ойным  отча-
яньем, - нелепо и глупо. Лучше молчать.
   - Ишь ты, может, еще спасибо сказать? Ах, какой молодец, как ты  меня
любишь! - возмутилась жена.
   - Может, тогда мне в окно броситься в наказание? - преложил он,  дви-
гаясь к окну. За ним темнело такое спокойствие, такая тишина, желанная и
недостижимая. - Вот будет наказание... тебе и им, - кивнул он в  сторону
комнаты, где были дети.
   - Молодец, о детях вспомнил, - взвилась жена, - ты бы о  них  подумал
раньше.
   - Что, им я тоже изменил? - удивился он. - Да, пожалуй, -  согласился
Елисей.  -  Если  вырастут  несчастными,  глупыми  и  никчемными,  тогда
действительно я им изменил. Если только измена может сделать  тебя  нес-
частной, то где оно, счастье, было до этого? Где оно такое  легкое,  ра-
достное? Может, любовь - это то, что мы каждый день ложимся в одну  пос-
тель?
   - Ты еще оправдываешься?
   - Хочу понять: если несчастье в измене, то почему счастья не было  до
сих пор, куда оно провалилось? Вот в чем мы виноваты. А когда поймем, то
выяснится, что наши честь и достоинство в целости и сохранности,  потому
что их и не было... Ни чести, ни достоинства. В этом мы виноваты.
   Жена закрыла лицо и заплакала.
   - Так я еще и виновата?
   - Лариса, поверь мне. Ничего плохого я не делал. Но живем мы не хоро-
шо... и такая тоска. Мы живем так, что делаем себя все более  несчастны-
ми. Мы кузнецы своего несчастья. Когда же перестанем его ковать?
   - Ты издеваешься надо мной?
   - Сон я не могу забыть, - вспомнил Елисей. - Три  месяца  прошло  как
раз - гэкачэпэ вонючее. Сначала мне снилось, что танцую с девушкой,  по-
том ты появилась в качестве жандарма из отдела нравов, -  он  улыбнулся,
хотя Лариса сейчас вряд ли могла понять его юмор. - Потом появилась  ма-
ма. Я спросил ее: "Где же ты была так долго?" А потом такой ужас... -  У
него заломило в груди от тоски, и он невольно спросил: - Ты  не  знаешь,
отчего у нас все заканчивается ужасом? Сказки - свадьбой, а у  нас  один
ужас.
   Жена плаксиво взвыла:
   - Ты даже во сне хочешь изменить мне. Ты меня не любишь.
   Потом она затихла, всхлипывая. За окном капли  долбили  по  жестяному
отливу, изредка с шумом размывая дождевую  морось,  проносились  машины,
сиротливо маячили во тьме слабыми огоньками, пока не исчезали за поворо-
том.
   - Тебе надо успокоиться, - наконец прервал он молчание. -  Пора  кор-
мить малыша... Или нам задан слишком сложный урок, - добавил он,  -  или
мы двоечники.
   Он уже не стал говорить жене, что вспомнил слова мамы о  каждом  годе
жизни, как об очередном классе некоей школы, о том, что  ему  надо  было
расстаться с его первой любовью. Она и сейчас где-то живет, может,  сей-
час смотрит в окно на осеннюю непогоду, и у нее нет детей.
   - Я не робот, - заговорила Лариса, - отгадывать твои загадки. Что бу-
дет с нашими детьми?
   В этот момент раздался звонок в дверь, он открыл, жена снова повтори-
ла:
   - Как ты мог с какой-то потаскухой?
   Перед ним были голубые глаза в завитках светлых волос. Это была  Нас-
тя. Она скептически улыбнулась, обошла его и направилась на кухню. Заво-
рожено он сделал за ней два шага, но остановился.
   - Ваш муж ни в чем не виноват перед вами, -  заявила  Настя  четко  и
громко. - Это я - дрянь и потаскуха. Я сплю с подонком, который убил мо-
его отца. Вам понятно, что ваш муж не виноват?.. Хотите,  я  убью  себя?
Отравлюсь, под машину брошусь.
   - Зачем вы сюда пришли? - испуганно спросила Лариса. - Что вы хотите?
   Настя молчала, потом быстро оглянулась, взглянула на Елисея и  попро-
сила:
   - Уйдите, пожалуйста.
   Елисей накинул плащ и вышел на лестницу. От него теперь мало что  за-
висело. Подобно каменному обвалу с горы, все катилось куда-то,  поднимая
душную пыль, и должна была  выплеснуться,  отгреметь  сорвавшаяся  сила,
чтобы потом снова застыть, успокоиться. Лифт остановился,  он  вышел  из
подъезда в шорох дождя.
   Напротив входа стояла машина, в ее  освещенной  утробе  он  разглядел
Есипова, тот вяло манил рукой.
   Когда Елисей нехотя приблизился, он выкрикнул со смешком:
   - Зря ушел, хороший матч кикбоксинга - это мечта. Пух и перья, навер-
ное, уже летят.
   - Зачем ты это сделал, сволочь?
   - Не удержался, маленькая шутка.
   - А если тебе кто-нибудь кирпичом по башке пошутит? - спросил  Елисей
мрачно.
   - На этот случай содержу хороших юмористов. - Он кивнул на плечистого
паренька, сидевшего за рулем. - Коленька, - обратился он к  пареньку,  -
поди пивка попей.
   Шофер вышел, а Есипов неловко шевельнулся, как бы пытаясь  освободить
место на заднем сидении, но потом махнул рукой на переднее кресло.
   - Садись, поболтаем... Знал бы, что эта стерва меня сюда потащит,  не
стал бы огорчать твою супружницу.
   Елисей плюхнулся на переднее сидение, перед ним в зеркальце замаячили
наполненные злобой и тоской глаза Есипова, утонувшие в тяжелых  складках
желто-коричневой кожи. Он попытался улыбнуться, его вывороченные  синюш-
ные губы ощерились, открывая пожелтевшие пеньки зубов.
   - Что же ты не агитируешь меня за воздержание, непорочный образ  жиз-
ни, бедную, но честную духовность?
   - По-моему, ты сам хочешь агитнуть.
   Его рот приоткрылся, щеки заколыхались, выталкивая пухлый язык.
   - А что? Прав, шельма... Стукачам везде у нас дорога, стукачам  везде
у нас почет. Надо верно и преданно служить родине, и родина нас не забу-
дет... Согласись, - его рука мотнулась широким жестом, - всем, что имею,
поделились благодарные сограждане.  И  деревенская  бабулька,  и  старый
большевик, и полный сил труженик кирпича и мотыги - все заботятся о  на-
циональной безопасности и отстегивают трудовые грошики.
   - По-моему, ты делал бы это просто из любви к искусству.
   - На общественных началах? А что? Вполне возможно. Хотя, пока это  не
грозит. Знаешь, как важно чувствовать себя нужным?
   Он опять заклокотал смехом. Через некоторое время Есипов  успокоился,
веки его разлепились, он глядел на Елисея серьезно:
   - За что я люблю тебя, знаешь? С тобой легко, могу  все  сказать.  Уж
сколько на мне лежит, а тебе все могу выдать. Только полегчает. Ты,  как
боженька... Хотя, что это я - бога нет. Самое  лучшее  доказательство  -
дурацкое человечество. В какую глупую башку пришла идея людей причислить
к творению бога? Ха-ха, вот так поиздевались.  Скорее  мы  -  порождение
зла. Чего только не натворили - и все нипочем. Хоть бы  кого  отшлепали.
Все идут в одно место - и злодей, и праведник.
   - Это как посмотреть. По-моему, наказаны... и при жизни. Может, в ге-
нах наших заложено: и судьба, и мера наказания?
   Есипов промолчал, чего Елисей не ожидал -  так  ему  понравилась  его
мысль. Он глянул на Есипова, его сияло  насмешкой,  сжатые  губы  душили
рвущийся смех, а грудь и живот перекатывались волнами.
   - Ну, уморил, друг! Сказки все это, брехня мудаков  безголовых.  Если
бог должен раздавать награды и тумаки, то я, - закричал он, выкатив гла-
за, - главный бог! Ну, может, один из главных. Я награждал подонков, так
что не снилось вам. Я давил чистоплюев благородных,  так  что  кишки  им
сводило да из задницы выскакивали. - Он опять заклокотал смехом.
   Есипов долго не мог успокоиться, потом затих  совсем  в  изнеможении,
даже из глаз прокатилась пара слезинок. Какое-то время он отдыхал, тяже-
ло отдуваясь.
   - Ты, конечно, писателей плохо знаешь, - Есипов усмехнулся, - уткнул-
ся в свои картины. Но их, наверное, слышал. Был скандальчик в эпоху  яд-
реного социализма... Жили-были два друга-неразлучника. Илюшка  и  Сашка.
Талантливые были ребята. Че-е-стные, - с подвыванием протянул Есипов,  -
благоро-о-дные. Рассказики кропали, да все хотели мир переделать,  чтобы
и человек звучал гордо, и для счастья, как курица для полета. Для  этого
- вот дураки - им обязательно начальство дерьмом обложить в своих  бума-
жонках. А мне ж только это и надо. Заложил я дружков-приятелей.  Да  так
Сашку обработал, что он еще кучу дружков - таких же кретинов - застукал.
А вот Илюшка - законченный дурак был - так честным и остался.  Отсидели,
голубчики. Когда отпустили, Сашку я наградил за поворотливость ума:  пе-
реговорил с кем надо, и его с "позором" - ха-ха - изгнали  за  бугор,  в
парижи. Умные, сообразительные люди там, ой, как нам нужны.  С  тех  пор
он, изгнанник несчастненький, как сыр в масле  катается,  героя  корчит.
Учит нас из Парижа, как нам по благородному жить. И стучит потихоньку...
- Есипов поперхнулся, отрыгнул воздух и закричал: - Стукачам везде у нас
дорога, стукачам везде у нас почет!.. А этот честный Илюша?..  Честность
надо наказывать. До сих пор в дерьме плавает, по копеечке собирает, что-
бы с голоду не помереть. Ходил по редакциям, клянчил. Да я  еще  работку
провел, слушок, понимаешь, запустил, что дружков на следствии да в лаге-
ре закладывал. Это же смак! - Есипов скорчил блаженную рожу. -  От  него
же все порядочные дураки отвернулись, пальцем в него тыкали: вон, стукач
идет! Плевали в лицо!
   Есипов прикрыл от удовольствия глаза,  потом  его  короткие,  толстые
пальцы шевельнулись:
   - Миколюта его фамилия. Сейчас-то его никто не знает, а тогда шумели.
   Елисей вспомнил захламленную квартирку  Ильи  Ефимовича,  обтрепанную
старую мебель. Сначала стало жалко его, уж больно  подавленно  выглядела
его сгорбленная спина, лохматая стариковская борода. Но в памяти  всплыл
темный закоулок и звериный рык, с которым Миколюта расправился  с  тремя
подонками. Как бы он сейчас разделался с Есиповым? Будь он здесь.
   - Понимаешь, - заговорил Есипов, - создателем иногда себя ощущаю, как
подумаю... Один гниет, пованивает в отхожем месте. Другой - ха-ха - "му-
ченик" лоснится от наслаждения в парижской постельке. Дом у него в  при-
городе Парижа, профессорствует. Буржуйским детишкам  загадочную  русскую
душу растолковывает, - голова Есипова откинулась на спинку сидения, и он
громко загоготал.
   - Может, не так уж и несчастен этот Миколюта, - сказал Елисей. - Зем-
ля ведь тоже грязь, а какие из нее цветы растут. Черви в земле тоже лос-
нятся, всякую гниль жрут, трупы  глодают.  Придет  весна,  грязь,  среди
мертвых листьев росток пробьется, цветок распустится... Так что, Валера,
ты бы лучше на себя не роль Создателя примерял бы, а,  скорее,  навозной
мухи, такой с сине-зеленым отливом. На живых мухи садятся только с  про-
веркой. Отмахнулся - делать нечего. А с гнильцой если,  тут  же  личинок
подарят, чтобы догнил быстрее да в дело пошел... С Миколютой ты,  видно,
не справился.
   - Выходит, - закашлялся Есипов, - я санитар леса.
   - Ко мне что-то зачастил с проверками, - добавил Елисей, - в навоз, в
навоз торопись!
   - Брось ты, с отчаянья это... я к тебе и так и эдак, - заговорил глу-
хо Есипов. - Помоги ты мне! Хочешь, скажу твоей жене, что  выдумал  все?
Помоги!.
   - Я не доктор. Что я могу?
   - Можешь, я чувствую.
   Елисей пожал плечами и промолчал.
   Есипов злобно пыхтел, его лицо все больше сжимала судорога ненависти.
Наконец он прошипел с яростью:
   - Не поможешь... я шлюху эту, Настьку, шакалам своим отдам. Они  сна-
чала используют ее, а потом на куски разорвут. Мало я ее  папашку  угро-
бил, и ее туда же!
   Он задохнулся, в его глаза страшно было смотреть, и  Елисей  невольно
закрыл глаза, словно от боли. Всего захлестнула невыносимая боль, закру-
жилась голова. Перед ним возникло лицо Насти, не то, что он видел сегод-
ня в дверях, а той Насти, в ту ночь, когда ее волосы пропитались водой и
тяжело лежали на плечах. Она смотрела на него тогда, улыбалась ласково и
спокойно, коснулась пальцами головы - он помнил - всего озарило чувство,
что и беды, и ошибки, и боль - все уйдет и сгинет, если  вспышкой  света
твоя душа отразится в других глазах, и тут же беззвучные всполохи взмет-
нутся вверх, заливая теплом и светом - и бесконечность станет понятна  и
доступна...
   Елисей не мог понять, сколько времени прошло, но когда он  почувство-
вал прохладный воздух на щеках и открыл глаза, то  увидел,  что  Есипов,
откинувшись, полулежал на сидении, его лицо сияло улыбкой, мертвая  жел-
тизна исчезла и щеки порозовели.
   - Ну, Елисей, выручил. - Он погрозил пальцем. - Вот чем тебя  пронять
можно. Хочешь, сегодня подъезжай? Она не откажет. Теперь с  нее  пылинки
сдувать буду. - Он с облегчением захихикал. - Ах, как хорошо, прям,  по-
молодел. Ну, ты ловкач... Мог бы хорошие деньги сшибать. - Он тут же вы-
тащил из кармана пятерню с зажатыми долларовыми бумажками. - Возьми, за-
работал.
   Елисей отрицательно замотал головой, в нем все еще не растаяло ощуще-
ние радости прикосновения к бесконечности.
   - Зря, - пробормотал огорченно Есипов. - А вот, и наша любушка  идет.
Настенька, душечка наша, - позвал он.
   Елисей вышел из машины и остановился. Настя приблизилась и встала ря-
дом.
   - У вас хорошая жена, - сказала она.
   В ее глаза было так спокойно смотреть, и Елисей промолчал.
   - Что это с ним? - удивилась она, с презрением глянув в машину, отку-
да доносилось довольное бормотание Есипова и счастливые смешки.
   - А... ладно, - она махнула рукой и тихо сказала: - Счастливо.  -  Ее
лицо проплыло мимо и исчезло в машине.
   Загудел сигнал, торопливо приблизился шофер, и машина укатила.
   Жену Елисей застал в слезах. Миша лежал в кроватке и едва слышно  по-
сапывал, маленькое личико с плотно закрытыми глазами погрузилось в  пол-
ное спокойствие, сосредоточенное и глубокое. Лариса сидела рядом и по ее
щекам текли слезы, глаза покраснели и распухли.
   - Какой-то кошмар, - тихо сказала она. - Настя сказала, что  была  на
грани самоубийства. Она - ужас - спит с  человеком,  который,  по  сути,
убил ее отца. И в этом замешана мать! Елисей, как такие люди могут жить?
Как земля их носит? Говорит, ты ни в чем не виноват.  -  Лариса  открыла
наполненные слезами глаза и посмотрела на него. - Оказывается, ты - луч-
ший друг ее отца, она о тебе много слышала... и если бы не ты, она убила
бы себя. Хотела отравиться. - Лариса вздохнула и уже спокойнее добавила:
- В такой ситуации ничего не поделаешь... Если здраво рассудить.
   От слова "рассудить" ему стало смешно, и он отвернулся, чтобы  Лариса
не заметила улыбки.
   - В общем, - сказала Лариса, - давай об этом забудем. Все хорошо, хо-
тя, что я говорю. Как можно так жить? А потом ты  мне  такое  наговорил.
Что ты несчастен, и все тебе не нравится... Ты меня не любишь.
   Елисей обнял ее, чтобы она успокоилась, и ровно сказал:
   - Ну как же. Я тебя люблю. Ты мне дороже всего в жизни.
   Привычные слова подействовали на нее успокаивающе. А ему стало мутор-
но и тяжело на душе.
   Поздно вечером, когда легли в постель, и он уже в истоме  изнеможения
проваливался в сон, Лариса вдруг зашептала:
   - А может, она врет все?.. Я всему верю. Черт бы вас всех побрал. - В
ее голосе послышались плаксивые нотки. - Набрехала тут, а я уши развеси-
ла.
   - Я знаю этого подонка Есипова, - пробормотал он  заплетающимся  язы-
ком. - Он и ее грозился убить.  Она  вполне  могла  решиться  на  самоу-
бийство. Неужели ты хотела бы взять такую тяжесть на душу?
   После его вопроса Лариса задумалась и притихла, и на  Елисея  тут  же
навалился сон.
 
   ***
 
   Молчание ночи объяло Иерусалим. Теплый бархат тьмы укрыл неровный ряд
крыш, холмы, ломаную кромку горизонта... Иошуа сидел  на  крыше  хижины,
прислонясь спиной к выступу стены и смотрел на бесчисленную стаю пронзи-
тельно ярких звезд. Сначала он пытался уловить оттенки голубых лучей са-
мых крупных из них, потом глаза перешли на тьму, в которой тут же  прос-
тупил свет слабых звезд, едва видимых, но и рядом с ними  чудилась  жем-
чужная пыльца невидимых звезд.
   Со стороны хлева донеслось топанье тяжелых ног и следом -  вздох  жи-
вотного. И снова - покой и сон. Взойдет солнце, его лучи скроют  бесчис-
ленные звезды, только слабый лик луны останется в небе жалким  призраком
ночного великолепия. Так и чудесный мир души человека гаснет перед суто-
локой дневных забот. Иошуа улыбнулся, представляя безвольно  и  расслаб-
ленно спящие тела в несчетных халупах, домах и дворцах, тяжелое  дыхание
людей, истомленных жарой и работой. Если перебороть вечерний дурман  ус-
талости, не дать ночной тяжести сковать тело, то молчание звезд  развеет
истому дня, прольется в глаза ослепительным светом, тогда коснется слуха
тихое слово души. Никогда не утонет во сне человек,  чья  душа  способна
принять одиночество ночи, тихий шепот звездной россыпи...
   Со стороны улочки долетели еле слышные шаги. Словно капли, они  мерно
падали в тишину, потом замерли рядом, скрипнула дверь
   - Здесь остановился Иошуа из Назарета? - донесся глухой  мужской  го-
лос, скованный ночным оцепенением.
   - Здесь я, - откликнулся Иошуа и торопливо сошел во двор.
   Перед ним возник темный силуэт.
   - Идем в дом, - прервал молчание Иошуа и, открыв дверь, шагнул в ком-
нату, где в углу слабо желтел огонек светильника.
   - Мое имя Никодим, - сказал  мужчина,  осторожно  затворяя  за  собой
дверь. - Сегодня видел тебя в храме.
   - Рад, что ты пришел. - Иошуа присел на подстилку в углу  около  све-
тильника и указал рукой на место напротив. Он окинул взглядом  добротный
плащ пришельца, дорогие сандалии. - Вижу, тебе не просто дался приход ко
мне. Рад за тебя, счастлив буду разделить твою радость.
   - Не думал, - произнес ошеломленно Никодим. - Ты говоришь о  радости?
Какая радость? - Его лицо замерло, он изумленно смотрел на Иошуа. -  Ду-
мал, разделишь мою скорбь.
   - Радость дает жизнь человеку, - тихо, понизив голос, сказал Иошуа. -
Не покидает его на тернистом пути жизни и награждает его, если правильно
выбрал тропу к свету.
   Мужчина тяжело молчал, потом наклонил голову, его лицо исказила судо-
рога боли. Он торопливо закрыл глаза рукой. В тишине он задавленно прос-
тонал.
   - Доверься мне, - сказал Иошуа, - помни: человек с  болью  и  страхом
оставляет лоно матери... с болью и страхом душа покидает смертное ложе.
   Никодим сидел тихо, потом отер ладонью мокрые глаза, вздохнул протяж-
но.
   - С детства твердили мне, что в жизни я хозяин...  Меня  почитают,  я
богат. Взял в жены добрую девушку из хорошей семьи, у меня хорошие дети.
Но умер любимый старший сын, дочь отдали за богатого жениха,  а  помути-
лась разумом и покончила с собой. С женой  начались  припадки  страха...
она боится меня до судорог, до рвоты. Это страшно. Взгляд мой, прикосно-
вение руки убивают ее. В безумии она изменяет мне с моим слугой... -  Он
замолчал, согнувшись. - Скрываю от всех, сам прячу их... Не могу по  за-
кону поступить. Мое сердце разрывается от боли за нее. Люблю ее , помню,
как дарила меня счастьем, нежностью, как в ее руках  смеялись  наши  де-
ти... - Он уткнулся с плачем в ладони, а когда успокоился, сказал: -  Не
могу желать ей смерти.
   На некоторое время воцарилась тишина, слышалось лишь измученное дыха-
ние Никодима.
   - Помогу тебе, - наконец сказал Иошуа. - Ночью вы  -  трое  -  должны
отправиться с мехами к источнику Гион, наберите воды - кто сколько  смо-
жет нести. С этой водой идите сначала на кладбище, где ваши дети.  Когда
придете, пусть каждый посыпет себя землей с могил детей ваших,  а  потом
пусть жена твоя посыпет вас двоих и себя. Затем идите с  водой  на  гору
Масляничную, так, чтобы к рассвету быть на  вершине.  С  первыми  лучами
солнца пусть каждый обольет себя и друг друга водой из мехов. Пусть каж-
дый принесет воды, сколько сможет нести. - Иошуа помолча. - Потом  слуге
купи дом, обеспечь ему дело, которое прокормило  бы  его.  Твои  мучения
кончатся.
   Никодим взволнованно смотрел на Иошуа, потом сказал с радостью:
   - Все сделаю, благодарю тебя. - Он вздохнул.  -  Ты  снял  тяжесть  с
сердца моего. Но скажи мне: почему мир наш так жесток? Почему люди нена-
видят друг друга больше, чем кровожадные звери себе подобных?
   - Потому что слаб человек, как младенец, и страх его терзает и  унич-
тожает. От того хватается за камень