, он просто бежал от враждебных лиц, от  враждебного  одиночества.
Сильвия стояла посреди комнаты, утирая слезы маленьким платочком,  который
сама подрубила и вышила.
   - Что вы должны о нас подумать, мистер Минч! - сказала она.
   Это официальное обращение ошеломило Лео.  Он  сразу  почувствовал  себя
чужим в доме, и былое ощущение неуверенности снова  овладело  им.  Прошлое
представлялось ему беспросветным мраком, и этот мрак  надвигался  со  всех
сторон,  подступал  к  нему  ближе  и   ближе,   неслышно,   как   хищник,
подкрадываясь на мягких лапах.
   - Мистер Минч - так звали моего отца, - сказал он. - Меня зовут Лео.
   Одиночество  душило  его,  клубком  подкатывало  к  горлу.   Он   начал
задыхаться и, словно ища опоры, схватил Сильвию за руку.  Едва  коснувшись
ее руки, он понял, что происходит, и тут же почувствовал, что  это  должно
быть иначе. Должна быть любовь. Лицо его сморщилось, и на глазах выступили
слезы.
   - Видите, - сказал он моргая. - Вы плачете, и я тоже плачу.
   Сильвия отвернулась, уткнула нос в платок  и  снова  расплакалась.  Лео
нерешительно притянул ее к себе.
   - Если вы будете так плакать, - сказал он, - я тоже  выплачу  себе  все
глаза.
   - Что вы должны о нас думать! - сказала она сквозь слезы.
   Лео поцеловал ее.
   - Что я думаю? Я думаю, Сильвия... я думаю... - Он опять поцеловал  ее.
Его губы скользнули по щеке, прижались к ее губам.
   Сильвия уперлась кулаками ему в  грудь,  стараясь  оттолкнуть  его,  и,
откинув голову, вертела ею из стороны в сторону, уклоняясь от поцелуев.
   - Я не хочу вашей жалости, -  сказала  она,  вырываясь.  -  Пожалуйста,
прошу вас! - вскрикнула она.  -  Оставьте  меня!  Сейчас  же,  сию  минуту
оставьте меня!
   Лео прижал Сильвию к себе так крепко, что  ее  кулаки  вдавились  ей  в
грудь, причиняя боль. Он зажал ее голову в  ладонях,  притянул  к  себе  и
поцеловал в губы с такой силой, что почувствовал губами ее зубы.  Ощущение
мрака покинуло его, как страх покидает человека, вступившего в бой.


   Они поженились, но еще долго спустя у Лео порой мелькала мысль, что все
это должно бы быть по-иному. Должна быть любовь. "Да,  да,  -  твердил  он
себе. - Это не вздор. Должна быть любовь". Он никогда не верил, что  любит
Сильвию. Среди разнообразных чувств, которые она в нем вызывала, он не мог
отыскать любви. В лучшем случае он допускал, что мог бы полюбить ее,  если
бы все с самого начала сложилось по-другому.


   Джо вернулся домой, пробыв в отлучке двадцать два  года.  На  этот  раз
причиной разрыва между братьями оказалась Сильвия.
   Джо  немало  поскитался  по  свету  и  все  же  нигде  не  мог   осесть
по-настоящему; в конце концов, в 1915 году, он отправился в  Канаду,  где,
по слухам, была нужда в рабочих, и однажды утром проснулся солдатом  армии
его величества.  До  этого  он  тосковал,  чувствовал  себя  отщепенцем  и
частенько напивался. Так оно было, но Джо изобразил все совсем по-другому.
Он сказал, что просто был мальчишкой, сосунком, как все прочие.  На  самом
же деле он пил и буянил, но даже в те минуты, когда он глушил  свою  тоску
вином, и орал, и безобразничал, и спал с девчонками, и храбрился, и уверял
себя, что он счастлив, - даже в эти минуты ему казалось, что  все  смотрят
на него отчужденно, и стыдился своих лохмотьев. Он пошел  в  армию,  чтобы
приобщиться к человечеству. Он взял винтовку и пошел убивать,  чтобы  люди
видели, что он тоже человеческое существо. Но и из этого ничего не  вышло,
ибо, как только перестали  убивать  и  Джо  отложил  винтовку,  он  тотчас
увидел, что люди по-прежнему смотрят на  него  как  на  опасное  животное,
которое нужно кормить.
   Во Франции он женился и осел там со своей "военной" женой, потому что в
Америке он никому не был нужен, а французы, как ему казалось, должны  были
испытывать благодарность к союзнику и помочь ему выбиться в люди. Но и  из
этого тоже ничего не вышло.  Французы  слишком  хорошо  знали  цену  своим
деньгам. Кончилось все тем, что Джо пустил  в  ход  приданое  жены,  чтобы
оплатить проезд "домой" в третьем классе  для  себя,  для  нее  и  для  их
маленькой дочки.
   - И вот я здесь, - сказал Джо. - Приехал, как наш отец, - помнишь,  как
он, бывало, говорил о своем приезде в Америку: "Мое имущество - мои десять
пальцев и игла". Ну уж игла-то была  совсем  ни  к  чему.  Америка  и  так
обернулась ему ежом.
   Джо минуло уже тридцать семь лет. Это был грузный, мускулистый  человек
с лысеющим черепом.
   Одет он был в новый костюм из дешевой материи,  сшитый  на  заграничный
лад, и вид имел далеко не преуспевающий. Это не понравилось Сильвии. Кроме
того, у Джо была привычка напускать на себя хитрый  вид,  когда  он  хотел
пошутить, и хитрость так часто изображалась на его лице,  что  он  казался
человеком прожженным и жуликоватым. Это  тоже  не  нравилось  Сильвии.  И,
наконец, когда Лео знакомил их друг с другом и Сильвия протянула Джо руку,
тот шлепнул ее по руке и спросил: - А разве нельзя поцеловать молодую?
   - Поздновато мне называться молодой, -  сказала  Сильвия,  но  Джо,  не
слушая, крепко чмокнул ее в губы. Его красное, волосатое, пахнувшее чем-то
кислым лицо укололо ее своей щетиной, и это тоже не понравилось Сильвии.
   Но больше всего ей не понравилось, что пришлось пустить семью  брата  в
дом. Сильвия уже утратила веру в свои "хозяйственные таланты": детей у нее
не было, и Лео не внес в ее  жизнь  ничего,  что  могло  бы  их  заменить.
Пустая,  одинокая  жизнь  опустошила  ее.  Присутствие  "чужих"   в   доме
раздражало. Вскоре она обнаружила, что жена Джо действует ей  на  нервы  и
ребенок Джо тоже действует ей на нервы. Фанетт тосковала  по  Франции,  по
своему родному дому и почти не говорила по-английски. Ребенок  не  говорил
по-английски вовсе, и ни Фанетт, ни Джо не уделяли ему особого внимания.
   В конце концов Лео, намеревавшийся было взять Джо в свое дело сначала в
качестве  служащего,  а  потом,  если  дело  пойдет  на  лад,  на   правах
компаньона, отказался от этой мысли. Он заметил, что они  с  Джо  начинают
злиться друг на друга точно так же, как в детстве. Итак, вместо того чтобы
немного потесниться и очистить мес