всякими   мелкими
бизнесменами, которые  "по  забывчивости"  не  платят  дорожные  налоги,
разъезжая на служебных машинах, и разбираем сотни случаев  угона  машин.
Другие  дорожные  нарушения,  например,  превышение  скорости   и   тому
подобное, разбираются отдельно,  как  и  мелкие  правонарушения  и  дела
несовершеннолетних. Иногда нам достается и предварительное следствие дел
об убийствах, но мы, разумеется, должны передавать их в суд коронеров.
   - Вас все это никогда не угнетало? - поинтересовался я.
   Сделав глоток, он задумчиво посмотрел на меня.
   - От этого грустно, - наконец произнес он.  -  Наряду  с  откровенным
злодейством нам доводится видеть много глупости и нелепости.  Порой  это
вызывает смех. Я бы не сказал, что это действует угнетающе, - ты учишься
видеть подноготную мира, видеть грязь и обман, смотреть на  мир  глазами
преступников и понимать их порочную логику. Однако  это  лишь  временная
утрата иллюзий - суд заседает не каждый день, а только дважды  в  месяц,
как в нашем с Гревилом случае, плюс немного работы в  комиссии.  Кстати,
вот то, что я хотел у вас попросить:
   Гревил  делал  записи  по  вопросу  о  выдаче  лицензии  на  открытие
какого-то новомодного игорного клуба. Он говорил, что ему стали известны
тревожные сведения  об  одном  из  его  организаторов,  и  на  очередном
заседании  комиссии  Гревил  собирался  выступить  с   ходатайством   об
отклонении их просьбы, несмотря на то, что изначально  мы  были  склонны
решить этот вопрос положительно.
   - Боюсь, что я пока еще не нашел ничего похожего  на  эти  записи,  -
ответил я.
   - Черт... Куда же он мог их положить?
   - Не знаю. Но тем не менее я буду искать. "Мне не  составит  большого
труда заодно со злополучным С поискать и эти записи".
   Сунув руку во внутренний карман пиджака, Эллиот Трелони достал оттуда
два плоских черных предмета, одним из которых была  записная  книжка,  а
другой напоминал портсигар.
   - Вещи Гревила, - сказал он. - Я принес это вам.
   Он положил их на столик и придвинул ко мне своими пухлыми,  несколько
неуклюжими на вид пальцами.
   - Это он давал мне на время. -  Он  показал  на  то,  что  напоминало
портсигар. - А книжку забыл на столе после заседания комиссии на прошлой
неделе.
   - Спасибо, - ответил я. Открыв плоскую черную коробочку, я  обнаружил
внутри миниатюрные электронные шахматы, выглядевшие  для  любого  игрока
весьма соблазнительно. Я взглянул на Трелони. Его  взгляд  непроизвольно
выражал глубокую грусть.
   - Хотите оставить? - спросил  я.  -  Я  понимаю,  что  в  них  ничего
особенного, но, если хотите, можете взять их себе.
   - Если вы действительно не против. Я  покачал  головой,  и  он  убрал
шахматы назад в карман.
   - Мы с Гревилом любили поиграть... Проклятье! - вырвалось  у  него  с
досадой. - Как могла случиться такая нелепость?
   Вряд ли можно было что-нибудь на это ответить. Я  с  горечью  в  душе
взял черную книжку и открыл ее наугад.
   - Зло презирает добро, - прочел я вслух, - криводушие - истину.
   - Мысли Мао, - коротко заметил  Трелони,  выходя  из  раздумья.  -  Я
обычно  подшучивал  над  ним.  Он   говорил,   что   у   него   осталась
университетская привычка  записывать  свои  мысли,  чтобы  лучше  в  них
разобраться. Когда я узнал о его смерти, то прочел эту книжку  от  корки
до корки. Я даже кое-что переписал из нее  и  надеюсь,  это  не  вызовет
вашего недовольства. - Он улыбнулся. - Некоторые моменты в ней покажутся
вам весьма интересными.
   - Про лошадей?
   - И об этом тоже.
   Я сунул книжку в уже порядком набитый карман брюк и, неожиданно кое о
чем вспомнив, извлек оттуда другую записную книжку с календарем  скачек.
Объяснив что к чему, я показал ее Трелони.
   - Я позвонил по этому номеру, - пояснил  я,  перелистнув  страницы  и
указывая  на  цифры,  -  назвал  имя   Гревила,   и   какая-то   женщина
недвусмысленно дала мне понять, чтобы я больше не звонил, так как она не
желает слышать это имя в своем доме.
   Эллиот Трелони недоуменно моргнул глазами.
   - Сказать такое о Гревиле? Трудно поверить.
   - Мне тоже. Не могло ли это быть связано с одним  из  ваших  судебных
разбирательств? С кем-нибудь, кого признали виновным?
   - Гм. Возможно. - Он немного подумал. - Если хотите, я, вероятно, мог
бы выяснить, чей это номер.  Однако  непонятно,  почему  он  оказался  у
Гревила в записной книжке. Так вы хотите прояснить, в чем тут дело?
   - Мне просто показалось это странным, - сказал я.
   - Действительно.
   Достав из другого внутреннего кармана золотистый карандаш, он записал
номер в тонкую записную книжку  в  черной  кожаной  обложке  с  золотыми
уголками.
   - У вас  много  врагов  из-за  того,  что  вы  работаете  в  суде?  -
поинтересовался я. Подняв глаза, он пожал плечами.
   - Время от времени в наш адрес раздаются  проклятия.  Можно  сказать,
вопли. И все-таки нет. Большинство признают себя  виновными,  когда  это
совершенно очевидно.  Единственным  врагом  Гревила  мог  оказаться  тот
организатор игорного клуба, который  теперь  уже  не  получит  лицензию.
Гревил называл его наркомагнатом. Этот человек подозревался в  убийстве,
но ушел от суда за недостаточностью улик. Он мог затаить большую  злобу.
- Трелони помедлил. - Когда я услышал о смерти Гревила, я даже  вспомнил
о Ваккаро. Но тут, похоже, нет никаких  сомнений  в  том,  что  это  был
несчастный случай.., да?
   - Да. Строительные леса сломались высоко. Один  из  рабочих  пролетел
три этажа и разбился насмерть. На Гревила полетели только  обломки.  Это
могло произойти минутой раньше или минутой  позже...  -  Я  вздохнул.  -
Ваккаро и есть тот "игрок", ждущий лицензию?
   -  Да.  Он  приходил  на  заседание  комиссии  и  казался   абсолютно
откровенным. "Нужно проверить", - решили мы. Затем  кто-то  поговорил  с
Гревилом, и все всплыло на поверхность. Мы не знаем многих подробностей,
и нам нужны его записи.
   - Я их поищу, - пообещал я вновь и еще полистал  записную  книжку.  -
Вам ни о чем не говорят  слова  "Конингин  Битрикс"?  -  Я  показал  ему
страницу, где это было написано: "Или CZ равняется  1,7,  умноженные  на
С".
   "С, - подумал я, в очередной раз взглянув на  уравнение,  -  означает
алмаз".
   - Ничего, - ответил Эллиот Трелони. -  Но  вы  же  знаете,  насколько
Гревил ясно мыслил, настолько порой его трудно было понять. А эти записи
он делал исключительно для себя. Так же, как и в той, другой книжке. Они
не рассчитаны на общедоступность.
   Я кивнул и, отложив записную  книжку,  заказал  Эллиоту  Трелони  еще
виски, чувствуя, что мне уже  вполне  достаточно  жидкости.  Он  немного
посидел,  с  удовольствием  говоря  о  Гревиле  и  найдя  в  моем   лице
благодарного   слушателя.    Мы    расстались,    испытывая    дружеское
взаиморасположение, и на прощание он дал мне свою  визитную  карточку  с
номером телефона, чтобы я позвонил ему, когда найду записи Гревила.
   "Если, - добавил я про себя, - если я их найду".  Когда  он  ушел,  я
решил позвонить из бара в машину,  но  после  пяти  неотвеченных  гудков
повесил трубку и вышел на улицу. Брэд подъехал, чтобы забрать меня, чуть
ли не с улыбкой на лице.
   - Домой, - сказал я.
   - Да, - ответил он.
   Вот и весь разговор.
   По дороге я читал  отрывки  записей  в  книжке  Гревила,  то  и  дело
прерываясь, чтобы переварить мысли, в большинстве своем  явно  навеянные
персонажами, прошедшими через Вест-Лондонский полицейский суд.
   "Добро  отвратительно  злу,  -  писал  Гревил,  -  так  же,  как  зло
отвратительно  добру.  И  то  и  другое  могут  представать  в  приятном
обличье".
   "Во всех слоях с  любым  материальным  достатком  вы  всегда  найдете
представителя средней паршивости, который, посмеиваясь при упоминании об
анархии, возмущенно вызывает полицию,  когда  грабят  его  дом,  который
откровенно настроен против власти, до тех пор пока  ему  не  понадобится
защита от того, кто угрожает ему оружием".
   "Рука, протянутая за милостыней, в мгновение ока может превратиться в
безжалостный кулак. Рука народа - кулак народа".
   "Для многих преступление является не преступлением, а образом  жизни.
Если законы тебя не устраивают, не обращай на них внимания, они тебя  не
касаются".
   "Бесконечно грустно не доверять старому другу".
   "История свидетельствует о том, что религия  погубила  больше  людей,
чем рак".
   "Ненавижу насильников. Когда я представляю себя в роли  жертвы,  меня
охватывает  ярость.   При   вынесении   решения   необходимо   сохранять
хладнокровие".
   Далее я неожиданно наткнулся на то, о чем,  должно  быть,  и  говорил
Эллиот Трелони.
   Гревил писал:

   "Дерек пришел на обед точно  в  панцире,  со  сломанными  ребрами.  Я
спросил, как он  еще  жив  с  такими  увечьями.  "К  черту  боль,  давай
веселиться", - ответил он. И мы выпили шампанского".

   Я  отвлекся  от  чтения  и  посмотрел  на  осенние  улицы,   где   со
спускавшейся темнотой уже зажигались огни. Я прекрасно помнил тот вечер.
Гревил много шутил. Коктейль из шампанского  и  обезболивающего  здорово
ударил мне в голову, и я не чувствовал никакой боли до самого утра, пока
не  проснулся.  Сам  того  не  помня,  я  проехал  все  семьдесят  миль,
отделявших меня от  дома,  и  в  какой-то  степени  этот  страшный  факт
заставлял меня сейчас послушно пить воду.
   Из-за темноты читать было почти невозможно, но я перелистнул еще одну
страницу и увидел нечто похожее на молитву. От того, насколько  пылко  и
сокровенно это было написано, у меня пересохло во рту.  Всего  лишь  три
короткие строчки на всей странице:

   "Пусть  я  буду  чист  от  бесчестных  помыслов.  Пусть  мужество  не
оставляет меня в моих поступках.
   Пусть обретет смирение душа моя".

   Я почувствовал, что не должен был читать эти строки, я знал: они были
написаны не для того, чтобы их кто-то  читал.  "Пусть  обретет  смирение
душа моя..." - это была молитва, достойная святых.

***

   Когда мы доехали до моего дома, я сказал Брэду, что на следующий день
поеду в Лондон поездом, чем, судя по его виду, здорово его расстроил.
   - Я отвезу тебя бесплатно, - хрипло сказал он.
   - Дело не в деньгах. - Я был удивлен его неожиданной  реакцией.  -  Я
просто подумал, что тебе надоело все время где-то ждать.
   Он потряс головой, в его глазах была откровенная просьба.
   - Хорошо,  тогда  завтра  -  в  Лондон,  а  в  пятницу  -  в  Ипсуич,
договорились? - спросил я.
   - Да, - ответил он с явным облегчением.
   - И я, разумеется, тебе заплачу.
   Молча посмотрев на меня, он сунул голову в  машину  и  достал  оттуда
большой коричневый пакет, собранный в доме Гревила. Он подождал, пока  я
открывал дверь, чтобы убедиться в отсутствии непрошеных гостей.
   Все было тихо и спокойно. Я показал Брэду "отбой", он  кивнул,  отдал
мне пакет и, не сказав ни единого  слова,  быстро  исчез  в  темноте.  Я
никогда не интересовался, о чем он думал все эти часы молчания,  никогда
не пытался понять  его.  Я  не  знал,  надо  ли  мне  это.  Меня  вполне
устраивало все как было.
   Я съел вытащенный из холодильника и разогретый в микроволновке  кусок
куриного пирога и стал  уныло  разбирать  адресованные  Гревилу  письма,
оплачивая  его  квитанции,  закрывая  счета  и   отвечая   отказами   на
приглашения, выражая бесконечно много сожалений.
   Затем, вопреки испытанным ранее благим намерениям, я  не  перекинулся
на кучу  своей  корреспонденции,  а  принялся  изучать  записную  книжку
Гревила в поисках упоминаний об алмазах. Возможно, там  и  были  золотые
самородки мыслей и жемчужины мудрости, но ничего похожего на руководство
к действию типа "дойдешь до четвертой яблони, свернешь направо, сделаешь
пять шагов вперед и копай" мне не попалось.
   Однако я все же нашел разгадку одного маленького секрета:
   "Зеленая шкатулка из мыльного камня умиляет меня тем,  что  вводит  в
заблуждение и заставляет проявлять смекалку. К ней нет ключа, потому что
в ней нет замка. Мысли человека не откроются одним поворотом ключа, но в
них можно проникнуть при помощи хитрости в сочетании с упорством, так же
как и в эту шкатулку", - прочел я с невольной усмешкой.
   Несмотря на откровенный совет прибегнуть к хитрости и  смекалке,  мне
понадобилась уйма времени, чтобы найти путь к разгадке. Я пытался давить
на каждую из петель по очереди, на то место, где должен был быть  замок,
вертел и крутил ее в руках, вновь нажимал на все подряд,  перевернув  ее
вверх тормашками, но каменный ларчик упорно не открывался.
   "Сплошное введение в  заблуждение",  -  думал  я.  Если  за  замочной
скважиной не было замка, то, может быть, петли были вовсе  и  не  петли.
Крышка  могла  оказаться  не  крышкой.  И  шкатулка  представляла  собой
монолит.
   Я опять перевернул ее вверх дном и, сильно надавив  на  него  большим
пальцем, попробовал сдвинуть его к краю. Ничего не помогало. Я  повернул
шкатулку другой стороной, повторил ту  же  самую  процедуру,  и,  словно
нехотя  уступая  моему  глупому  упорству,   дно   шкатулки   сдвинулось
наполовину в сторону до упора.
   "Замечательно сделано", - подумал я. В закрытом состоянии создавалось
впечатление, что дно и стенки шкатулки составляли одно целое,  настолько
хорошо все было подогнано. Испытывая огромное любопытство, я  посмотрел,
что Гревил прятал в  этом  хитроумном  тайничке.  Не  рассчитывая  найти
бриллиантов, я извлек оттуда два потертых замшевых мешочка с  завязками,
подобные тем, какие обычно выдают в ювелирных магазинах; напечатанное на
них имя ювелира было едва различимо.
   К моему величайшему разочарованию,  оба  мешочка  оказались  пустыми.
Запихнув их назад, я  закрыл  шкатулку  и  поставил  ее  на  стол  возле
телефона, где она и простояла весь вечер - разгаданная, но не  принесшая
удовлетворения тайна.
   Лишь перед самым сном словно что-то сработало у меня в  голове,  едва
уловимая мысль вдруг приняла отчетливую форму. Напечатанное золотом  имя
- ван Экерен. Вероятно, стоит еще раз взглянуть на  замшевые  мешочки  с
именем ювелира.
   Открыв шкатулку, я вновь вытащил оттуда  мешочки  и  по  полустертым,
едва различимым буквам прочел полное имя и адрес:

   Якоб ван Экерен
   Пеликанстраат, 70
   Антверпен.

   "В Антверпене должно быть с десяток тысяч ювелиров, -  подумал  я.  -
Мешочки выглядят далеко не новыми - по крайней  мере,  им  не  несколько
недель. И все-таки лучше выяснить".
   Оставив себе один из мешочков, я положил другой назад  в  шкатулку  и
закрыл ее, а утром отвез  свою  невзрачную  находку  в  Лондон  и  через
международную справочную узнал телефон Якоба ван Экерена.
   Из Антверпена мне ответили то ли по-голландски, то ли  по-фламандски,
и я попробовал объясниться на французском:
   - Je veux parler avec monsieur Jacob van Ekeren, s'il vous  plait  .
   - Ne quittez pas .
   Я подождал, как мне было предложено, и другой голос мне  ответил  уже
на французском, в котором мои познания были весьма ограниченны.
   - Monsieur van Ekeren n'est pas ici maintenant, monsieur  .
   - Parlez-vous anglais?  - спросил
я. - Я говорю из Англии.
   - Attendez .
   Подождав еще немного, я наконец с облегчением услышал, как  на  чисто
английском меня спросили, чем мне могут помочь.
   Я объяснил, что звоню  из  Лондона,  из  компании  "Саксони  Фрэнклин
лимитед", занимающейся импортом драгоценных камней.
   - Чем можем быть вам полезны? - любезно и беспристрастно спросил меня
мужской голос.
   - Вы занимаетесь шлифовкой  необработанных  бриллиантов?  -  напрямик
поинтересовался я.
   - Да, разумеется, - ответили мне. - Однако для того чтобы стать нашим
клиентом,  вам  необходимо   представить   рекомендательные   письма   и
поручительства.
   - Гм... А разве "Саксони Фрэнклин  лимитед"  уже  не  является  вашим
клиентом? - спросил я. - Или, может быть,  Гревил  Саксони  Фрэнклин?  У
меня очень важное дело.
   - Будьте любезны, ваше имя?
   - Дерек Фрэнклин. Я - брат Гревила.
   - Одну минуту.
   Через некоторое время он вернулся и сказал, что скоро перезвонит мне,
чтобы дать ответ на мой вопрос.
   - Благодарю вас, - сказал я.
   - Pas du tout.  - Оказывается, он еще и  говорил
на двух языках.
   Положив трубку, я попросил Аннет и  Джун,  сновавших  вокруг  меня  с
деловым видом, поискать в картотеке Гревила имя Якоб ван Экерен.
   - Взгляните, может быть, в компьютере есть какое-нибудь упоминание об
Антверпене, - добавил я, обращаясь к Джун.
   - Опять все эти алмазы!
   - Да. Адрес ван Экерена -  Пеликанстраат,  70.  Аннет  сосредоточенно
сдвинула брови.
   - Это же бельгийский аналог лондонского Хэттон-Гарден, -  воскликнула
она.
   Я не очень обрадовал  их  своей  просьбой,  отрывая  от  повседневной
работы, но вскоре Аннет уже сообщила мне, что никакого Якоба ван Экерена
в картотеке не  значится,  однако  в  офисе  имеется  информация  только
шестилетней давности, а более старая документация хранится на  складе  в
подвале. Джун, заскочив в комнату,  сказала,  что  компьютер  ничего  не
выдал ей ни о ван Экерене, ни о Пеликанстраат, ни об Антверпене.
   Собственно говоря, в этом  не  было  ничего  удивительного.  Если  бы
Гревил хотел, чтобы информация о его операции с алмазами стала  всеобщим
достоянием в офисе, он бы ничего не скрывал. "Весьма странно, что это не
так", - думал я. Был бы на месте Гревила кто-то другой, его  можно  было
подозревать в каких-то махинациях, но, насколько я знал,  Гревил  всегда
вел дела с честью и благородством, о чем свидетельствовали  те,  похожие
на молитву, строки.
   Зазвонил телефон, и Аннет взяла трубку.
   - "Саксони Фрэнклин", добрый день. Она послушала, что ей ответили.
   - Дерек Фрэнклин? Да, одну минуту. Взяв трубку, я услышал все тот  же
ровный  франко-англоговорящий  голос  из   Бельгии.   Я   нисколько   не
сомневался, что в перерыве между двумя  нашими  телефонными  разговорами
говоривший узнавал  наш  номер  через  международную  справочную,  чтобы
удостовериться в том, что я был именно тем человеком, за  которого  себя
выдавал. Ну что ж, разумно. Я бы поступил точно так же.
   - Мистер Якоб ван Экерен ушел на  пенсию,  -  сообщил  он.  -  Я  его
племянник, Ханс. По имеющейся у нас информации, на протяжении  последних
шести-семи лет мы не имели деловых контактов с вашей фирмой. Однако я не
могу вам ничего сказать по поводу того, что было  раньше,  когда  делами
ведал мой дядя.
   - Понятно, - ответил я. - Не могли бы  вы  поинтересоваться  на  этот
счет у вашего дяди?
   - Пожалуйста, если угодно, - вежливо отозвался он. - Я уже звонил ему
домой, но, видите ли, они с тетей уехали до понедельника, и их  служанка
не знает куда. - Он помолчал. - А не могли бы вы  мне  сказать,  в  чем,
собственно, дело?
   Я объяснил, что мой брат  скоропостижно  скончался  и  оставил  много
незавершенных дел, в которых я пытаюсь разобраться.
   - Мне попались  название  и  адрес  вашей  фирмы.  Я  сейчас  пытаюсь
дозвониться всюду, куда можно, чтобы все узнать.
   - В понедельник я обязательно поговорю со своим дядей. - В его голосе
послышалось сочувствие. - И непременно перезвоню вам.
   - Я вам крайне признателен.
   - Не стоит благодарности.
   "Дядя,  -  мрачно  подумал  я,  -  вряд   ли   расскажет   что-нибудь
интересное".
   Я пошел и открыл сейф, сказав Аннет, что Просперо Дженксу  нужны  все
шпинели.
   - Он говорил, что у нас  есть  кусок  горного  хрусталя,  похожий  на
Эйгер.
   - На что?
   - На горную вершину. Как Монблан.
   - Ах да.
   Она пошла вдоль рядов коробок и  отыскала  среди  них  одну  довольно
тяжелую, стоявшую в противоположном конце почти в самом низу.
   - Вот он, - сказала она, водрузив  ее  на  полку  и  сняв  крышку.  -
Красота.
   Занимавший всю  коробку  "Эйгер"  лежал  на  боку  и  имел  настолько
бугристую основу, что его нельзя было поставить, но, глядя на прозрачные
срезы и грани, представляя  их  сверкающими  алмазным  блеском  в  лучах
солнца,