ункции  бронхиального  дерева.   У
мальчика такой инфекционный процесс уже привел и к поражению практически
всех структур  головного  мозга,  миокарда,  к  патологическим  реакциям
надпочечников,  почек,  печени,  костного   мозга,   иммуннокомпетентных
органов.
   Я сперва подсек ножом, а потом и вырвал  "гусак",  то  есть  комплекс
всех внутренних органов, из тела ребенка, слегка сместил холодное пустое
"вместилище", состоящее в основном из костей, связок, мышц и фасций,  на
узком цинковом столе. С трудом устроив "гусак" так,  чтобы  всем  врачам
были  видны  плоды  их  спаянного  активным  социалистическим  движением
лечебно-диагностического процесса.
   Поражены в той или иной степени были практически все доли легких: они
не спадались, передавая моим рукам необычную тяжесть. Плотность ткани, в
обычное время представлявшейся  воздушной,  состоящей  из  множественных
пузырьков альвеол, теперь откровенно напоминали монолитную тушу  печени.
На  поверхности  легких  видны  ложбинчатые  полоски  -  следы   долгого
надавливания реберных дуг на  насыщенную  экссудатом  ткань  дыхательных
мехов.  Плевра  -  тусклая,   шероховатая,   с   набольшими   фиброзными
наслоениями  -  свидетельствовала  о   распространенном   воспалительном
поражении висцерального и париетального листков этого важного  защитника
легких. Лимфатические узлы прикорневого отдела, также как и в  остальных
местах тела погибшего мальчика, были увеличены и уплотнены,  на  разрезе
пульпа выбухала.
   Тогда длинным  хирургическим  ножом  я  резанул  по  легочной  ткани,
создавая ровный  разрез  в  глубину:  на  его  уплотненной  поверхности,
выступили  пробки  фибрина,  что  создавало  эффект  "зернистости".   На
поверхности обнаженной легочной ткани  сероватого  цвета  отделяются  из
воспаленных бронхиол и альвеол потоки мутной жидкости, в других местах -
массивные гноевидно-слизистые выделения"…
   Слава Богу, что на этой стадии воспоминаний Олег за руку вытащил меня
на улицу - в переулок Крылова. Если бы мой друг не помог  мне  вернуться
на  землю,  то  я  так  бы  и  застрял  в  подробностях  того  памятного
патологоанатомического вскрытия. Я застыл бы с разинутым ртом где-нибудь
рядом с милиционером, вооруженным автоматом.  Мент  охранял  бы  вход  в
"вертеп внутренних дел", а я бы бился в истерике от  осознания  великого
греха  этой  проститутки  -  медицины.  Ибо  она  намного  чаще   только
успокаивает или разводит руками  от  беспомощности,  чем  явно  помогает
людям. Но и люди сильно виноваты перед слабой и давно  падшей  женщиной:
они только насилуют медицину, не платя ей вниманием и  звонкой  монетой.
Тунеядцы давно высосали ее истощенную грудь, насилуют безотказное тело и
в хвост, в гриву и в прочие беззащитные места.
   Там в  вестибюле  127-го  отделения  милиции  я  мог  бы  еще  многое
вспомнить из криминального прошлого отечественной медицины,  внимательно
взглянув   на   ее   маленькую   фотографию   -    моего    собственного
профессионального прошлого. Профессионалам, думаю, хорошо известно,  что
каждый врач, активно практикуя, хочет того он или нет, но  создает  свое
собственное кладбище, заселяя его  "человеками-мишенями".  В  могилу  по
злому року отправляются те несчастные, кому не  повезло.  Они  попали  в
зону риска, превратились в следствие диагностических и лечебных  ошибок.
В  том  состоит  неотвратимое   зло   врачебной   профессии,   требующей
приобретения опыта методом проб и ошибок, питающегося от сосцов, конечно
же не науки, а только тайного искусства… Сейчас  у  меня  как  раз  было
состояние души, очень подходящее для подобных размышлений - меня  душили
не угрызения  совести,  а  вялая  старуха  Депрессия  -  тоже  следствие
длительного действия профессиональной отравы. Самобичевание - это  кнут,
никогда не выпадающий из рук достойного  медика-профессионала,  занятого
постоянным самосовершенствованием. Когда расплата за врачебную ошибку  -
это жизнь пациента, то профессиональная мораль не выпускает  твое  горло
из своих жестких рук.  Достойный  врач  воспринимает  боль  и  мольбу  о
спасении пациента, как начало собственной казни,  несколько  отсроченной
именно для того, чтобы  сперва  попробовать  помочь  страждущему.  Иисус
Христос и практикующий медик навечно спаяны братской  дружбой  и,  может
быть, генетической связью...
   Воздух улицы ударил мне в лицо, а  в  уши  резанул  шум  автомобилей.
Тогда-то я все  понял  -  откопал  причину  нашей  совместной  с  Олегом
депрессии: сегодня было 2 мая -  трагический  день,  страшный  день  для
моего самого дорого друга…
   А я же, сволота такая, забыл все!.. Вдруг запутался в трех  соснах  -
заплутал в этой бездарной милицейской сваре… Я упустил из  виду,  что  в
этот день уже двенадцать лет тому назад при  загадочных  обстоятельствах
погиб сын Олега - его первенец, дорогой мальчишка. Олег всегда помнил  о
нем, но судьба руками безмозглой  женщины  выстроила  препятствия  между
отцом и сыном. Олег  искал  встреч  с  ребенком,  несмотря  на  страшное
сопротивление его  матери.  То  была  первая  жена  Олега,  его  ошибка,
постепенно превратившаяся в его кару. Женщина,  как  это  порой  бывает,
стала заклятым  врагом  того,  кого  "страшно  любила"  в  молодости.  Я
произнес слова - "страшно любила"… И тут же поймал себя  на  мысли,  что
женская  логика  уникально  противоречива:   любовь   некоторых   женщин
превращается в пытку для мужчины и его детей только  потому,  что  имеет
место та самая "страшная любовь"!..  Это  загадочное  явление  -  любовь
женщины, зараженной дьявольщиной: в ней сосредоточена и передаваемая  по
наследству психопатия и традиции того клана,  из  которого  вышла  такая
особа. Простившись с  моим  другом,  разведясь  официально  с  ним,  она
издевалась над Олегом-отцом так, как может только совершенно бездарная и
злая баба, окончательно потерявшая совесть и здравый смысл. Такие  особы
даже не способны желать счастья и  своему  сыну,  ибо  их  душит  садизм
определенного вида. Кто же из здравомыслящих людей будет  сомневаться  в
том, что мальчишке нужен отец, а с определенного возраста,  может  быть,
такая потребность проявляется в максимальной форме. Но мать делала  все,
чтобы отравить сыновнее восприятие отца. Мальчик рос, мужал и  креп:  он
уже стал отменным спортсменом - мастером восточных единоборств,  успешно
учился в вузе, но…
   Да,.. молодой, здоровый мужчина, входивший в  пору  зрелости,  погиб:
ему было уже двадцать два года,  он  подавал  большие  надежды  во  всем
хорошем и добром. До сих пор не понятно, что же тогда с  ним  случилось?
Когда я пытался расспросить обо этом  Олега,  то  лицо  его  моментально
чернело,  мой  друг  срывался  с  какой-то  кручи  в  пропасть  страшных
воспоминаний, и я прекращал допрос.
   Все произошло, скорее всего, именно оттого, что не было рядом отца  -
нельзя было вовремя получить совет у старшего по возрасту  и  владеющего
прочным жизненным опытом мужчины. Не было  возможности  встать  спина  к
спине - сыну и отцу - и выдержать атаку врагов…
   Олег очень переживал такие воспоминания: в день  2-го  мая  на  моего
друга  наваливалась  давящая  сознание  и  волю  депрессия  -  это   был
тяжелейший  день.  Мы  ступили  на  асфальт,  вышли  на  свет  из  плохо
освещенного вестибюля,  и  тут  я  заметил  как  осунулось  лицо  Олега,
согбенным старцем он мне показался сейчас…
   Перед глазами встала картина того дня десять лет тому назад, конечно,
то были лишь догадки,  мифический,  виртуальный  образ  давних  событий…
Ночной, коварный Ташкент: последний трамвай тащится  в  парк  на  отдых.
Что-то случилось в темноте южной ночи близ остановки…  Красивое,  мощное
тело молодого мужчины волок последний вагон трамвая по мостовой довольно
долго - пока вагоновожатый заметил несчастье, но у трамвая, оказывается,
отказали тормоза… Поверженный юноша еще подавал признаки жизни,  пытался
что-то сказать склонившемуся над ним человеку… "Скорую помощь"  было  не
дозваться, и  жизнь  выпорхнула  вместе  с  душой  из  тела  изломанного
человека. Вот оно кладбище ошибок судьбы, или злого  рока,  или  тайного
умысла дьявола…
   Я не стал ничего говорить  Олегу,  просто  ткнулся  ему  в  плеча,  и
судороги рыдания стали душить нас обоих… Мы плакали  по-мужски:  давя  в
себе всхлипывания и от того делая их еще более импульсивными и громкими.
Мы выли голосами раненых зверей, пытавшихся во что бы то ни стало скрыть
свою слабость, дабы не уронить "мужское достоинство". Это нас и отличало
от  женщин,  умеющих  элегантно,   красиво,   профессионально   плакать.
Неуместное в темном переулке "бульканье" и "квохтанье" быстро превратило
нас я глазах прохожих в сумасшедших или  пьяных.  О  чем  же  еще  могли
подумать   совершенно   зачерствелые   советские   люди,    видя    двух
мужчин-кликуш, только что вывалившихся из отделения вдрызг криминального
отделения  милиции,  окончательно  развращенного  опекой  "Апрашки".   О
"художествах"  127-го  отделения  знает  весь  город.   Только   высокие
московские комиссии не ведают, что за прием на  работу  в  то  отделение
менты платят до пяти  тысяч  долларов  "входных",  ибо  знают,  что  все
перекроют вдесятеро в течение года.
   Нас спасла близость Пушкинского театра трагедии  и  драмы:  невольные
зрители решили, что идет репетиция спектакля  на  открытом  воздухе,  на
натуре. Сильно помог сохранению  мужского  реноме  наш  телохранитель  -
сержант, вскоре вышедший вслед за нами на мостовую переулка Крылова.  Он
никак не ожидал от двух мужиков таких переживаний,  столь  упаднического
настроения.  Наверное  ему   подумалось,   что   события,   только   что
произошедшие в кабинете следователи, так сильно нас потрясли. Но  мы  не
стали  ничего  ему  объяснять:  чужое  горе  всегда  остается  чужим   и
малопонятным, и не стоит тратить слова и время на пояснение его мотивов.
Надо нести собственное горе, как крест, не объясняя ничего и никому!..
   Мы не стали вспоминать и муссировать далее подробности  того  давнего
2-го мая - с нас было достаточно и застрявшего навечно очага постоянного
напоминания,  давно  сформировавшегося  в  мозгу.   То   был   исподволь
действующий "сторожевой пост", "болевой центр",  просто  обязанный  рано
или поздно привести нас обоих к инсульту или инфаркту миокарда. Я плелся
рядом с Олегом, совершенно автоматически анализируя невидимые  процессы:
очаг стресса не давал  лимбическим  системам  головного  мозга  хотя  бы
слегка подремать. Базальные ганглии и гипоталамус  истощался  уже  почти
двадцать лет, не  зная  покоя  ни  днем,  ни  ночью.  Коварство  дьявола
проявлялось в нашей биологии тем, что органы,  отвечающие  за  выделение
норадреналина и серотонина - двух ответственных медиаторов - работали  с
очевидными всплесками. Их пик символизировался сбоями ритма именно  2-го
мая каждого нового года,  но  предвестники  "атаки  изнутри"  начинались
примерно за неделю. Наверняка правы и те ученые, что считали причастными
к подобному раскардашу нейромедиаторы и прежде всего ГАМК. Нейроактивные
пептиды - вазопрессин, эндогенные опиоиды - трепали нам  нервы,  забивая
депрессию, как длинный железный гвоздь, в самый болезненный  орган  -  в
душу! "Окно" в наш мозг открывали нейроэндокринные регуляторы,  добавляя
отрицательные качества нашим переживаниям.  Теперь  мне  стало  понятным
почему уже неделю у меня и  у  Олега  испортился  сон:  тут  действовали
известные маркеры депрессии в виде наступления раннего  пробуждения.  Мы
раскрывали глаза, когда все приличные люди только начинали  ловить  кайф
от приятных сновидений. Хронобиологическая регуляция катилась под  откос
полностью, воткнув себе в задницу утренний пионерский  горн  и  павлинье
перо!..
   Часы раннего пробуждения я старался не терять даром, а волок себя  за
уши в ванную - мыл рожу и уши, чистил зубы, потом кипятил,  заваривал  и
пил чай. Писательские страсти усаживали  меня  за  компьютер:  начинался
полет фантазии и  быстро  строчились  еще  несколько  страниц  очередной
книги. Бог требовал от меня: дать  жизнь  воплю  "воспаленного  ума".  Я
вообще создавал свои произведения или во время  очередной  простуды,  то
есть в состоянии интоксикации, повышенной температуры, либо  по  пьянке,
или в часы утренней бессонницы. Тогда, мне кажется, мною  руководил  уже
не Бог, а Дьявол. Олег же в это время бродил или летал в  автомобиле  по
городу, творя разнообразные дела, питаемые теми  "благими  намереньями",
которыми выстлана дорога в Ад!..
   Мы вышли на Садовую и Олег раскололся:
   - Саша, - начал он речь заунывным голосом, - ты не сердись на меня за
то, что я не рассказал тебе сразу о некоторых моих  приключениях.  В  ту
ночь, когда я ушел от вас с  Владимиром,  у  меня  была  встреча  с  тем
парнем… - ну, помнишь, ты  еще  расспрашивал  меня  о  нем?  "Кудрявым",
кажется, ты его называешь…
   Олег посмотрел на меня глазами провинившегося ребенка. Чудак, какое я
имею право делать ему выговоры: его право  уходить,  приходить  к  другу
тогда,  когда  заблагорассудится…  Дурашка!  Я  похлопал  его  по  спине
приободряюще, как бы пытаясь выколотить из него госпожу Депрессию…
   - За тем парнем увязалась тройка уголовников - видимо, собирались его
"потрошить". Я вскочил в парадную вовремя: уголовники были  вооружены  и
готовились к серьезной расправе.
   Олег явно искал у меня поддержки: ему было необходимо оправдать  свои
решительные действия.
   - Мне пришлось "догонять время" и действовать довольно резко!  Но  ты
понимаешь, что за той акцией стояло нечто иное. Главное из того,  что  я
тогда почувствовал, был перенос  действий,  как  ты  говоришь,  разбирая
психотерапевтические формулы. Перед моими глазами в  тот  момент  стояло
лицо  академика   Глебова,   растерзанного   недавно   вот   такими   же
"отморозками". Но, кроме того, я чувствовал, что  из  подсознания  давит
история с моим сыном… Я не мог поступить иначе тогда - я расправлялся  с
мразью, может быть, убившей и моего ребенка. Таким тварям нет  места  на
земле!..
   Олег снова поискал взглядом моей поддержки, и, видимо, в  моем  немом
ответе он нашел соучастие, а потому успокоился…
   - Честно говоря, Саша, я  стал  думать  последние  дни,  что  у  меня
основательно поехала крыша. Может быть, я сошел сума?
   Олег устремил на меня взгляд бездомного пса,  которого  уже  не  ждут
даже в Желтом доме! Депрессия  давила  нас  обоих.  Мы  шли,  волоча  по
мостовой ноги, а впереди маячил "Черный квадрат" покойного  совершенного
затравленного невзгодами и пошлыми людьми еврея Малевича. Все говорило о
том, что судьбы наши были  пропитаны  трагедией,  а  потому  мы  поникли
головами и брели, как две "подружки-страдалицы" знакомыми нам  путями  в
магазин  фирмы  ЛИВИЗ,   работающий   исключительно   на   население   с
пошатнувшимся разумом и разрушенными моральными устоями. Здесь продаются
вино-водочные изделия в широком ассортименте, и мы их сейчас обязательно
приобретем в неограниченном количестве!..
   У нас с Олегом, видимо, были  весьма  выразительные  лица.  Встречные
прохожие молча проходили мимо только для того, чтобы тут  же  у  нас  за
спиной  остановиться  и  понимающе  смотреть  вслед  двум  маргиналам  с
растерзанными душами. Кому-то,  естественно,  мы  представлялись  весьма
потрепанными интеллигентами с сильно подорванным психическим  здоровьем.
Кто-то из "развращенных" приглядывался  к  нам,  как  к  гомосексуальной
паре, только что выяснившей, что оба заражены СПИДом.  Вероятно,  кто-то
предположил, что у нас прямо в сберкассе разбойники отобрали  пенсию,  и
мы теперь  сосредоточились  на  сборе  пустой  пивной  тары.  Кто-то  из
"дальновидных" решил, что правительством  в  экстренном  порядке  введен
особый налог на старость,  а  от  того  на  лицах  стариков  прибавилось
грусти…
   Притормозили мы неожиданно, скорее всего, не по доброй воле: мы  были
остановлены зычным окриком. Сбоку от нас, из припаркованном машины, сияя
белозубой улыбкой, выдвигался нам навстречу Боря  Тайц  -  замечательный
парень, честный и порядочный еврей. Известно, что  все  дороги  ведут  в
Рим, но нам показалось, что на этот раз они  вели  в  Израиль!  И  мы  с
Олегом не могли минуть тех дорог...
   Боря был моложе  нас,  но  успел  стать  доктором  медицинских  наук,
поработать  заместителем  начальника  главка  уже  при  четырех  русских
болванах,  никогда  не  умевших  производить  что-либо   путное,   кроме
удобрения. Мы когда-то работали  с  Борей  вместе  в  институте,  обучая
балбесов премудростям нашей врачебной профессии.  Меня  всегда  поражало
то, как Борису удавалось сохранить оптимизм, сталкиваясь на каждом  шагу
с вообщем-то с совершенной несправедливостью. Несправедливым  было  хотя
бы то, что он отменный профессионал был обязан тянуть  на  своих  плечах
все печали главка, когда его прямые начальники  бестолковыми  действиями
разрушали здравоохранение города. Вспомнив все это, я тут же примерил  к
его ситуации  мои  недавние  проблемы,  связанные  с  посещением  127-го
отделения  родной  российской   милиции,   сплошь   набитой   вроде   бы
исключительно русскими патриотами.
   Я напрямую спросил Бориса:
   - Скажи мне, друг, в чем состоит секрет твоего жизнелюбия,  оптимизма
и стойкой порядочности?  И  почему  это  все  так  отличается  от  нашей
кондовой русской действительности?
   Боря ответил мне не таясь:
   - Саша, прими во внимание  следующее:  иудаизм  больше  направлен  на
"действие", чем он,  кстати  говоря,  и  отличается  от  созерцательного
индуизма, буддизма, православия и даже  ислама.  Евреев  часто  называют
народом Торы, и это верно. Но евреи  еще  и  -  народ  суда.  У  вас,  у
русских, такое качество напрочь отсутствует.
   Меня  поразило  то,  что   Бориса   не   удивила   моя   молниеносная
интеллектуальная  атака.  Могу  себе  представить  сцену:  я  подхожу  к
славянину  и  задаю   аналогичные   вопросы,   только   пришпиленные   к
Православию. Да такой славянин тут же полез бы  в  драку  со  мной,  или
покрутил бы пальцем у виска…
   Из того я сделал вывод, что подобные мысли свербят мозг каждого еврея
оставшегося в России. Может быть они все еще  ищут  ответы  на  подобные
вопросы и потому не покидают Россию? И я продолжил  внимательно  слушать
сентенции Бориса Тайца.
   - Саша, история моего народа такова, что сам Талмуд  и  его  правовая
часть - Галаха - создавались весьма творческим, пытливым и  прагматичным
умом. Вот тебе пример религиозно-правовой логики: "Не творите  кривды  в
суде; не лицеприятствуйте убогому, не угождайте великому; по правде суди
ближнего твоего". Это из книги  "Левит"  (19,15),  входящей  в  Тору,  в
Библию, если угодно. Еврейский мальчик с раннего детства штудирует Тору:
"Штудируй   Тору   и   просветлеешь!"   Вот   тебе   еще   один   пример
религиозно-правового  воспитания:  "Перед  сединой  вставай  и   почитай
старца" (Левит, 19, 14). Но выходцы из Эрец-Исраэль (Земли  обетованной)
обязаны чтить и законы той страны, где живут сейчас, хотя  высшим  судом
каждый еврей признает только суд еврейский. В еврейском праве записан на
сей  счет  универсальный  принцип:  "Дина  демалхута  -  дина".  Перевод
простой: "Чужеземный закон - это закон обязывающий и евреев".
   Я понимал,  что  и  среди  евреев  существуют  тоже  выродки,  но  их
количество не шло ни в какое сравнение с русскими. Однако  причины  того
крылись не в генетике, а в воспитании, срока оцивилизовывания,  в  давно
поверженных переворотом семнадцатого года традициях.
   Традиционно для русского человека, мы предложили Борису пойти с  нами
и "врезать", как говорится, "до изумления". Олег  призывно  и  мелодично
позвякал огромным  пакетом,  набитым  наполненными  бутылками.  Но  Боря
тактично отказался, понимая, что он не может стать достойным партнер нам
в таких "священных делах". И мы перенесли "встречу у камина"  до  лучших
времен, обещая, что к тому времен